Сар-Авчи не любил повторять ошибок ни своих собственных, ни допущенных кем-то другим. Не сумев одержать полную победу над пореченским войском и смирившись с поражением сына в бою за очередной населенный пункт радимичей, он не рискнул идти на захват остальных поселений, имея за спиной непокоренных, по-прежнему опасных для него славян, укрывшихся в детинце. Он выжидал. Сотню пленников и захваченную скудную добычу он отправил в Хазарию с охраной в пятьдесят всадников. В каждый из оставшихся поселков он отправил небольшие отряды с точным приказом не вступать в бой без острой необходимости. Потеряв убитыми почти полторы сотни воинов из пятисот, с которыми он пришел на земли северных радимичей, хан готовился к штурму. Буйук, ушедший на болота, не подавал никаких вестей, и Сар-Авчи был обеспокоен судьбой сына, которого в порыве гнева бросил в неизвестность.

К вечеру вернулись отправленные в поселения разведчики и сообщили, что села пусты, а люди, судя по следам, ушли в леса. Вскоре вернулся с отрядом, но без пленников Буйук. Он сумел выбраться из болот, потеряв двух коней и проводника. Сар-Авчи Хан не стал ругать сына, в душе он был рад, что снова видит его живым, и отправил его, не дослушав до конца рассказ о его походе на болота. Миссия была почти провалена, изменить все мог только удачный штурм укрепления, пленники из числа вождей и старейшин и договор с ними об уплате дани. Сар-Авчи решил дать день на отдых войску и получше подготовиться к штурму.

6

Пока мрачные мысли терзали великого воина и завоевателя, другой человек тоже находился в раздумье. Борята также ощущал на себе тяжелую ответственность. Но если Сар-Авчи Хан думал о власти, славе и богатстве, то пореченский воевода думал о людях. Только шестьдесят девять человек, включая самого Боряту, сумели укрыться за стенами укрепления, хотя в начале битвы в Поречном собралось не меньше трехсот пятидесяти защитников. Он видел гибель сына, камнем сдавившую его сердце, он видел смерть Бойкана, позже, со стен детинца, он, стиснув зубы, наблюдал, как жгут и грабят его родной дом и дома его родичей, слышал крики тех, кого победители беспощадно добивали или пытали железом и огнем. Временная передышка, которую получили осажденные радимичи, была очень кстати.

Из шестидесяти девяти выживших добрая половина была ранена; через несколько часов четверо умерли, хоронить их было негде. Многие не могли стоять на ногах и истекали кровью. Борята приказал унести раненых в укрытие. Только сорок восемь человек были способны сражаться. Воевода разбил их на три группы, назначил старших и приказал по очереди нести смену на стенах. Ночь прошла спокойно, только к утру умерли еще двое раненых.

Борята вышел на стену укрепления. Небольшой отряд хазарских воинов вплавь форсировал Вежницу.

– В болота пошли… Беды бы не было, вон Отеня их ведет. – В говорившем воевода узнал того самого пожилого родича, который перед боем восхищался хазарскими

лошадками. – Этот все кочки знает, если продался, потеряем детишек и баб.

– Нечего раньше времени живых хоронить! Знаю я Отеньку, не может он так поступить. – Но в душе Борята был не так уж и уверен в своих словах.

– Ну не может, так не может, посмотрим, – вставил старик качая головой.

– Что делать будем, батя, вдруг и вправду найдут наших? – к воеводе подошел Самоха и посмотрел на отца единственным оставшимся глазом. В сече его зацепило копьем, глаз вытек, но сам Самоха выжил, и сейчас из-под тряпичной повязки все еще сочилась кровь.

– Ну уж точно не лезть сдуру на рожон. Пока ждать будем. – И Борята спустился со стены. Сам воевода в бою почти не пострадал, ему разбили чеканом¹⁶ щит, помяли шлем, но на теле осталось лишь несколько царапин.

День тоже прошел без сюрпризов, некоторые из раненых пошли на поправку, и число защитников детинца увеличилось еще на трех человек. Когда вернулись с болот воины Буйука, грязные и злые, а главное без пленников, весь гарнизон маленькой крепости облегченно вздохнул. Не увидев среди вернувшихся маленького охотника, почти все осажденные, стоявшие у стен, поснимали шапки.

7

– Славьян! Славьян! – Кричавший коверкал хорошо знакомое каждому радимичу слово. – Хан звать, говорить. – Лохматый хазарин на сером коне размахивал куском белой ткани. – Хузар хан звать славьян хан – говорить! Славян хан идти шатер СарАвчи Хан, говорить, голова не рубить.

– Иш ты какой прыткий – голова не рубить, а у самого рожа-то разбойничья. – Рябой мужичок глядел на гонца и недоверчиво качал головой.

– А усищи-то, глянь, как у сома висят. – Молодой русоволосый парень наложил на налучье стрелу. – Дядька Борята, дай я его стрелкой попробую, хватит ему, собаке, язык наш коверкать!

– Не балуй, Ропша, нельзя его трогать, убери лук, пусть лепечет, послушаем. – Воевода положил руку на плечо молодца и тот неохотно опустил свое оружие.

– А жаль, стрелка-то моя – каленая, уж я бы его, ух! – И Ропша погрозил кулаком переговорщику.

– Солнц над голова стоять, хузар хан свой шатер ждать. Славьян хан приходить, мало-мало голова не рубить. – И хазарин умчался к своему лагерю.

Все посмотрели на Боряту, ожидая его решения. Воевода медлил: хазарский военачальник звал на переговоры и приглашал к полудню в себе в шатер воеводу радимичей и гарантировал его безопасность – вот, что понял Борята из слов посланника.

– Не ходи, отец, не верю я им, – Самоха, гневно сверкая единственным глазом, с тревогой посмотрел на отца. – Не смогли они баб наших взять, не смогут и нас отсюда выкурить.

– Продержимся, воевода, не ходи, – согласился с Самохой молодой Ропша. – Запасов в детинце много, а эти, глядишь, и не сунутся, постоят да уйдут, а ежели тебя убьют, то и нам несдобровать.

– Эх, узнать бы, как там наши, живы ли, а то сидим тут, как псы привязанные, а их там, может, уже порезали всех. – Вилюй, чернявый крепкий мужик, был не из пореченских, а пришел вместе со своими сородичами из соседнего села, называемого Белой Горкой, того самого, из которого так бесславно вернулся Буйук.

– Нужно идти, – решился наконец Борята. – Мы-то, может, и выстоим, да вот жены и дети наши долго ли продержатся на болотах? Да и прав Вилюй – как там соседи наши, может, узнаю чего.

– Постой, воевода, не спеши, – с лежавшего бревна поднялся Неклюд, белогорский староста. – Прав вот этот молодец, – он указал на Ропшу. – Тебя убьют,

всем худо будет, я пойду к хазарам. – И с усмешкой добавил: – Просят они славянского хана, так я для своих ведь староста – ну чем я не хан, или бороду сбрить да усы покрасить?

Шутка Неклюда рассмешила мужиков.

– Если ты хан, так тебе гарем нужен, у ихнего хана жен-то много, а у нас тут из всех баб три кобылы да две козы, – под дружный хохот потешались мужики.

– Я с Неклюдом пойду. – Вперед вышел еще один белогорский мужик, Богутич. – Я и язык хазарский немного знаю, да и если погибать, так вдвоем веселее.

8

Войско готовилось к штурму, но что-то тревожило самого Сар-Авчи, а что, он не мог понять. Словно огромные грозовые тучи сгущались над ханом и его воинственной ордой. Он жалел о том, что взял с собой слишком мало воинов в этот поход. При желании он мог собрать для похода войско не в пятьсот воинов, а в два раза больше. Поступи он так, славяне были бы разбиты, и он бы принес Беку желанную победу. Но кочевавший по соседству от владений Сар-Авчи Илькэ-Бек с его ордой представлял собой реальную угрозу. Не сомневаясь в коварстве своего соседа, Сар-Авчи Хан оставил восемьсот всадников под началом своего старшего сына Сун-Джена для обеспечения охраны своих стад и кочевий.

– Как же они мне нужны сейчас, – размышлял СарАвчи, вспоминая своего храбреца сына и оставшихся с ним в родных кочевьях воинов. – Буквально сотня-другая и сражение могло бы быть выигранным, а теперь…

Ночью он плохо спал, дурные предчувствия не давали заснуть, и лишь под утро Сар-Авчи смог уснуть. Ему снился сон, странный сон.

Когда-то очень давно, когда Буйук или Сун-Джен, будучи еще детьми, становились жертвами кошмаров и прибегали ночью к отцу с просьбой защитить их от пришедшего во сне видения, Сар-Авчи только смеялся над сыновьями и даже бранил их за трусость.

– Настоящий воин и полководец не должен быть суеверен. Он должен быть мудр и стоек перед любой опасностью, вне зависимости от того, может он объяснить ее происхождение или нет, – всегда говорил Сар-Авчи Хан, поучая своих сыновей. – Нужно использовать суеверия своих врагов против них самих, заставлять их бояться и роптать, вселять в них ужас, чтобы они боялись вас, как боятся они своих злых духов.

Дети, сглатывая слезы, покорно слушали своего воспитателя и впоследствии, когда ночные сны пугали их, они тайком от отца искали утешения у матерей.

Сам Сар-Авчи очень редко видел сны и никогда не придавал им значения, но на этот раз все, что он увидел в своих ночных грезах, происходило как будто наяву. Он видел сон, и то, что происходило в том сне, было таким реальным, таким настоящим, что хан не понял даже, было ли это вымыслом или реальностью.

Ему снилось, что охотясь в степях, его лучший сокол погнался за уткой. Красавец хищник преследовал свою жертву со скоростью выпущенной стрелы. Предвкушая легкую победу, пернатый охотник ударил свою добычу влет, сбил и, упав на землю, вонзил в нее когти. Несчастная птица трепетала в лапах победителя, и в этот момент Сар-Авчи заметил, что происходящее он видит не своими глазами, а глазами своего любимого сокола. Это он, великий белый охотник, завладел жертвой. Победа была такой близкой, а добыча такой желанной, и жажда крови, которой ему предстояло напиться, захлестнула победителя. Но в этот момент солнце исчезло и огромная тень нависла над головами сокола и несчастной утки. Огромный белый орел, слетев с небес, напал на сокола. Могучий хищник клевал более слабого противника, терзал его до тех пор, пока сокол не вырвался из страшных лап своего врага и не улетел, оставив добычу орлу. Сар-Авчи, терзаемый ночным видением, метался во сне, словно наяву ощущая боль от ран, нанесенных более сильным и удачливым противником. Раненый сокол улетел под победные крики свирепого орла и, потеряв последние силы, опустился на землю. Он лежал, распластав крылья, и смотрел на растекавшуюся под ним темно-алую кровь, которая хлестала из его груди.

– Я проиграл, но я еще жив, – подумал Сар-Авчи-сокол, лелея в душе последнюю надежду. – Нужно бороться за жизнь, бороться до конца, – бредил во сне хан, чувствуя, как последние силы покидают его тело.

В этот момент новая тень нависла над головой. Над умирающим соколом кружил черный ворон, предчувствуя приближение его смерти, которая сулила желанную пищу. Ворон закричал так пронзительно и громко, что Сар-Авчи проснулся от этого страшного крика. Он очнулся, стоя на ногах посреди шатра, мокрый от пота и только сейчас понял, что это был лишь только сон. В эту минуту Сар-Авчи устыдился, что когда-то бранил застигнутых ночными кошмарами сыновей, тяжело вздохнув, он молча опустился на свое помятое ложе и стал дожидаться утра.

Утро пришло, но странный сон не выходил из головы.

– Я думаю, что нужно подождать со штурмом славянского укрепления, – сказал Сар-Авчи своим воинам, когда те собрались в его шатре на совет. – Давайте сначала пошлем к ним гонца, я не хочу рисковать остатками своего войска.

Несколько угрюмых воинов, составлявших его военный совет, только в недоумении пожали плечами. Все это случилось накануне того, как хазарский посланник посетил лагерь, в котором укрылись Борята и остатки его поредевшей рати.

9

Их было двое, обоим могло быть от сорока до пятидесяти лет, хмурые, бородатые, с крепкими мозолистыми руками. Они были сильны, но это были не воины, их руки привыкли держать соху, а не копье или меч, и Сар-Авчи в очередной раз подумал, как же так, почему удача отвернулась от него, и он не смог одолеть этих простолюдинов. С десяток хазарских командиров – десятников и сотников злобно смотрели на посланцев славянского воеводы. Вот они – воины, храбрецы, большую часть жизни проводившие в боях и набегах, сутками не покидавшие седла, вскормленные с копья богатыри. Хан знал, что по первому его слову эти волки степей готовы разорвать обоих посланников в клочья.

– Спроси их, кто они и их имена, – надменно произнес первые после встречи слова Сар-Авчи, обращаясь к выполнявшему роль переводчика Тилмаю, чудом выжившему после последней вспышки гнева Буйука.

– Мы вожди славян, и нас прислал наш воевода, чтобы выслушать тебя, – ответил Неклюд и назвал свое имя и имя Богутича.

– Великий хан Сар-Авчи, непобедимый воин и полководец спрашивает, почему вы противитесь воле великого Бека и отказываетесь покориться Каганату?

– Мы, славяне-родимичи, издревле живем на своих землях свободно и никогда не платили дани, – сказал белогорский староста.

– Но великий хан говорит, что все ваши соседи, одного с вами рода и племени, уже платят дань, теперь пришел ваш черед. Покоритесь, и мы оставим жизнь вам и вашим семьям. Передайте другим вождям, что если вы отдадите сейчас все меха, которые спрятали в своем деревянном укреплении, все серебро, которое у вас есть, великий хан уведет своих храбрецов из ваших земель.

– Видать, кто-то сболтнул им про меха и серебро, – шепнул в недоумении Богутич Неклюду. – Отколь прознали-то?

Толмай продолжал, упиваясь своим красноречием.

– Через год хан придет со своими воинами, и вы уплатите дань от каждого дома мехами, медом, и другим товаром, и так будет всегда. Хан милостив и не станет мстить за своих погибших воинов, но впредь он будет брать в свое войско воинов от славян по одному от десяти домов.

– Ишь ты, милостивый какой, смог бы нас побить, наверное, всех бы побил или в колодки засадил, – снова прошептал Богутич так, чтобы его слышал только Неклюд. Он понимал большинство слов хазарина без переводчика.

Сар-Авчи внимательно наблюдал за притихшими славянскими послами. Но те затаились и не отвечали ничего, правда, от взора хана не ускользнуло то, что один из радимичей несколько раз что-то прошептал своему товарищу.

– Этот понимает нашу речь, – подумал хан.

– Ступайте к своим и передайте, что если завтра, до захода солнца, ваш главный воевода и другие вожди не придут к нашим шатрам и не преклонят колени перед мы вырежем вас всех, как овец, и сравняем все ваши села с землей.

После этих слов Неклюд с Богутичем вышли из шатра и направились с тяжелыми сердцами к детинцу, где их с нетерпением ждали остатки славянского воинства.

Проводив славянских послов, Сар-Авчи отдал приказ своим командирам готовиться к бою, если противник не примет его условий. Больше откладывать штурм было нельзя. Сар-Авчи Хан взмахнул рукой, отпуская своих верных командиров, но не успели они встать, как в шатер влетел запыленный хазарский воин и, упав на колени и склонив голову до земли, прокричал.

– Прости, мой господин, дурная весть. Русы, большая рать, добычу твою, что отправил, взяли, воев побили, сюда идут.

Все вокруг повскакивали со своих мест. Лицо Сар-Авчи было похоже на камень.

10

В землянке было сыро и попахивало плесенью и смолой. Закрепленный прямо на стене светильник, изредка потрескивая, мерцал слабым огоньком, освещая тесное помещение, и немного дымил. Но этот дым был не так страшен и силен, как тот, который проникал в землянку через приоткрытую дверь. Запах гари перебивал запахи плесени, сосновой смолы и все остальные. Там, внизу, за стенами детинца, продолжали дымить постройки, когда-то являвшиеся домами мирного пореченского люда, и поэтому это был не просто запах гари, это был горький запах поражения, нагнетавший отчаяние и тоску. Когда-то давным-давно срубленные бревна, служившие сейчас стенами и потолочным настилом примитивного жилища, почернели от старости и местами стали превращаться в труху.

– Поменять бы сены-то, а то никуда не годные стали, – поймал себя на слове Борята и усмехнулся собственным мыслям.

За все то время, с момента, как хазарская орда нахлынула на мирное поселение, которым руководил бесстрашный пореченский воевода, Борята почти не ложился спать. Сейчас он сидел на грубо сколоченных деревянных нарах, поверх которых лежало что-то типа соломенного тюфяка и смотрел на свои покрытые мозолями ладони.

– Когда-то эти руки знали меч и копье, разили врага, а теперь… теперь даже мысли о мирном труде приходят раньше, чем мысли о войне и сражениях, – размышлял воевода.

Не сражаться и разрушать, а трудиться и созидать привык он в последние годы своей жизни, потерял навык боя, воинскую смекалку и задор. Пять веков назад пришли предки Боряты в эти края, и жили они на этих землях вольно и свободно, растили детей, сеяли и пахали. Бывало, ходили войной на соседей и воевали род на род, племя на племя, но, побеждая врага, взяв добычу, большего выкупа не требовали, не притязали на свободу и волю других народов. Сейчас, видя, как умеют сражаться хазары, видя, какое у них оружие и оценив их воинское умение, понял воевода, что не смогут славяне-радимичи выстоять против силы Дикого Поля, и даже победив сегодня, не спасут свои семьи, когда хазары придут снова. Только удача и случай спасли родичей в этот раз, в другой могло быть хуже. Тяжело было принять решение, славяне всегда ценили свободу, сражались за нее до конца и не жалели при этом своих жизней. Но сегодня, отдав жизни, они отдали бы жизни жен и детей своих, а этого допустить было никак нельзя. Завтра возьмет Борята всех вождей, пойдет на поклон к хазарскому хану, отдаст ему серебро и меха и станут последние радимичи данниками Каганата, как многие другие народы. Видно такова их участь, такова доля.

Утром с тяжелой душой Борята поднялся со своего примитивного деревянного ложа, служившего ему постелью, и услышал крики. В землянку к воеводе вбежал гонец и возвестил о том, что хазарский лагерь пуст.