За джипом тянулся след по асфальту. Наверное, приехав, они резко тормозили. К бензоколонкам след не вел. Похоже, никто здесь и не думал заправляться. Чуваки сели, дали по газам и помчались в сторону трассы. Коча поднялся и стал отряхиваться.

– Кто это? – спросил я его.

– Шпана, – порывисто ответил Коча. – Кукурузные короли.

– Чего хотели?

– Ничего не хотели, – Коча надел очки и, проскользнув мимо меня, скрылся за углом здания.

– Привет, Герман, – подошел Травмированный и пожал руку.

– Привет. Что тут у вас?

– Сам видишь, – он кивнул головой в сторону трассы. – Еще и брат твой уехал.

– А почему уехал?

– А откуда я знаю, – резко ответил Травмированный. – Думаю, заебался от всего, вот и уехал. Я тоже уеду. Вот доделаю карбюратор одному хую из Краматорска и уеду. Само собой, – Травмированный мрачно огляделся, но не увидев никого, кого бы это касалось, развернулся и пошел в гараж.

* * *

Настроение Травмированного меня не удивило. Он постоянно был всем недоволен. Всегда будто искал, с кем завестись. Хотя, скорее, так он защищался. Травмированный старше меня лет на десять. Он был живой легендой, лучшим бомбардиром за всю историю физкультурного движения в нашем городе. В начале девяностых мы с ним еще успели поиграть в одной команде. Уход из большого спорта стал для него тяжелой психологической травмой – Травмированный озлобился и растолстел. Небольшого роста, с пижонскими усиками и солидным брюшком, он был похож не так на бомбардира, как на какого-нибудь клубного массажиста. Или на футбольного комментатора. Начав новую жизнь, Травмированный быстро приобрел славу лучшего механика, но идти на кого-то работать не хотел, вот только брату удалось с ним договориться – он взял Травмированного партнером, не влезая в его дела и мало интересуясь его проблемами. Травмированного это устраивало. Он приезжал, когда хотел, уезжал, когда хотел, и делал то, что ему нравилось. Но была у него еще одна страсть, проявлявшаяся в свободное от работы время. Еще со времен своей звездной бомбардирской карьеры у Травмированного была чрезмерная тяга к женщинам. Из-за этого и не женился, ибо на ком должен был жениться, если спал одновременно с шестью женщинами? И что интересно, после завершения спортивной карьеры количество их не уменьшилось. Скорее наоборот – с возрастом Травмированный приобрел некий шарм, старательно лелея и поддерживая вокруг себя эту удивительную ауру – сорокалетнего пузатого женолюба. Женщины Травмированного обожали, и он, сука, знал об этом. В нагрудном кармане своей белоснежной рубашки всегда носил металлическую расческу, которой время от времени подправлял усики. При нем всегда был одеколон и кассеты с романтическими мелодиями, или, как он сам это называл – музыкой любви. Иногда Травмированный выгребал за аморалку от оскорбленных мужчин. Тогда он закрывался в гараже и сидел там целыми днями, закручивая какие-то гайки. Был он добрый, но немножко зажатый, может быть, поэтому всем постоянно и хамил. Я к этому привык.

* * *

Что же выходило? Выходило так, что какие-то хуи прессовали здесь Кочу, и если бы не Травмированный, то вполне возможно, что стали бы прессовать и меня, хозяина заправки. Поскольку именно я считался ее официальным хозяином. Брат, чего-то опасаясь, еще лет пять тому назад предусмотрительно оформил все документы на меня. Отношения у нас с ним были доверительными.

Он знал, что даже если я захочу сделать с его бизнесом что-то плохое, то все равно не сумею, поэтому просто попросил не волноваться и поставить подпись в нужных местах. В дальнейшем он научился подделывать мою подпись, поэтому я даже не знал, как там у него дела, какие налоги он платит и какие имеет прибыли. У него были свои проблемы, а у меня до последнего времени проблем вообще не было. И вот вдруг оказалось, что их, проблем, у меня на самом деле целая куча. И нужно как-то их решать. Можно было, правда, на все это забить. И тоже свалить в Амстердам. Хуже всего то, что брат ничего не сказал. И как теперь быть, я даже не догадывался. Еще несколько дней назад я считался свободным и независимым экспертом, который боролся непонятно с кем за демократию, а теперь вот на мне висела недвижимость, с которой нужно что-то делать, поскольку брата рядом нет и подделывать мою подпись некому.

Так или иначе, нужно было идти к этой их Ольге и хоть что-нибудь разузнать. Домой я сегодня не попадал никак. Лучше позвонить Лелику и предупредить. Я зашел в будку. На стене висел телефонный аппарат. Снял трубку.

– Не работает, – Коча стоял на пороге и смотрел на трубку в моей руке. – Я же говорил тебе.

– А мобила у тебя есть?

– Есть. Но тоже не работает, – ответил Коча.

– А у Травмированного?

– У Травмированного есть. Но он не даст.

– Хуй там не даст, – не поверил я и, оттолкнув Кочу, пошел в гараж.

Травмированный успел переодеться в синюю спецовку и натянуть на голову черный берет. Перед ним покачивалось, подвешенное на лебедке, какое-то железо, и Травмированный ощупывал его, как мясник коровью тушу.

– Шур, – сказал я, – дай мобилу. Я тут у вас до завтра остаюсь, надо своих предупредить.

– Остаешься? – посмотрел на меня Травмированный. – Давай. Только у меня денег на счету нет, так что болт.

– А откуда можно позвонить?

– Сходи на телевышку, здесь недалеко. И не мешайте мне, блядь! – крикнул он вслед.

* * *

Я обошел будку, миновал вагончик и по тропинке зашагал вперед. Спустился в балку, забрался на гору и, продравшись сквозь заросли малины, вышел на асфальтовую дорогу, ведущую от трассы. Подошел к забору, который тянулся вокруг телевышки. На воротах было написано «Вход воспрещен». Между тем сами ворота были открыты. Зашел во двор. Тропинка вела к одноэтажному зданию, в котором, видимо, и находился пульт управления или что там есть на телевышках. Сама вышка стояла поодаль, обсаженная цветами и обнесенная колючей проволокой. Из-за угла выскочила старая овчарка, подошла, лениво обнюхала мою обувь и пошла своей дорогой. Ни души. Даже если предположить, что за телевизионные трансляции здесь отвечала овчарка, обязанностями своими она откровенно пренебрегала. Я постоял, подождал, пока кто-нибудь выйдет, и, не дождавшись, подошел к дому. Дверь была закрыта. Я постучал. Никто, ясное дело, не ответил. Заглянул в окно. Там было темно и пусто. Вдруг изнутри выплыло лицо. Я испуганно отступил назад. Лицо сразу исчезло, послышались шаги, дверь открылась, на пороге стояла девочка лет шестнадцати, с коротко подстриженными черными волосами, большими серыми глазами и пластмассовыми серьгами в ушах. На ней была светлая короткая майка и джинсовая юбочка. На ногах – легкие сандалии.

– Привет, – сказала.

– Привет, – ответил я. – Я Герман. С бензозаправки.

– Герман? – переспросила она. – Ты брат Юры?

– Ты его знаешь?

– Здесь все друг друга знают, – объяснила она.

– У вас телефон есть? Мне позвонить надо, а у нас отключили. Коча говорит – за неуплату.

– Опять этот Коча, – сказала девочка и отступила в сторону, пропуская меня.

Я прошел по коридору, попал в комнату с кроватью у одной стены и столом у другой. На столе стоял телефон. Девочка вошла следом, стала у порога, внимательно наблюдая за мной.

– Можно? – спросил я.

– Давай, – ответила она. Из комнаты при этом не вышла.

Я взял трубку, набрал свой домашний.

– Да, – недовольным голосом сказал Лелик.

– Привет, это я.

– Ты где? – спросил Лелик.

– Я у брата, все нормально. Вы как доехали?

– Хуево доехали. Борю укачало, еле довез.

– Ну, сейчас все в порядке?

– Да, нормально. Ты когда будешь?

– Слушай, брателло, тут такая штука – я еще на день останусь. Надо завтра с бухгалтером встретиться. – Девочка за спиной хмыкнула. – Так что буду во вторник. Скажешь Боре, хорошо?

– Ну, не знаю. Может, ты сам ему скажешь?

– Да ладно, давай, подстрахуй. Договорились?

– Ты бы поговорил с Борей, а? Чтобы проблем не было.

– Да какие проблемы, Лелик? Не выебывайся. Друзьям нужно доверять.

– Ну, ладно.

– А я тебе бабу привезу. Резиновую.

– Лучше кардан мне привези.

– Ты будешь делать это с карданом?

– Мудак, – сказал Лелик и положил трубку.

Девочка проводила меня на улицу.

– Спасибо, – сказал я ей.

– Не за что. Передавай привет брату.

– Он куда-то уехал.

– А ты – тоже куда-то уедешь?

– А ты хочешь, чтоб я остался?

– Нужен ты мне, – девочка говорила спокойно и рассудительно.

– Тебе здесь одной не страшно?

– Не страшно, – сказала она. – Иди. А то собаку на тебя спущу.

Я дошел до ворот, остановился. Выглядывая исподтишка в окно, она смотрела мне вслед. Я помахал ей рукой. Поняв, что ее разоблачили, девочка засмеялась и помахала в ответ. Потом быстрым неожиданным движением задрала на груди майку, показав все, что у нее там было, и уже в следующий миг исчезла. Я не поверил своим глазам, постоял, ожидая, не появится ли она снова. Но ее не было. Какая странная, подумал я и пошел обратно.

* * *

Трудовые будни были в разгаре. Коча полулежал в кресле с катапультой и сладко спал, зажав правую ладонь худыми ногами. Я пошел в гараж. Травмированный, голый по пояс, мокрый и недовольный всем на свете, вертелся вокруг подвешенного железа, периодически толкая его своим животом. Увидев меня, махнул рукой, вытер пот со лба и решил сделать перекур.

– Дозвонился?

– Ага. Завтра поеду.

– Ну-ну, – Травмированный смотрел на меня строго.

– Шур, – сменил я тему. – Что это за старшеклассница там, на вышке?

– Катя? – глаза Травмированного вдруг покрылись теплой мечтательной поволокой, а на полноватых губах появилась отцовская улыбка. – Что она говорила?

– Ничего не говорила. Хорошая девушка. Скромная.

– Держись от нее подальше, – миролюбиво сказал Травмированный. – А то знаю я вас.

– Она там работает?

– Папа ее работает. А она ему обеды носит.

– Красная Шапочка прямо.

– Что?

– Ничего.

– Герман, – вдруг спросил Травмированный. – Ты кем работаешь?

– Независимым экспертом, – ответил я.

– И что ты делаешь?

– Как тебе сказать? Ничего.

– Знаешь, Герман, – посмотрел на меня Травмированный. – Я тебе не верю. Ты уж извини, но я тебе скажу, как думаю.

– Валяй.

– Не верю я тебе, короче. Бросишь ты нас. Потому что тебе все это на хуй не нужно. И Коче тоже на хуй не нужно. Ты даже не знаешь, чем ты занимаешься. Вот брат твой – он совсем другой.

– Ну, так чего ж он уехал?

– Какая разница?

– Большая разница. Кто это приезжал, на джипе?

– Боишься?

– Чего мне бояться?

– Боишься-боишься, я же вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.

– Да что ты заладил – брат-брат!

– Ладно, не злись, – Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.

– Шура! – крикнул я ему. Он остановился и посмотрел на меня, машины при этом не выключая. – Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня – своя.

Травмированный в знак согласия кивнул головой. Может, он меня не услышал.

* * *

Вечером Шура молча со всеми попрощался и уехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывели ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур заправить их. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как сумел, закачал бензин в три нечеловеческих размеров грузовика, похожих на тяжелых уставших ящериц. Солнце садилось где-то по ту сторону трассы, и сумерки распускались в воздухе, как подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он встал, закрыл будку на замок и устало побрел на задворки. Тяжело вздыхая, озабоченно покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, вытянув ноги через разбитое стекло. Я залез вслед за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во тьму. На востоке небо уже покрывалось тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами, по всей долине разливались красные огни, возвещая о скором приближении ночи. От реки поднимался туман, скрывая в себе маленькие фигурки рыбаков и ближние дома, вытекая на дорогу и заползая в предместья. За городом в балках тоже стоял белый туман, и вся долина мягко расплывалась перед глазами, как речное дно, проваливаясь в темноту, хотя здесь, на холмах, было еще совсем светло. Коча смотрел на все это круглыми от удивления глазами, не моргая и не отводя взгляда от надвигающейся ночи.

– Держи, – я протянул Коче свой плеер.

Он натянул наушники на лысину, пощелкал, регулируя громкость.

– А что здесь? – спросил.

– Паркер, – ответил я. – Десять альбомов.

Коча какое-то время слушал, потом отложил наушники в сторону.

– Знаешь, что по-настоящему хорошо? – сказал я ему. – Над вами тут совсем не летают самолеты.

Он посмотрел вверх. Самолетов и правда не было. В небе мелькали какие-то отблески, вспыхивали зеленые искры, прокатывались золотистые шары, и облака резко подсвечивались, отползая на север.

– Спутники летают, – ответил наконец. – Их ночью хорошо видно. Я когда не сплю, всегда их вижу.

– А чего ты ночью не спишь, старик?

– Да ты понимаешь, – начал Коча, поскрипывая согласными, – какая беда. У меня проблемы со сном. Еще с армии, Гер. Ну, ты знаешь – десант, парашюты, адреналин, это на всю жизнь.

– Угу.

– Ну и купил я снотворное. Попросил что-нибудь, чтоб с ног валило. Взял какую-то химию. Начал пить. И ты понимаешь – не берет. Я специально дозу увеличил, а все равно не могу заснуть. Зато, заметь, – начал спать днем. Парадокс…

– А что ты пьешь? Покажи.

Коча пошарил в карманах комбинезона, извлек бутылочку с ядовитого цвета этикеткой. Я взял бутылочку в руки, попытался прочитать. Какой-то неизвестный язык.

– Может, это что-то от тараканов? Кто это вообще производит?

– Мне сказали – Франция.

– По-твоему, это французский? Вот эти иероглифы? Ладно, давай я тоже попробую.

Открутил крышечку, достал сиреневую таблетку, бросил в рот.

– Да нет, Гер, дружище, – Коча забрал бутылочку, – ты что, с одной не вставит. Я меньше пяти не пью.

И словно в подтверждение своих слов, Коча высыпал в глотку прямо из бутылочки несколько таблеток.

– Дай сюда, – я забрал бутылочку, вытряхнул себе на ладонь несколько таблеток, быстрым движением забросил в рот.

Сидел и прислушивался к собственным ощущениям.

– Коч, по ходу не действует.

– Я тебе говорил.

– Может, нужно запивать?

– Я пробовал. Вином.

– И что?

– Ничего. Моча потом красная.

Сумерки становились все плотнее, затекая между веток на деревьях и сгущаясь в теплой запыленной траве, обступающей нас. В долине горели апельсиновые огни, прожигая туман вокруг себя. Небо становилось черным и высоким, созвездия проступали на нем, как лица на фотопленке. Главное, что совсем не хотелось спать. Коча снова надел наушники и стал слегка раскачиваться в такт неслышной музыке.

Вдруг я заметил внизу, на склоне, какое-то движение. Кто-то поднимался от реки, тянулся вверх по крутому подъему, утопая в тумане. Трудно было понять, кто именно там шел, но слышны были эти шаги, будто кто-то гнал от воды напуганных животных.

– Ты это видишь? – настороженно спросил я Кочу.

– Да-да, – Коча довольно кивал головой.

– Кто это?

– Да-да, – продолжать кивать головой Коча, разглядывая ночь, неожиданно надвинувшуюся на нас.

Я замер, прислушиваясь к голосам, которые звучали все четче, приближаясь в терпкой влажной мгле. Туман, подсвеченный снизу, из долины, казался наполненным движением и тенями. Над туманом воздух был прозрачен, в нем время от времени пролетали летучие мыши, кружа над нашими головами и резко ныряя обратно, в мокрое месиво. Голоса усилились, шаги стали совсем четкими и вдруг, прямо перед нами, из тумана начали вываливаться фигуры, быстро приближаясь по густой горячей траве. Они легко двигались, поднимаясь вверх, и становилось их все больше и больше. Я уже видел лица передних, а из тумана доносились все новые и новые голоса, и звучали они сладко и пронзительно, устремляясь в небо, как дымы из каминов. Когда первые из них подошли, я хотел их окликнуть, сказать что-то такое, что могло бы их остановить, но не нашел слов и лишь молча наблюдал, как они подходят совсем близко и, не замечая нас, направляются дальше, вперед, не останавливаясь и исчезая в ночном мареве. Было непонятно, кто это, какие-то странные существа, почти бестелесные, мужчины, скрывающие в своих легких сгустки тумана. Были они высокого роста, с длинными нечесаными волосами, завязанными в хвосты или собранными в ирокезы, лица у них были темные, в шрамах, у некоторых на лбу были нарисованы странные знаки и буквы, у кого-то – сережки в ушах и носу, у кого-то лица закрыты платками. На шеях у них раскачивались медальоны и бинокли, за спинами несли удочки и ружья, кто-то держал знамя, кто-то – длинную сухую палку с собачьей головой на конце, кто-то нес крест, кто-то – мешки со скарбом, у многих были барабаны, в которые они, впрочем, не били, закинув их за спины. Одеты были небрежно и цветисто, одни в офицерских френчах, другие накинули на плечи овечьи кожухи, многие были в простых длинных белых одеждах, густо окропленных куриной кровью. Кое-кто шел без сорочки, и раскидистые татуировки синевато поблескивали под ночными звездами. У некоторых на ногах были армейские сапоги, у кого-то веревочные сандалии, но большинство шли босиком, давя ногами жуков и полевых мышей, наступая на колючки и совсем не выказывая боли. За мужчинами шли женщины, тихо переговариваясь в темноте и время от времени прыская коротким смехом. У них были высокие прически, у многих – дреды, хотя попадались и вовсе лысые, правда, с разрисованными красным и синим черепами. На шеях висели иконки и пентаграммы, за спинами у них сидели дети, сонные, голодные, с большими пустыми глазами, впитывающими в себя окружающую тьму. Платья у женщин – длинные и яркие, будто они были обмотаны флагами каких-то республик. На ногах – браслеты и фенечки, а у некоторых на пальцах ног – мелкие серебряные перстни. Когда и они прошли, из тумана начали выступать темные фигуры, вообще ни на что не похожие. У некоторых на голове – бараньи рога, обмотанные лентами и золотой бумагой, у других тело покрыто густой шерстью, еще у кого-то за спиной шуршали индюшачьи крылья, а у последних, самых темных и молчаливых, были скрюченные тела, они будто срослись между собой, так и двигаясь – с двумя головами на плечах, с двумя сердцами в груди и с двумя смертями про запас. А за ними из тумана выплывали разморенные коровьи головы, неизвестно, как их сюда выгнали, как затащили на эти высокие склоны. Коровы шли, волоча за собой бороны, на которых лежали слепые змеи и мертвые бойцовские псы. И боронами этими заметались следы неимоверной вереницы, прошедшей только что мимо нас. Коров подгоняли пастухи, одетые в черные пальто и серые шинели, они гнали животных в ночь, напряженно проверяя, чтобы не оставить после себя следов, по которым их можно было бы найти. Лица некоторых пастухов были мне знакомы, только я не мог вспомнить, кто они. И они тоже заметили меня и смотрели мне прямо в глаза, от чего я совсем потерял разум и покой, хотя они продолжали идти, оставляя после себя раскаленный запах железа и горелой кожи. Там, откуда они пришли, уже светлело небо, и как только они исчезли, воздух проникся ровным серым светом, наполняясь, как сосуд водой, новым утром. По небу прошла красная трещина, и утро начало заливать собой долину. Коча сидел рядом и, казалось, спал. Но спал с открытыми глазами. Я резко втянул ноздрями воздух. Утро горчило и оставляло привкус голосов, которые здесь только что звучали. Такое впечатление, будто мимо меня прошла смерть. Или проехал товарный поезд.