Остальные выходные, то есть охрана и свита полковника в составе: прапорщики Шульцев и Глызин и Коростылёв, майор, – тоже помалкивали, хоть и по недипломатической причине, а по физиологической. Прапорщиков «целовало» взасос, то есть Шульцева рвало, а Глызина пробило сзаду. А вот майор Коростылёв ничего низкопробного в качестве «поцелуя» не получил, с ним Беда поздоровалась вроде как за руку. То есть, то ли он редкого потенциала первоходок, то ли он ходила опытный, но притворяется. И молчит. Бледный, но молчит. Этот интересный скурмач, решил Набис, опасный. Но Беда по-любому выкупит. Запишем себе… Ну а водитель дежурного спасательного «шестьдесят шестого» Андреич Никифоров по прозвищу Харон, ас перевозок смертников с Земли в Беду, не считался за выходного. У себя в кабине он сидел, и не видно его было и не слышно. Он «нейтралкой» не считался. Он был тут свой. «Нейтралке» платишь лишь однажды, а на большее Харон не претендовал. Семьдесят пять за выезд за КПП, десятка в час всё время рейса. И ни на шаг в Зону. Трое детей, жена, никто не пропал, все здоровы.

– Ну, что ж вы молчите-то, товарищ дежурный проводник? – спросил полковник, бешено вращая освободившимся глазом, моргая им, массируя его всеми пальцами по очереди. – Хоть бы отбрехнулись или «виноват» сказали бы. Чуть зрение старый полковник не потерял! А вам, соответственно, хоть бы хны. Фамилия ваша как, не услышал?

Дипломатия…

– Вольнонаёмный Матвеев, – сказал Набис, помолчав.

– И какого хера неизвестной природы вы молчали, проводник?

Дипломатия. Набис «включил библиотеку».

– Ваш выход – сплошная непрофессиональная авантюра, товарищ полковник, – произнёс он тихо. – Я пытался вас предупредить ещё в штабе. Вам на меня было… Вы не стали меня слушать. А ведь вы, товарищ полковник, к выходу не готовы. И цели выхода не понятно ни хера. Так что я просто постараюсь вернуть вас с выхода живым. Без объяснений. Имеющий уши – услышит… Хотя мы и не вышли ещё даже. Мы ещё не в Зоне…

– Как это так – мы «не в Зоне»?! – поразился полковник, прижав повреждённый глаз пальцем.

Дипломатия. Набис сплюнул с машины на белый жаркий бетон Стояка. Вот такие люди у нас в начальничках. А Харон прихлопнул приоткрытую дверцу своей кабины. Всё слышал, старый пёс.

– Что, товарищ проводник, ищете, как бы вежливо сказать начальнику, что он мудак? – спросил вдруг полковник и усмехнулся.

– Между Бедой… Между Зоной и Землёй – как бы барьер, «нейтралка», нейтральная полоса, – сказал Набис, держа тон. – Как контрольно-следовая. Здесь и земное работает по-земному, и бедованское тоже работает… Но ничего не убивает. Нет опасных гитик. А «поцелуй»… ну, рвота там, с глазами всякое, кровотечения из разных мест, – нормальная вещь при первом разе. Беда на вас в «нейтралке» смотрит, кто вы, откуда. Зачем. А потом прописывает. Как в камеру зайти.

– Сидели? – спросил полковник, но не «проницательно», а как-то нормально.

– Нет, – ответил Набис.

(Полковник отметил, что у проводника сильный непонятный и неприятный акцент, хотя русский у него правильный и сам он Матвеев. В «предбаннике» КПП полковнику успели немного рассказать о нём. Из доступных сегодня дежурных проводников в наряде спасательной службы он лучший, сказал выпускающий, капитан Мазин, взято у него за двадцать треков, служит на контракте год. Местный, беженец. Поселковый хулиган в прошлом, в армии не был, после армии вроде бы котельщик, вольнонаёмничал на полигоне. Высокий, тонкой кости молодой человек, с густейшей шевелюрой из мелких кудрей на голове, иссиня-чёрной, каракулевой. Зимой он, наверное, и шапки не носит. Усики. Позавчера – в день прибытия – и вчера Блинчук видел его в курилке у штаба трижды, и всякий раз Набис читал книгу. Они тут все читают. Не приведи господи таких солдат. Или даже просто подчинённых.)

– Н-да… Какая же она, на хер, «нейтралка», если такое тут с людьми творится? – спросил полковник.

Набис пожал плечами.

– Какая уж есть, – сказал он. – Не убивает. Спасибо ей.

– Вы кто по национальности? – спросил полковник.

Набис уставился на него, потом сообразил и чуть усмехнулся.

– Вам кажется, что у меня акцент. Это дефект речи, товарищ полковник.

– Прошу прощения, – пробурчал полковник явно непривычные слова и побледнел, что, видимо, заменяло у него «покраснел». – Виноват… Но – не понимаете цели выхода… Что же тут непонятного? Задержать замеченное с вышки лицо с малолетним ребёнком, вывести из зоны бедствия, опросить, оказать помощь.

– Товарищ полковник, это Папаша, – тихо сказал Набис.

– То есть – «Папаша»? То есть он лицо известное?

– Он единственный выживший в Зарнице. То есть их двое единственных. Он и дочка.

Они сидели рядом на эбонитовых креслах с откидными сиденьями, установленных на полу безбортового кузова «шишиги» Харона. (Кресла Харон надрал в кинозале клуба Собачьего посёлка, по четыре в ряд на железной стойке.) Набис сидел с краю. С Земли они выехали через Второе, «Волгоградское», КПП, и на «приветствие» перворазников Харон сразу свернул на Стояк, бетонную площадку, где тихо ржавели в вечных солнце, сухости и жаре две машины. Дверь в дверь, белая «волга» пропавшего без вести начальника Полигона и «запорожец» какого-то, наверняка тоже пропавшего, прапорщика. Трогать эти машины не позволяли себе ни собачинские бракуши, ни бабы-бутылочницы, ни даже менты с охранных вышек.

В районах застройки («Собачинская дуга») погода внутри «нейтралки» имела поведение. Жаркий июньский день царил в этой части её посреди холодного ноября Земли. Страшное в Нижнем Поволжье «время мошки́», но на «нейтралке» мошки, конечно, не было, как не было никакой другой местной живности, включая тараканов. Говорили, здесь не было даже бактерий. Мёртвая земля, нулевой круг. Здесь было очень тихо, с человеческой стороны не доносилось ни звука, хотя и видны были за оборванным Зоной шоссе «Волгоград – Астрахань» работающие рыжие и зелёные экскаваторы, буквально в сотне метров отсюда. Ну а на стороне инопланетной шуметь было некому.

(А вот дурацкой телевышки из «нейтралки» видно не было. «Нейтралка» сама выбирает, что показывать, что нет. Интересно, когда полковник это заметит, подумал Набис, рванёт он назад разбираться? Говорят, на строительстве этой вышки украли миллион рублей. Не дурак её придумал, конечно. Было чем поживиться.)

За «запорожцем» стоял зелёный маскировочный американский биотуалет, а на бетонном столбе с креплениями для колючей проволоки висел американский же пластмассовый бидон с краником. Первым же делом, как только заглушил мотор, и полковник ещё не заорал, что глаз у него лопнул, Харон выволокся из кабины с канистрой и налил в бидон воды, выпустив старую. Это входило в обязанности всех водил на Собачинской дуге «нейтралки». Вода на Стояке всегда пригождалась. Кому умыться, кому подмыться. Кому и то, и другое. Полковник, которому, разумеется, о ритуалах и особенностях выхода в Зону никто не решился сообщить (или решился не сообщить, или не успел решиться и сообщить), а сам он и не поинтересовался, узрев Харона с канистрой, начал было командовать, мол, водитель, вперёд, я не понял, почему встали, быстро мчать туда, где гуляет по Зоне мужчина с ребёнком… тут полковнику в глаз и вступило, и приказы на полуслове прокисли, сменившись невнятно просвечивающими сквозь мат вопросами «это ещё что, что это такое со мной?!». Поносный прапорщик, в общем, собранный и внимательный человек, только и спросил Набиса: «Туалет нормально, безопасно?» – и, увидев кивок, бросился с машины, как в яму, придерживая живот, но не забыв, однако, как многие до него, оружие. Прапорщик со рвотой бросаться с машины не стал. Упал ничком с кресла на пол кузова налево, и хвастался перед Стояком завтраком с механизированной возвышенности, лёжа у ног начальника. Майор же Коростылёв, как уже было сказано, перенёс «приветствие» без спецэффектов, только очень удивился и обеспокоился образовавшемуся разброду спасательной группы. Но удивление и беспокойство переносил стойко. Переложил лишь поудобней пулемёт на коленях и поправил чёрную вязаную шапку. Этот инструкции читал и с инструкторами не байки травил. Или, всё-таки, выходит не впервые. От кого он шифруется, от меня или от своих, размышлял Набис.

– Проверочка, стало быть, такая, матить не перематить, – сказал полковник, снимая свой шлем (обычную общевойсковую каску в чехле), ставя его на макушку у ноги и извлекая из кармашка разгрузки здоровенный носовой платок. Его полковничье раздражение уже угасло, осталось лишь общечеловеческое, не мешающее работать мозгам. Испуг в Зоне необходим. Можно даже дать залпа в штаны, не западло, главное, чтобы мозга потом заработала.

– Ритуал скорее, – сказал Набис. – Что-то на вас посмотрело. И зря вы так рванули в Зону, товарищ полковник.

– Старого-то полковника, целого коменданта… подъебали, получается.

– Вы ничего не хотели слушать… Да не вы первый. Да и обстоятельства.

– Какие обстоятельства? – спросил Блинчук недобро.

Набис молчал, глядя ему в живот. Блинчук высморкался. Огляделся.

– Прапорщик Глызин! – гаркнул он и, сразу же понизив голос, спросил Набиса: – Кричать нельзя?

– Я! – глухо из кабинки откликнулся Глызин. И стукнул чем-то, видимо стволом, в стенку. – Виноват, не закончилось!

– На «нейтралке» всё можно, товарищ полковник, – ответил Набис. – На сегодняшний день. Что будет через неделю – только Беда знает. Но лучше не кричать. В Зоне всё должно быть тихо. Руки должны быть голые, а уши открыты.

– Беда – вы так называете… – Блинчук мотнул головой в сторону жилмассива «Капустин» в частности и полигона в целом. В сторону Зоны. Набис кивнул. Блинчук насупился, стал складывать платок. Рвотный прапорщик Шульцев травить закончил, полежал ещё в ожидании, сполз с кузова чуть ли не в свою лужу, но счастливо промахнулся и, нетвёрдо ступая, направился к умывальнику. Блинчук, Набис и Коростылёв смотрели, как он возится с краником.

– А вы, товарищ Набис, сами местный? Гражданский по контракту? – спросил Блинчук.

– Да, я жил в Собачьем. За улицу от вашей вышки.

Блинчук хмыкнул. Спрятал платок.

– Где служили? Ах, да…

– Я работал на полигоне, инспектор теплоцентралей. А основная профессия – браконьер. Икра.

Блинчук задрал редкие брови.

– Прошлая, значит, жизнь, – сказал он. – Так принято здесь? Признаваться?

– Да. Беда списала.

– Не люблю браконьеров, – заметил Блинчук.

Набис пожал плечами.

– А я не люблю скурмачей, но что же делать?

– Ну, хорошо. Папаша, говорите… Мне надо его вытащить и опросить. С ним же живой ребёнок! Живой же? – обратился он к майору. Коростылёв кивнул.

– Живой, ясно видел.

– Соответственно, – сказал Блинчук. – Это наша цель. Найти и вывести. Как нам поступить, товарищ Набис, как решить задачу? Что вы знаете об этом Папаше? Что посоветуете по сути?

– Скорее всего никуда нам двигаться не надо. Надо сидеть прямо здесь и ждать, – сказал Набис. – Скорей всего, он идёт к нам. Скорее всего, он специально попался в вашу телекамеру. Он хочет познакомиться. Он или Зона… Этого я не знаю. Он умеет ходить быстро, но сегодня спешить ему некуда. Ведь вы же из-за него ломанулись в Беду сломя голову, без подготовки, на личных приказах, с одним проводником. Значит и подождёте теперь, как Беда вас приостановила чуток.

– Трах-тарарах, – сказал Блинчук. – Отставить. Не трах-тарарах, а мать-перемать. Да кто он такой?!

Набис пожал плечами.

– Он местный житель. Я его помню по до Беды. Он был врачом в госпитале.

– Военврач? – после паузы спросил майор Коростылёв.

– В форме я его не видел, – ответил Набис. – В халате видел.

Полковник и майор уставились друг на друга. Майор поправил автомат на коленях. То, что майор взял на выход АК-47, Набис тоже отметил. Не генеральский «укорот», как полковник, не модные «винторезы», как прапорщики из высшего общества, а настоящий 47-й, автомат для инопланетян. Очень интересный скурмач майор Коростылёв. Спиной не поворачиваться.

Умытый влажный рвотный прапорщик вернулся к машине и взялся за пол кузова, глядя на начальство снизу вверх.

– Так кто он непосредственно сейчас? – спросил полковник. – Он опасен?

– Очень, – сказал Набис. – Он живёт внутри Беды. Там все опасны. Там и я опасен, а уж вы насколько опасны, я даже не могу вообразить.

– Ты это, что, разведчик, – сказал Шульцев авторитетно, – хорош тут тьму нагонять. Верно, Сергей Борисович?

– Помолчи, Шульцев, – сказал полковник задумчиво. – И оружие никогда не оставляй.

– Виноват! – воскликнул Шульцев, вскочил в кузов, подхватил свою винтовку, уселся и, несколько изогнув стройный стан под бронежилетом, принялся выглядеть насколько мог молодцевато.

– Товарищ прапорщик, свою рвоту надо убрать, – сказал Набис. (Шульцев вызверился на него, как прапорщик на солдата.) – За туалетом есть швабра и бочка с водой. Специально для этих целей.

– Я не понял! – сказал Шульцев.

– Так заведено, – сказал Набис. – Необходимость. Внутренний порядок. Прячь своё дерьмо от Зоны. Дерьмо в Зоне и укусить может.

– Товарищ полковник! – обратился Шульцев к товарищу полковнику как к отцу родному.

Блинчук резко почесал бритую макушку и посмотрел в сторону Земли. Вот сейчас Чингачгук и заметит, что у него свинтили вышку, подумал Набис. Самый подходящий момент. И начнётся скандал хором. И в самый разгар возникших на почве личной неприязни неуставных отношений подойдёт Папаша с Яночкой. Но как он вообще не замечает, что мы из осени попали в лето?!

– Как вас по имени, товарищ проводник? – спросил полковник. – Я слыхал… Набис?

– Это кличка. Здесь принято.

– Кличка. Хорошо. Так как же?

Сейчас я назовусь, и Шульцев скажет «Да пошёл ты на хер, Сергей!» И я его убью. И уйду жить к Папаше. И буду жить быстро и долго.

– Хорошо, не хотите – не надо, – сказал Блинчук, по итогам молчания Набиса что-то решив. – Шульцев, прибери за собой. Потом разберёмся, что здесь устав, а что подъёбка. Бегом.

– Есть, – сказал мертвец Шульцев, тоже сделав себе какую-то зарубку на памяти.

– Если Папаша показался, – сказал Набис как ни в чём не бывало, – это значит, товарищ полковник, что ему нужно поговорить.

– Он что же, прямо вот так непосредственно мне показался? – спросил Блинчук недобро. – Что вы мне, товарищ проводник, вкручиваете сказки? Откуда ему про лично меня знать? И он что, сторона переговоров? Народный депутат? Но какой народности?

– В Зоне все расчёты по результату, – сказал Набис. – А результат налицо. Папаша вам показался. Вы выехали. «Приветствие» на «нейтралке» для новичков обязательно. Это полчаса на Стояке минимум, а обычно час. (Стояк – вот эта площадка.) И есть время на вас посмотреть, есть время к вам прицениться. – Тут он помолчал, присматриваясь к чему-то вдали. – А что новый комендант назначен и прибывает сегодня, это знают все, товарищ полковник. Недели две как.

Подошёл с Шульцев с «машкой» наперевес, как смерть с косой. С тряпки капало. Шлёпнул тряпку на свою лужицу, стал, воротя морду и так, и эдак, растирать жижу по бетону.

– Да Глызин же, где ты?! – заорал полковник. Опять – заорал. Смертник.

Выскочил Глызин из сортира, ловко сманеврировав стволом винтовки в дверном проёме.

– А ему за собой убрать не надо? – спросил Шульцев у Набиса.

– Ему – нет, – ответил Набис, и этот ответ разозлил Шульцева навсегда. Но вмешался Коростылёв.

– Прапорщик Шульцев!

– Я! – автоматически воскликнул Шульцев.

– Отставить херню! – очень громко, оглушительно, ясный колокольчиковый голосок двухлетней девочки произнёс то, что намеревался майор сказать прапорщику.

И вот полковник, Коростылёв и прапорщики, – двое вскочив в кузове, один резко обернувшись с шваброй, так что с неё веером плеснуло в пространство, и один припав рядом с задним колесом на колено и выставив в сторону голоса винтовку – одновременно увидели Папашу.

(Набис заметил его минуты три назад, как раз во время произнесения фразы «Есть время прицениться», а Харон (наверняка) ещё раньше.)

Если бы описываемый момент описывал не я, Жарковский, а в местной газете «Звезда» корреспондент Клювкин, то выглядело бы это так.

Мужественное фото анфас «взгляд вдаль» на четверть полосы.

Заголовок «ЧЕЛОВЕК НА СВОЁМ МЕСТЕ».

Текст: «Сорокашестилетний полковник пограничник Блинчук Сергей Борисович повидал за время своей службы многое. Видел он и гибель товарищей, будучи начальником заставы на афганской границе в конце семидесятых, видел он горе и беды людей во время своей нелёгкой службы в районе ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Пережитое закалило волю Сергея Борисовича, его подчинённые и сослуживцы в один голос говорят о его способности не терять головы в самые острые моменты. Академик Велихов тепло отзывался о нём. Одной из первых кандидатур на постоянную должность военного коменданта особого карантинного округа «Капустин» был Сергей Борисович, и его назначение было утверждено на совместном заседании Правительства и Комиссии по ликвидации последствий метеоритной атаки в Астраханской области единогласно.

Но тут он охренел».

Это было бы хлёстко, по-перестроечному, в духе нового времени, типа новым веяниям – неизбитые типа слова, и престарелая главная редактор «Звезды» Мартышева, скрипя дёснами, пропустила бы это в печать, а потом мучилась бы, ожидая в ночи уничтожающего звонка сверху, и сама звонила бы с утра в типографию, мучила бы корректоров весь следующий день… Но Клювкин, как обычно, оказался бы неправ. После Чернобыля Блинчук ни от чего не мог охренеть до степени принятия опрометчивого решения дважды за день.

– Глызин, отставить огонь! – рявкнул он.

Шоссе (если считать по левому берегу Волги) Волжский – Астрахань (примерно два с половиной ряда шириной, асфальт от средне-плохого до почти-хорошего, невнятные обочины с глубокими кюветами, хорошая советская дорога союзного значения) проходит примерно параллельно рукаву Волги Ахтубе и рассекает секретный город Капустин (почтовый адрес «Ленинск-1» до недавнего времени) и прилежащее древнее село Капустино пополам. Если ехать от Волжского, по левую руку будет собственно город, означенное Волгоградское КПП (метрах в пятидесяти-семидесяти от шоссе через блёклый, хорошо простреливаемый пустырь), дальше шоссе вгрызается в частный сектор, раз-два, 85-й километр, и ты на широком русском оперативном просторе, и впереди у тебя воля, Каспий, Персия, резня без ограничений, жемчуга и загадочные княжны телегами и челнами. Между КПП и внешней улицей Капустина (Энтузиастов) два забора: первый у собственно КПП, колючка на бетонных столбах, быстро, впрочем, сходящая на нет, – и забор из бетонных плит у собственно Энтузиастов тянется вдоль пятиэтажек и парка Комсомольцев до северо-восточного угла города. Год назад, во время эвакуации (панического бегства) населения прочь из сверкающего, горящего, взрывающегося в ночи Капустина, этот забор во многих местах был разрушен. Его таранили и автобусами, и бортовыми, и личными «жигулями», и даже один смелый БТР проломил и обрушил на задах госпиталя довольно длинный кусок этого забора, сразу после этого утонув в асфальте на ближайшем перекрёстке. У Волгоградского КПП расстояние между внешним ограждением из проволоки и бетонным забором минимально, два десятка метров, здесь был главный поток беженцев, и в рабочем состоянии, то есть стоя вертикально, сохранилась единственная бетонная секция – составляющая как бы часть периметра Стояка. Из-за неё-то, буквально в нескольких шагов от «шишиги», и выступил перед ними Папаша. Явился, возник, персонажем телефокуса Дэвида Копперфилда, американского Кио, тиражируемого до и после полуночи первым каналом ЦТ. Словно бы Папаша сидел там с ночи, подгадывая момент наиболее эффектный для «абракадабры» и «вуаля». Невозможно было поверить, что он, такой, каков он был, мог как-то иначе подобраться к группе Блинчука, пусть даже поражённой поносом, желудочной коликой и диплопией. Тем более что, истоптавший Собачью Дугу «нейтралки» очень подробно, Набис знал доподлинно: поблизости от Стояка нет ни единого, даже самого бросового, даже протёртого воздушного зеркала. Никак тут не спрячешься. Фокус-покус.

«Такой, каков он был» – и выглядел Папаша как в американском фокусе, а правильней представить – как в американском фантастическом боевике из видеосалона в Шереметьево, где полковник Блинчук давеча ждал рейса. «Бегущий по лезвию» фильм пришёл на ум Блинчуку. Но тут Коростылёв вдруг внятно пробормотал: «Урюпинский театр юного зрителя…» – и моментально грандиозность и блеск и поведения, и одеяния таинственного инопланетянина в глазах (саднящих, между прочим, жестоко натёртых) полковника Блинчука вдруг резко полиняли до образа какого-нибудь робота Вертера из нашей телепостановки.