Идем молча – все устали, проголодались, и разговаривать никого не тянет. Украдкой посматриваю на Костыля и гадаю: на кой ляд я ему сдался? Если бы он хотел отомстить за то старое дельце, то мог бы пришить меня еще на кладбище. Вряд ли Пономарь и Бека сумели бы сделать что-то, они, как я понимаю, вообще находятся в зависимости от Костыля – то ли подрядились к нему, то ли долг отрабатывают.

У контры не принято задавать лишних вопросов, каждый знает ровно столько, сколько ему нужно знать. Старик Екклесиаст писал свои откровения про многие знания и печаль словно специально для контрабандистов в Центруме. Любопытные тут долго не живут.

Но это все лирика, «мысли на маршруте», как я это называю, а на повестке данного конкретного момента стоит следующее: мне необходимо отрываться от этих гавриков, причем прямо сейчас. Навести троицу контры на группу, которая дожидается меня, нельзя ни в коем случае, это равносильно провалу контракта. Добром Костыль меня не отпустит – зачем-то я ему нужен. Значит, нужно идти в отрыв. Выбрать подходящее местечко – и…

«Подходяще местечко» подворачивается через полчаса – тропа уходит в густые заросли на краю заросшего тростником озерца. Кусты узколиста, чернотала и прочая зелено-бурая дурнина стоит стеной, тропа узкая, идти по ней можно только гуськом, причем каждый будет видеть только спину впереди идущего. Жарко, в воздухе вьются черные мухи, лезут в нос, в глаза, в уши. Но мухи – это терпимо.

Полторыпятки прав, когда традиционно поднимает пятый тост за то, что в Центруме нет комаров, только москиты по осени, недолго. Раньше, когда он ходил – и в Центрум, и вообще ходил нормально, – болота были его локацией, у него тут два или три Портала открывалось. Я вот на болоте ничего не могу, да и мало кто может, а Полторыпятки мог. Поговаривают, что он до сих пор открывает проходы сюда, за отдельную и немалую плату, понятное дело.

Черт, я опять отвлекся. Заросли уже совсем близко. Никакого внятного плана действий у меня нет – придется действовать по обстановке. «Я бегу, бегу, бегу по гаревой дорожке. Мне есть нельзя, мне пить нельзя, мне спать нельзя ни крошки».

– Бека, Гонец, я, Пономарь, – определяет походный порядок Костыль. Он хитрый и опытный, но ничего, я тоже не пальцем делан. Поиграем в «камазовский ручник».

Едва наша маленькая группа втягивается в заросли и Бека уходит вперед, как я останавливаюсь и опускаюсь на одно колено. Костыль недовольно сопит за спиной.

– Что?

– Шнурок.

– Бека! – негромко кричит Пономарь. – Стой на месте. Мы сейчас.

– Ага.

Ковыряюсь со шнурком – развязал, завязал. По сторонам – плотная стена кустов. Местами ветки смыкаются над тропой. Костыль не видит, что я делаю, цедит сквозь зубы:

– Быстрее давай!

– Сейчас, сейчас…

Завязываю двойной узел, резко выпрямляюсь, срываюсь с места.

– Бека, я к тебе!

Все выглядит вполне естественно – замешкался человек и теперь хочет догнать впереди идущего. Костыль за мной не побежит, уверенный, что возле Беки я остановлюсь, но у меня другие намерения. Пробежав несколько метров, наклоняю голову, резко сворачиваю и бросаюсь в заросли, прижав руки к груди. Ветки хлещут по лицу, цепляются за одежду, но это ерунда, сейчас главное – оторваться. Под ногами с треском лопается трухлявый стволик узколиста, чавкает грязь. Я ломлюсь, как лось через осинник, далеко выбрасывая ноги. Позади слышны встревоженные голоса, но шум веток заглушает слова.

Продравшись сквозь заросли на два десятка шагов, меняю направление и снова бегу. Пару раз приходится останавливаться, чтобы бросить взгляд на солнце – не хватало еще заплутать в этих джунглях.

Появляются лужицы, потом вода поднимается, кусты торчат из нее, как мангровые деревья.

– Бека, Пономарь! – слышу я злой голос Костыля. – Разошлись! Ищите его! Он мне нужен, желательно живой. Давайте, ну!

Трещат ветки, чавкает под подошвами кроссовок грязь. Кусты кончаются, я уже на берегу. Пячусь, спиной уходя в тростники. Они шумят так, что услышит даже глухой. На мое счастье, налетает ветер. Вода поднимается до колен, потом – до пояса. Если в озере живет гигатея, мне конец – эти твари очень чутко реагируют на колебания воды.

Стараясь не думать о гигантской змее, поворачиваю и иду в противоположную от заката сторону. Вроде оторвался. Мне нужно обойти заросли, выйти на более-менее твердую землю и брать руки в ноги, чтобы до темноты успеть в Азум.

Над болотами, в той стороне, где остались мои несостоявшиеся попутчики, раздается отрывистый крик грифа. Не знаю, похожа ли эта птица на свой земной аналог, здешний гриф величиной с индейку, имеет длинный мощный клюв и серое оперение. Прозвище свое он оправдывает из-за привычки жрать падаль. Голос у грифа мерзкий, громкий, и он всегда орет, когда рядом появляется человек. Это мне на руку – гриф теперь не успокоится, так и будет кружить над Костылем и остальными, сигнализируя об их перемещениях.

Останавливаюсь, прислушиваюсь – погони вроде не слышно. Монотонный шум тростника, привычный уже на болотах гул – вот и все, что я слышу. Ну и слава сурганской Великой Матери.

Спустя пару часов выматывающего марша по грязи выбираюсь на тропу, ведущую на северо-восток. Судя по Бекиной карте, оставшейся у меня, Азум совсем рядом. Я и без карты нормально ориентируюсь на болотах, но когда твои умозаключения подкрепляются материальным носителем, это действует ободряюще. То, что мне пришлось совершить изрядный крюк, в общем-то не расстраивает – я успеваю к сроку, а все остальное не важно.

 
Хотите ли, не хотите ли,
Но дело, товарищи, в том,
Что прежде всего мы родители,
А все остальное потом.
 

Группа должна ждать меня в Библиотеке – так мы называем развалины двухэтажного здания на окраине поселка. В результате подвижек почвы одно крыло его рухнуло, крыша просела, полопались и осыпались стекла, но часть постройки уцелела. В Библиотеке сухо, есть возможность наблюдать за местностью, а расположение здания позволяет в случае чего незаметно уйти в тростники.

Азум предстает передо мной – мертвый, молчаливый, даже загадочный. Строения с темными провалами окон похожи на многоглазые черепа гигантских доисторических животных с других планет, неизвестно зачем собранных вместе. Кое-где на уцелевших крышах зеленеют кустики узколиста и болотная трава. Западную часть поселка заливает туман, красноватый в лучах закатного солнца. Из него поднимаются покосившиеся остовы конструкций старого нефтеперерабатывающего завода. Тишина. Это хорошо.

Костыль мог не тратить времени на мои поиски и привести Пономаря и Беку прямо сюда, чтобы устроить засаду, но Азум большой, и угадать с местом сложно. Конечно, всегда можно надеяться на случай, друг изобретателей, или на русский авось, но за годы работы в Центруме я привык к тому, что авось тут не работает. Только четкий и строгий расчет, только голая математика. Пришел, увидел, выполнил контракт.

Понаблюдав за развалинами около часа, начинаю движение в сторону Библиотеки. Это название постройка получила за огромное количество стеллажей внутри, ими там заставлены все помещения. Стеллажи, насколько я знаю, всегда были пустыми, и черт его знает, что лежало раньше на их полках, но кто-то первым ляпнул: «Библиотека» – и прижилось.

Когда до цели моего похода остается метров сорок, приходится свернуть, чтобы обойти небольшую впадину, заполненную водой. На ее краю растет парочка местных тополей, больших деревьев с гладкой зеленой корой. Выхожу на полянку, обрамленную бурьяном, останавливаюсь, хватаюсь за автомат. Непроизвольно с языка слетает:

– Твою мать!

Бека лежит лицом в луже, рядом на мокрой траве поблескивают очки. Вся спина его разворочена, как будто наш «везунчик» попал под лодочный винт во время купания.

Пономарь дергается шагах в пяти от него, возле тополя. Он хрипит и выгибается дугой, грязные сапоги месят грязь. Я падаю рядом с ним на колени, хватаю Пономаря за плечи, поднимаю, кричу в залитое кровью лицо:

– Кто? Костыль? Костыль, да?

– Не-ет… – вместе с кровавыми брызгами выдыхает Пономарь. – Спецу-у… У-уходи, Го…

Его скручивает судорога, глаза стекленеют. Это агония, Пономарь умер. Я поднимаюсь на ноги, оглядываюсь. «Спецу-у…» – это, видимо, «спецуха», спецподразделение погранцов из Особого отдела, других в здешних краях не бывает. В принципе почерк похож, все знают, что «спецуха» действует жестко и даже жестоко. Но в том-то и дело, что все знают – и подстроиться под погранцов может любой отморозок.

Но даже не это главное. Зачем «спецухе» убивать безобидных контров? Что за операция тут у погранцов? Куда делся Костыль? Может, он заодно со «спецухой», вел нас к ним в лапы? Да нет, исключено. Во-первых, на Костыле такое висит – его при случае вальнут на месте не спросясь, а во-вторых, с какого перепугу Особому отделу сдались безобидный диабетик Бека и Пономарь с его ревматизмом? И главное: если предположить, что «спецухе» нужен был я – зачем они вмешались тогда, когда я ушел?

Вопросы, одни вопросы. Что вообще происходит на этих гребаных болотах?

Так, все, хорош истерить. Нужно закончить маршрут, выполнить контракт – и сваливать на Землю. А потом в отпуск. Причем желательно месяца на два. «А коньячок под шашлычок вкусно очень, и я готов расцеловать город Сочи».

Оставив Пономаря, срываюсь с места и бегу к Библиотеке. Звуков боя я не слышал, стало быть, Беку и Пономаря уработали или холодным оружием, или из стволов с глушаками. Значит, те, кто меня ждет, тоже не в курсе, что тут произошло. И им нужно поскорее убираться отсюда. Всем нужно убираться. Не зря я все же не люблю болота…

* * *

– Не ходи туда! – Голос Костыля звучит негромко, сдавленно, но мне он кажется громоподобным. Останавливаюсь, выставив автомат. Так и есть – Костыль. Сидит на траве возле второго тополя, весь мокрый и грязный. «Хеклер-кох» прислонен к стволу. Лицо бледное, но губы сжаты, взгляд внимательный и оценивающий.

Я щелкаю флажком предохранителя.

– Не дури, – говорит Костыль. – Я их не убивал.

– Тогда почему ты жив?

– Так карта легла. Я пришел, когда все закончилось.

– Почему не помог Пономарю?

– Как? Он же не загнанная лошадь. Ты вот тоже не помог.

Вздыхаю – он прав, Пономаря не спас бы даже взвод военных хирургов с реанимационным автомобилем в придачу.

– Костыль, давай начистоту – что за херня тут творится? Кто их убил?

Костыль кривит губы в усмешке, потирает живот, потом говорит:

– Люди Фирцевальда Карма.

Я невольно вздрагиваю. Вот, значит, оно как…

Фирцевальд Карм – начальник «Вайбера», военной разведки Сургана. Он – человек с репутацией, которой позавидовал бы полковник Иссер Харель, урожденный Гальперин, легендарный директор МОССАД, автор фразы: «Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки».

Думаю, глаз Карма боятся даже голуби.

Тем не менее продолжаю спрашивать:

– А ты?

– Я опоздал. На гигатею нарвался. Там. – Он кивает в сторону зарослей.

– И?..

– Она подавилась, – усмехается Костыль. – Ребра, правда, помяла. Помоги встать.

Что-то внутри меня отчаянно протестует, но я все же делаю шаг, протягиваю руку. Костыль поднимается на ноги, морщится. Я смотрю ему в глаза, спрашиваю:

– А куда делись эти… из «Вайбера»?

– Ушли. Сделали свое дело – и ушли.

Я неожиданно начинаю психовать:

– Так, короче: или ты рассказываешь, что тут случилось, или…

– Что «или»?

– Или я тебя убью.

– Ты не убийца, – качает головой Костыль, натыкается на мой взбешенный взгляд и кивает. – Хорошо. Будет большая война. Сурган…

– Так про это уже лет пять слухи ходят, – разочарованно перебиваю я. – Тоже мне тайна мадридского двора!

– Дослушай, – терпеливо говорит Костыль. – Так вот: будет большая война. Сурган уже практически готов к ней. Но на всякую силу всегда найдется равноценная сила, это закон…

– Ньютона?

– Жизни. Чтобы остановить Сурган, нужно, чтобы то, что несла группа, к которой ты шел, дошло до получателя.

– Несла?

– Да, группа тоже уничтожена бойцами «Вайбера».

– А при чем тут Бека, Пономарь, ты, я, наконец?

– Я – твоя страховка, Гонец, – тихо произносит Костыль. – Я должен был обеспечить твое прикрытие. А Бека с Пономарем отводили глаза – типа мы обычные контрабандисты.

Мне ничего не остается, как спросить:

– На кого ты работаешь?

– Пей пиво, Вася. – Костыль отворачивается. Было понятно, что не скажет, но я не мог не попробовать.

– И что мы делаем дальше? – спрашиваю больше для того, чтобы хоть что-то сказать. В башке все перемешалось, и на фоне этой мешанины неоново светится одна короткая мысль: «На фига я в это влез?!»

– Я уже сказал: мне нужно, чтобы посылка дошла до адресата.

– Так сурганцы…

– Посылка у меня.

Я замираю, смотрю, как Костыль с кряхтением закидывает винтовку за спину. Вечер, и без того фееричный до безобразия, окончательно перестает быть томным.

– И?..

– Гонец, ты меня разочаровываешь. – Костыль смотрит на меня в упор. – Их контракт провален, твой – «на грани нервного срыва». Но если ты выполнишь за покойников их работу…

Я всегда неплохо считал в уме, и сейчас цифирьки в голове быстренько складываются в красивое число с пятью нулями в валюте государства, которое российские военные называют «вероятным противником». Ч-черт, заманчиво!

– Где посылка? – будничным тоном спрашиваю я.

Костыль расстегивает камуфляжку и демонстрирует висящий на цепочке довольно толстый пакет формата А5, наглухо залитый воском.

– Это все?

– Нет. Вон, в кустах.

В зарослях узколиста обнаруживаю узкий кофр или, скорее, контейнер полутораметровой длины из выкрашенного в защитный цвет металла.

– Что там?

– Открой.

Любопытство сгубило кошку – открываю. Вижу какую-то трубу, обернутую промасленной бумагой.

– И?..

– Это РПГ-2. Снаряженный.

Опа! Непроизвольно отдергиваю руки, прячу их за спиной.

– Что это за зверь?

– Ты правильно все понял. Это ручной противотанковый гранатомет образца 1949 года. Или, говоря шершавым языком военных справочников: «динамореактивная многоразовая система с выстрелом активного типа». А по-простому – гениальный отпрыск сумрачного арийского чудовища по имени «панцерфауст». Оружие словно специально придумано для Центрума: стальная цельнокатаная труба с деревянными накладками, чтобы не обжечься, курковый механизм на пистолетной рукоятке, а в стволе – граната ПГ-2: кумулятивная боевая часть, бумажная гильза с дымным порохом, донный взрыватель и стабилизатор с шестью металлическими гибкими перьями, которые разворачиваются после выхода гранаты из пусковой трубы. Лупит на сто пятьдесят метров. Пробивает двухсотмиллиметровую броню. И ни одной пластмассовой детали! Эта штуковина очень успешно применялась вьетнамцами против американской техники. РПГ-2 до сих пор стоит на вооружении целого ряда стран.

Выдав такую длинную и нехарактерную для него тираду, Костыль умолкает и смотрит на меня с большим интересом. Понятно, значит, мяч на моей стороне.

В голове начинает складываться пазл: Сурган готовится к войне, изготавливая танки, – это всем известно. Некто организовывает переброску в Центрум гипотетическим противникам Сургана образца оружия, способного жечь эти танки, как копны сена на лугу. Наладить выпуск такого простого и эффективного оружия несложно, недаром абсолютно все подобные виды вооружения внесены погранохраной в «Список номер один» и запрещены к перемещению в Центрум под страхом расстрела на месте.

– Сурганцев ждет сюрприз, – бормочу я под нос, лихорадочно соображая, как выпутаться из этой ситуации.

– Итак? – Костыль сует руки в карманы. Что-то подсказывает мне, что там у него отнюдь не семечки.

– Костыль, но это же пуля – если поймают…

– Еще раз: если ты выполнишь контракт за погибшую группу…

Он смотрит на меня, и теперь в его взгляде отчетливо читается презрение.

– Стоп! – Я облегченно улыбаюсь, несмотря на напряженную ситуацию. – О том, как прочитать послание и куда двигаться дальше, знал только старший группы. А он, ты говоришь, убит. Мы не знаем…

– Не бздень, Гонец. – Костыль тоже выдавливает улыбку, снимает с шеи пакет с документами, кладет в контейнер, защелкивает замки. – Я знаю, куда и кому доставить посылку. Хватай контейнер – и вперед.