Хозяин успел одеться в полковничий мундир конной артиллерии темно-зеленого цвета с воротником-стоечкой и разрезанными обшлагами. Белые облегающие панталоны выгодно подчеркивали его крепкие и мускулистые ноги. Он напомадился и вспрыснулся духами. Елена Пантелеевна, Аглая с Анастасией и Анфия Филимоновна нарядились еще с утра и выглядели безупречно.

Первой из подпоручиц в гостиную впорхнула Щеглова, за ней последовала Доможирова, последней вошла Матякина, приятного вида дама с большими голубыми глазами. Первая и вторая привезли с собой взрослых дочерей. Комнату с зеркалами в простенках между окнами наполнили шелест платьев из камлота и головокружительный аромат тонких духов. Заметив штабс-ротмистра, вдовы округлили глаза от приятного сюрприза, но не проронили ни слова. Как и подобает в таких случаях, каждая из них подала ручку хозяину и, запечатлев на его щеке поцелуй, нежно расцеловалась с именинницей с вручением подарков. И только после этого они дали, наконец, волю чувствам, протягивая руки к губам Хитрово-Квашнина и целуя его в щеку:

– Евстигней Харитонович!.. Какая приятная неожиданность!.. Когда же вы прибыли в наши палестины?

Поцеловав ручки юных барышень, штабс-ротмистр, обратившись к подпоручицам, рассказал им тоже, что поведал хозяевам на пороге дома. В это время в гостиную слуги внесли подносы с легкой закуской – свежей икрой, копченой рыбой, сыром, печеньем. Подали также бокалы с легким вином и сладкими ликерами. Стройная и белокурая Матякина, на шее которой блистало бриллиантовое ожерелье, предпочла общество Андрея Васильевича и Елены Пантелеевны, а Щеглова и Доможирова со чады как встали подле штабс-ротмистра, так больше от него не отходили.

Щеглова была худа, остроноса, голос имела тонкий, переходивший в минуты волнения в нечто похожее на детский плач. Когда она нервничала, окружающие нередко в недоумении оборачивались, ища глазами девочку-подростка. Доможирова, напротив, отличалась внушительными формами и низким голосом с хрипотцой. Часто казалось, что вместо нее речь держит основательно прокуренный мужчина.

– Евстигней Харитонович, мы так рады вас видеть! – Доможирова уставила на Хитрово-Квашнина зеленые, несколько навыкате, глаза, расправляясь с куском копченой рыбы. – Дайте слово, что никуда больше отсюда не уедете. Что ж это такое, жить вдали от малой родины, не видя друзей?!

– Ираида Гурьевна, cпешу вас утешить: я вернулся навсегда… Ваша правда, всюду хорошо, а дома лучше.

– Прекрасно! – пробасила толстушка, высматривая, что бы еще положить в рот. – Как освоитесь в Харитоновке, зовите нас в гости. Мы непременно должны побывать у вас. Ведь так, Клепочка?

Тощая дворянка пригубила вино и закивала головой, игриво заглядывая в глаза штабс-ротмистру.

– Вы нас пригласите?.. Отвечайте же!

– Как можно отказать таким красавицам! – улыбнулся Хитрово-Квашнин. – Приглашу!.. Дайте только отстроить новый дом. Управляющий, бестия, за шесть лет так запустил родовое гнездо, что просто беда! Принимать гостей в нем решительно невозможно.

– Пожурили его?

– Какое пожурил?.. Вышвырнул паршивца вон из имения!

Тем временем экипажи гостей один за другим прибывали в усадьбу. Приехали Нестеровы, причем, хранительница очага в коляске, а глава семьи верхом на необыкновенно красивом жеребце. Через некоторое время пожаловали Бершовы и Зацепины, за ними Измайловы и Петины. Последних возглавлял Игнатий Леонидович, старик лет семидесяти пяти с седой головой, слезящимися глазами и бородавкой на кончике носа. Ни на кого не глядя, он сразу засеменил к матери Извольского.

– Добрый день, Анфия Филимоновна! – прошамкал он радостно, целуя ей ручку. – Как поживаете?

– Ничего, живу себе помаленьку. А вы не хвораете?

– Как?

– Не больны, говорю.

– Нет, Бог миловал. Вот прибыл к вам на торжество.

– Милости просим!

– Чего-с?

– Добро пожаловать, Игнатий Леонидыч! – почти выкрикнула старушка и добавила тише: – Вот ведь глухмень, прости Господи!

Вскоре в гостиной стало тесно и шумно. Подпоручицы, пробуя разные закуски, стали просвещать Хитрово-Квашнина относительно вспыхнувших неурядиц между некоторыми гостями. Так, выяснилось, что титулярный советник Нестеров обиделся на коллежского асессора Бершова за слишком едкий стих о его амурных похождениях, который быстро распространился среди местного дворянства. Он не остался в долгу и в отместку регулярно шлет своих крестьян в бершовские владения на рубку леса. Чета Петиных дулась на семейную пару Зацепиных за то, что сын последних подавал надежды соединиться узами брака с их дочерью, но вдруг переменился и стал ухаживать за другой. Чтобы поквитаться за обиду, они взялись оспаривать у Зацепиных березовую рощу и косить сено в пустоши, которая давно уже всеми считалась зацепинской. Поручик Потулов невзлюбил Измайлова за непростительную, на его взгляд, оплошность: на одной совместной охоте подполковник имел неосторожность подстрелить его лучшую легавую. Измайлов же негодовал на поручика за то, что тот прилюдно обозвал его остолопом и дурьей башкой. Корнеты на прошлогоднем балу в Петродаре не поделили златокудрую дочь председателя Тамбовской гражданской палаты. Праздник закончился, девица упорхнула восвояси, а молодые и горячие люди с тех пор и не в ладах. Их отношения испортились еще больше, когда не так давно оба приударили за миловидной дочкой подпоручицы Щегловой. Юная особа, как на грех, не торопилась с выбором, и это лишь усугубляло ситуацию.

В гостиную, между тем, вошел гонец от предводителя дворянства, одетый в запыленный дорожный сюртук и клетчатый картуз. Это был Свирид, сын прапорщика Петра Иванова, управителя имения Лодыгиных.

– Ваше высокоблагородие! – обратился светловолосый и худенький молодой человек к Извольскому. – Иван Николаевич не сможет почтить своим присутствием ваш дом. Занемог, просит его извинить.

Андрей Васильевич нахмурился и, поглядев на супругу, развел руками.

– Какая жалость! – опечалилась Елена Пантелеевна. – Мы так хотели его увидеть. Что ж, скорейшего выздоровления добрейшему предводителю! Передай, Извольские его нежно любят.

Когда порог гостиной переступил последний запоздавший гость, а им был корнет Горелов, хозяева взяли друг друга за руки и повели всех в парадный зал. Под звуки музыки крепостного оркестра, расположившегося в углу комнаты у крайнего окна, Извольские заняли место во главе стола. Мужчины, согласно этикету, расселись по одну его сторону, дамы – по другую. Ближе к хозяевам сели дворяне чинами постарше, мелкие чины опустились на стулья в отдалении от них. Лакеи подали первые блюда – жаркое, ростбиф, гусей, уток, запеченную в сметане рыбу – и разлили по бокалам шампанское. Все выпили и принялись за еду. Тост за здоровье императора и здравицы в честь виновницы торжества, как и положено, зазвучали после третьей перемены блюд. Немного погодя, Извольский выразил надежду, что рассорившиеся обязательно помирятся в его доме и станут впредь добрыми друзьями.

И лед отчуждения постепенно стал таять. Вот уже Петин улыбнулся какой-то шутке Зацепина, а Нестеров с интересом выслушал короткий рассказ Бершова. И Измайлов, казалось, посматривал на отставного поручика без обиды. И только корнеты на дальнем конце стола нет-нет, да и бросали друг на друга холодные, полные презрения взгляды. Вскоре послышались громкие реплики, непринужденный смех, остроты. А лакеи продолжали нести в зал все новые и новые яства, наполняя бокалы вином, ликерами и наливками. Гости пробовали сыры, спаржу, артишоки, всевозможные пироги и расстегаи.

После первых тостов развеселились даже петродарские гости, сидевшие до того на краю стола с озабоченным видом. Гладко причесанные, одетые в праздничные сюртуки, канцелярист Яковлев и купец Ларин с аппетитом налегали на еду, запивая ее мадерой.

Хитрово-Квашнин сидел напротив Доможировой и Щегловой. В самом начале обеда Извольский посадил было штабс-ротмистра возле себя, как почетного гостя, но вдовые дамы взяли его под руки и, не обращая никакого внимания на возражения, отвели к тому месту, где расположился поручик Потулов.

– Бог с вами, Евстигней Харитонович! – верещала Щеглова. – Успеете наговориться с хозяевами, а нам нужен интересный собеседник и внимательный кавалер!

– Мы о вас помнили все эти годы, – вторила ей Доможирова. – А вы нас игнорировать?! Не выйдет!

«Делать нечего», – подумал Хитрово-Квашнин, приняв на себя заботу по ухаживанию за двумя вдовами. За третьей не без удовольствия присматривал отставной поручик. И если худосочная Щеглова штабс-ротмистра почти не обременяла (ела мало, пила и того меньше), то Доможирова постоянно держала его настороже. Тарелка дебелой дворянки пустела так быстро, что ему то и дело приходилось вставать и тянуться к яствам, чтобы пополнить ее. Пила вдова много, отдавая предпочтение фруктовым наливкам.

Сам Хитрово-Квашнин никогда не жаловался на отсутствие аппетита, но, чтобы держать себя в форме, старался не переедать. Особенно сладкого, к которому его тянуло с детства. Всякого рода пирожные и торты были его слабостью c тех самых пор, когда его баловала матушка.

– Расскажите нам, Евстигней Харитонович, как поживают дворяне к юго-западу от Москвы, – попросила Доможирова, сложив пухлые руки на заметно пополневшем животе. – Лет двенадцать назад мне случилось проезжать по тем местам. Признаться, разруха после ухода французов произвела на меня тягостное впечатление.

– Да что ж рассказывать?.. Усадьбы уж давно отстроили и живут себе потихоньку… Только ленивые да бедные содержат свои гнезда в запустении.

– А что ж за богачи барствуют в той округе? – cпросила Щеглова, поднеся ко рту кусочек пирога.

– Ну, Воейковы там, князья Хованские, графы Шереметевы. Эти первыми свои углы привели в порядок. Миллионщики, знаете ли, не какая-нибудь мелюзга! Но прижимисты. Попросил я как-то у Воейкова пятьсот рублей взаймы под проценты – не дал, поостерегся.

Штабс-ротмистр заметил, как сидевший возле хозяина дома подполковник Измайлов поглядел на него c плохо скрытым раздражением. Отставной офицер поселился в Петродарском уезде по соседству с Извольскими года три назад, и потому для Хитрово-Квашнина до сегодняшнего дня он был абсолютным незнакомцем. Представил их друг другу хозяин перед самым началом праздничного обеда. Штабс-ротмистру гордый и надменный дворянин в белоснежном мундире кирасира не понравился сразу. Было видно, что и Измайлов не в восторге от нового знакомца. Рано или поздно ветераны Отечественной войны должны были произвести пикировку. Так оно и случилось, когда принятое спиртное сняло некоторую неловкость и развязало языки.

– Да будет вам известно, любезнейший, – проговорил подполковник громко, глядя на Хитрово-Квашнина, – что по матери я из тех самых Воейковых… Вы как-то грубовато высказались на их счет.

– Что ж я сказал такого?.. Миллионщики, они и есть. И, повторяю, один из них не дал мне денег в долг.

– И, впрямь, дорогой Матвей Аверьяныч, – заступился за штабс-ротмистра Извольский, – имелось в виду, что перечисленные помещики бережливые люди.

– Ладно, оставим это… Вы в каком полку улан служили, как вас… Харитон Евлампиевич?

Задавая вопрос, подполковник высокомерно задрал подбородок и небрежно вытянул указательный палец в сторону штабс-ротмистра.

– Зовут меня, сударь, Евстигней Харитонович. А служил я в Литовском полку.

– Да что вы!.. В том самом, где служила знаменитая кавалерист-девица Дурова?

– Бог свидетель, в нем.

– И вы ее хорошо знали?

– Как облупленную!.. Била француза не хуже нашего брата! Ей бы мальчишкой родиться, но уж так, видно, было Богу угодно… В один день нас с ней ранило в ногу, и в отставку вышли мы одновременно, даже переписывались первое время… Девка – огонь, честное слово!..

– Как облупленную!.. Девка – огонь!.. Евлампий Харитонович, или как вас там, вы потомственный дворянин, а выражаетесь, словно какой-нибудь…

Измайлов осекся и замолчал, понимая, что зашел уж слишком далеко.

– Вот как! – проговорил штабс-ротмистр сухо. – Тогда нам и не о чем толковать. Общайтесь-ка с другими.

Подполковник поджал тонкие губы и горделиво вскинул голову. Спустя некоторое время он уже беседовал о чем-то с Бершовым. Хитрово-Квашнин выпил наливки и сказал негромко, обращаясь к вдовам:

– Чертов умник!.. Каков?! Не нравится ему простое русское слово.

Подпоручица Матякина откинулась на спинку стула, ее бриллиантовое ожерелье при этом полыхнуло яркими вспышками. Она привлекла внимание Хитрово-Квашнина и тихо проговорила:

– Евстигней Харитонович, так его!.. Он и на меня с Потуловым волком смотрит. Cлышу, говорит жене: «И не стыдно им, шельмам, здесь греховодить!». Ну, что ж нам, за столом и словом нельзя перемолвиться?!

– Поди ж ты, а сам «шельму» ввернул!.. Черт с ним, Лидия Ивановна, не обращайте на него внимания.

Через некоторое время разговор коснулся животрепещущей темы – объявившейся в соседнем лесу разбойничьей шайки. Не проходило дня, чтобы она не напомнила о себе. И, что удивительно, жертвами разбоя и грабежа на лесной дороге становились исключительно дворяне. Дальше–больше. В начале мае в усадьбах Извольских и Измайловых случились большие пожары – дочиста сгорели амбары и овины. С неделю назад у тех же помещиков загорелись каретные сараи с конюшнями, но дворовые люди не сплоховали и быстро уняли пламя. Это были уже не шутки. Все сходились на том, что красного петуха в имениях пускают разбойнички новоявленного Робин Гуда.

– Да кто ж такой этот Колун? – возмутился Хитрово-Квашнин. – И почему за лесную банду, чтоб ей пусто было, не возьмется исправник?! Беды дожидается?.. Кто, кстати, нынче исправником в уезде?

– Ограбленные люди видели главаря, – пояснил Извольский. – Высок, плечист, а кто таков, неизвестно – на лице маска маскарадная… Кто исправником у нас? Поручик Селиверстов. Лентяй, каких мало! Со своими людьми пару раз прочесал лес, и на том успокоился… Говорю ему, излови злодеев, не то они обнаглеют и за топоры возьмутся, кровь честным людям пустят. Нет, либо лис травит собаками, либо посиживает в своем имении или в Петродаре и в ус не дует!

– А вот в бытность Евстигнея Харитоныча в исправничьей должности у нас в уезде было тихо, – напомнила всем хозяйка. – Что мешает поручику Селиверстову навести порядок?

Собравшиеся за праздничным столом закивали головами, переглядываясь и посматривая на Хитрово-Квашнина. В уезде его уважали. Дворяне – за порядочность, а однодворцы за справедливость и незаносчивость. Когда он служил исправником, подчиненные ему заседатели мужика не обижали, не драли его за бороду, не пили у него дома задарма. Воры же да тати вели себя тихо, зная, что отставной вояка с простреленной ногой будет преследовать их с упорством росомахи, которая берет след добычи и гонит ее до тех пор, пока та не свалится от усталости.

– А не кажется ли вам, господа, странным, – проговорил штабс-ротмистр, обратив взор на Извольского и Измайлова, – что поджигатели оба раза устроили пожары в ваших усадьбах?

– Поди, разбери! – воскликнул Извольский. – А, впрочем, наши гнезда невдалеке от леса, вот и несет их сюда… Пришлось даже караул учредить в усадьбе.

– Может, оно и так, – задумчиво произнес Хитрово-Квашнин. – Но Селиверстов!.. Он обязан извести заразу… Хотя, что можно требовать от того, кто сам в прошлом не обременял себя примерным поведением.

– Водились грешки за нынешним исправником! – поддакнул поручик Потулов.

– Клавдия Юрьевна! – заговорила именинница, обращаясь к супруге титулярного советника Нестерова. – Видите, что творится в наших местах!.. Как сказали мне, что вам надо в Назаровку, так и волнуюсь с тех пор. Дайте лучше весточку сестре, что не сможете приехать на погляд нарядов племянницы. Станет покойней в округе, тогда и навестите родных.

– Нельзя, милая Елена Пантелеевна, – ответствовала дворянка. – Обещала я. Верочка Назарова – крестница моя, помолвка ее скоро. Оставляю вам супруга – что ему за радость глазеть на девичьи обновки? Сама же поутру в путь-дорогу… И поеду я не лесным трактом, а в обход. Дорога там, конечно, дрянь, рытвины да ухабы, но делать нечего. Переночую у сестры и вернусь сюда с Божьей помощью.

– Разбойники орудуют не только в лесу. Поостерегитесь!.. Возьмите с собой одного из наших лакеев. Он погонял бы лошадей и поглядывал по сторонам, а вы спокойно отдыхали бы в своем экипаже все десять верст.

– О, нет! Люблю сама править лошадьми… Авось, пронесет! – Тогда возьмите одну из моих горничных. Феклушу, например. Умеет читать, знает массу интересных историй. Она скрасит вам дорогу.

– От горничной не откажусь… Свою-то, Марфушеньку, оставила дома. Занемогла, бедняжка.

Елена Пантелеевна и другие женщины попытались переубедить титулярную советницу, пересказали в подробностях все случаи разбоя, но та твердо стояла на своем. Не смог вразумить супругу и Нестеров.

ГЛАВА 4

Спустя два часа парадный зал напоминал потревоженный улей. Общий разговор давно закончился, начались оживленные застольные беседы. Вдовушки Доможирова и Щеглова отложили приборы и, пересев к Хитрово-Квашнину, принялись наперебой рассказывать ему о том, как поживали последние шесть лет приглашенные на именинный обед гости. Сначала они перемыли косточки Бершовым, сидевшим возле Измайловых. Глава семьи был высоким худым человеком лет сорока с приличной лысиной, орлиным носом и темной повязкой на левом глазу. Его белокурая 35-летняя супруга отличалась пышными формами и голубыми томными глазами под длинными и пушистыми ресницами. Она была на голову ниже своего муженька.

– Тимофей Александрович последние годы служил заседателем в уездном суде, – cказала Щеглова. – В отставку вышел в чине коллежского асессора и хозяйствует понемногу в своем имении. Прикупает по выгодной цене землю и крестьян, строит водяную мельницу и винокуренный завод. А дома, между тем, нелады, даже исхудал бедняга.

– Исхудаешь, если тебе почти в открытую наставляют рога, – пробасила Доможирова. – Амалия Кондратьевна изменяла ему сначала с подпоручиком Пахомовым, теперь завела шашни с Зацепиным. Но совсем недавно я узнала, что у Тимофея Александровича в Петродаре бывают встречи с одной премилой мещанкой. Гуляют под ручку в парке, ездят по городу на красивых лошадях.

– Ирочка, потише! – зашипела Щеглова. – Про мещанку ничего не знаю, а в остальном ты путаешься. Амалия Кондратьевна раньше погуливала с Зацепиным, в последнее же время крутит роман с поручиком Колобовым.

– Клепа, вот сейчас не спорь со мной! Мне лучше знать.

– Нет, ты не спорь!

Подружки, склонив к столу головы, вступили в тихую перепалку. Верх, в конечном счете, при поддержке Матякиной, взяла Доможирова: жена Тимофея Александровича Бершова изменяла ему в данное время с Колобовым. Выяснилось также, что одноглазый коллежский асессор пописывает дрянные стишки и наизусть знает «Евгения Онегина».