Впрочем, радоваться Свинцов не торопился. Во-первых, последний раз соседка видела Твердохлебова вместе с его мотоциклом около месяца назад. Месяц – долгий срок, на протяжении которого такой компактный и недорогой предмет, как старый мотоцикл, мог десять раз сменить хозяев. Во-вторых, если военный пенсионер Твердохлебов и был таинственным снайпером, в силу никому не известных причин отправившимся выполнять заказ на своем собственном и притом весьма приметном транспортном средстве, глупо было рассчитывать, что он до сих пор спокойно сидит у себя на даче и ждет прибытия группы захвата. Профессионалы так не поступают, а меткость, с которой снайпер всего двумя выстрелами отправил к праотцам пять человек, свидетельствовала об его высоком профессионализме. Тут что-то не срасталось; модное словечко «киллер» плохо увязывалось с тарахтящей «Явой», ветхой брезентовой плащ-накидкой и возделыванием шести соток. Заказное убийство – весьма доходный промысел, и профессиональный стрелок в повседневной жизни может позволить себе как минимум обзавестись приличным автомобилем.

Пока Свинцов ломал голову над всеми этими странностями, вернулся оперативник, который наводил справки о Твердохлебове в районном военкомате. Принесенные им известия еще больше запутали и без того сложную картину.

Оказалось, что военный пенсионер Твердохлебов не какой-нибудь отставной прапорщик или капитан, всю жизнь мотавшийся по захолустным гарнизонам и обучавший новобранцев отличать правую ногу от левой, а приклад от дула, а матерый, прошедший огонь, воду и медные трубы ветеран уже основательно подзабывшейся афганской бойни. Он был командиром десантно-штурмового батальона и дрался на самом переднем крае едва ли не с первого дня той бесславной войны. О том, что майор Твердохлебов не отсиживался по штабам и складам, свидетельствовали не только многочисленные боевые награды, но и восемь значившихся в его послужном списке ранений, три из которых были тяжелыми.

Узнав об этом, майор Свинцов призадумался. Образ Твердохлебова в его сознании по-прежнему скверно совмещался с образом типичного наемного убийцы. Но, с другой стороны, офицер ДШБ, в отличие от какой-нибудь тыловой крысы, наверняка умеет виртуозно управляться с любым оружием, в том числе и со снайперской винтовкой. А для десантника, прошедшего через пыльный ад афганской войны, ценность человеческой жизни равняется нулю, и шлепнуть кого-нибудь ему – все равно что плюнуть.

И все-таки на киллера бывший десантник не походил. Прежде всего, он был беден как церковная крыса; по словам соседки, жена его умерла исключительно потому, что Твердохлебов не сумел собрать деньги на операцию, которая могла бы ее спасти. Если бы его скромный быт являлся просто ширмой для отвода глаз, в такой ситуации он наверняка нашел бы, как объяснить окружающим внезапное появление в его распоряжении крупной суммы: одолжил, взял кредит, получил безвозмездно в дар от хорошего человека, пожелавшего остаться неизвестным… Но упомянутая сумма так и не возникла, хотя, по словам все той же соседки, в жене Твердохлебов души не чаял и после ее смерти сильно переменился – осунулся, почернел и почти перестал разговаривать, хотя до этого был очень милым собеседником.

Обдумывая полученную информацию, майор Свинцов между делом, просто чтобы не оставлять белых пятен, отправил двух оперов в рейд по библиотекам, расположенным в районе Ленинградки. Соседка Твердохлебова упоминала о том, что, бывая в городе, военный пенсионер посещает библиотеки, а коль скоро эта деталь запомнилась даже такой старой вороне, можно было предположить, что в библиотеку Иван Алексеевич ходит часто и книги берет не по одной и даже не по две, а пачками, которые нетрудно заметить во время подглядывания за соседями из окна или, скажем, через дверной глазок.

Собственно, это была несущественная мелочь, но Свинцову как-то вдруг, по наитию, подумалось, что книги, которые человек читает, могут послужить дополнительным психологическим штрихом к его портрету. Кроме того, оперативники, уверенные, что занимаются полной ерундой, мешали ему думать, высказывая – в шутку, разумеется, – дикие, ни с чем не сообразные версии.

Затем вернулись люди, посланные майором в поликлинику и отделение милиции. В милицейских анналах военный пенсионер Твердохлебов упоминался только единожды: примерно полгода назад его повязали за нарушение общественного порядка. В общем-то, история с отставным майором вышла вполне обыкновенная: выпил лишнего, повздорил с охранником, не пустившим его в приличное заведение, и крепко побил упомянутому охраннику лицо. (При этом известии майор Свинцов ухмыльнулся, представив, каково было изумление этого надменного, обросшего накачанным в тренажерном зале мясом славянского шкафа с антресолями, когда уже немолодой и скромно одетый гражданин, явный лох, вдруг, не говоря плохого слова, уделал его, как новорожденного котенка.) Засим, не имея под рукой ни булыжника, который прославил себя как оружие пролетариата, ни обломка кирпича, ни хотя бы пустой бутылки, бравый отставник схватил стоявшую у входа никелированную мусорную урну и попытался вышибить ею зеркальную дверь. Тонкая жесть помялась, прочное стекло устояло, а набежавшее на помощь охраннику подкрепление скрутило драчливого воина-интернационалиста и с облегчением сдало его наряду милиции.

Материальный ущерб, таким образом, свелся к слегка помятой урне; что же до ущерба морального, то побитый охранник, сунувшийся было в милицию с заявлением, раздумал преследовать обидчика по закону, когда узнал, с кем имеет дело. Бывший майор переночевал в «обезьяннике», а наутро после краткой разъяснительной беседы был отпущен восвояси. Особенно сильно прессовать его не стали – во-первых, из уважения к славному прошлому, а во-вторых, ввиду того, что военный пенсионер Твердохлебов едва ли не с самого момента демобилизации состоял на учете в психоневрологическом диспансере. Из армии он был уволен по ранению, и не просто по ранению, а вследствие тяжелой контузии, из-за которой с ним порой случались припадки. Во время таких припадков бывший майор становился неуправляемым и прямо-таки рвался в бой; справляться с ним умела только покойная жена, и, когда после ее смерти Твердохлебов переселился за город, все вокруг вздохнули с нескрываемым облегчением.

Короче, история и впрямь вышла самая обыкновенная – вся, целиком, за исключением одной малюсенькой, но немаловажной детали. Деталь же была следующая: заведение, которое пытался взять штурмом военный пенсионер Твердохлебов, было одним из филиалов сети игорных заведений «Бубновый валет».

Оперативник, принесший это известие, весь дрожал от возбуждения, как охотничий пес, напавший на след дичи. Настроение в отделе разом переменилось: только круглый дурак в такой ситуации мог не понять, что у них наконец-то появился реальный подозреваемый – возможно, и впрямь убийца, на чьем счету было минимум пять трупов, или, на худой конец, тип, очень подходящий на роль козла отпущения.

Правда, энтузиазм самого майора Свинцова при этом известии резко пошел на убыль. Совокупность известных фактов указывала на то, что посадить Твердохлебова теперь – всего лишь дело техники. Но, увы, это был совсем не тот подозреваемый, о котором втайне мечтал майор. Полоумный отставник, устроивший бойню из мести, – это вам не киллер-профессионал, провернувший заказное убийство! В сущности, это «преступление века» – этот нежданно-негаданно свалившийся в руки майору подарок судьбы – ныне представлялось все той же бытовой мокрухой на почве личной неприязни, только на первый взгляд напоминавшей дело, способное вызвать широкий общественный резонанс.

А с другой стороны, раскрытое преступление, в котором фигурируют семь покойников, – это, как его ни назови, много лучше заведомого «глухаря». Да и потом, при чем тут бытовуха? А два миллиона куда подевались? Одно из двух: либо их прикарманил Твердохлебов, либо никаких денег в машине никогда не было и владелец казино пытается под шумок погреть руки. Словом, как ни поверни, а дело все равно крупное – если не крупное ограбление, то крупное мошенничество.

К концу рабочего дня в отдел вернулись оперативники, посланные Свинцовым по библиотекам. Они еще ничего не понимали и потому пребывали в самом дурном, злобно-саркастическом расположении духа: библиотекарши, с которыми им довелось встретиться, все до одной оказались очкастыми грымзами – либо старыми, либо молодыми, но при этом страшными, как Третья мировая война, – а список книг, которые отставной майор-десантник регулярно брал в двух близлежащих библиотеках, навел обоих милиционеров (причем независимо друг от друга) на мысль, что они имеют дело с полным идиотом, ни разу в жизни не нюхавшим пороха и купившим удостоверение «афганца» в подземном переходе.

Бывший майор-десантник в неимоверных количествах поглощал боевики – те самые, в которых герой-одиночка, обвешавшись огнестрельным оружием, бесстрашно выступает против зла, какое бы обличье оно ни принимало, и неизменно одерживает победу.

Майору Свинцову мигом стало все ясно; последний штрих, наложенный на психологический портрет подозреваемого, оказался весьма и весьма выразительным. От такого чтива запросто свихнется даже человек с устойчивой психикой; что уж говорить об инвалиде, у которого и так не все в порядке с головой! Свинцову мигом вспомнился случай, имевший место пару лет назад на одном из подмосковных шоссе. Отставной полковник ГРУ (тоже, по всей видимости, не то начитавшись подобной, с позволения сказать, литературы, не то насмотревшись телевизионных сериалов соответствующего содержания) поссорился с соседом по даче и не придумал ничего умнее, как засесть в кустах у дороги и оттуда, из кустов, прострелить колесо мчавшегося на бешеной скорости соседского «мерседеса». Полковника вычислили и взяли; что стало с ним дальше, Свинцов не знал, но вряд ли, ох вряд ли его обучили сначала грозить соседям оружием, а потом пускать его в ход, именно в ГРУ! Скорее это сделали плохие книжки, заставившие его уверовать в то, что одиночка в наше время и впрямь может хоть чего-то стоить, что-то изменить, нагнать на кого-то настоящего страху…

То же, по всей видимости, произошло и с отставным майором ВДВ Твердохлебовым. Началось с глупого недоразумения – охранник не пустил в казино; затаенная злость разрослась и окрепла на почве психического отклонения и дурацкого чтива, и готово: нанял за ящик водки четырех отморозков, объяснил им, что делать, и понеслось…

Все эти предположения могли и не соответствовать действительности. Ясно было одно: с Твердохлебовым придется обстоятельно потолковать.

Придя к такому выводу, весьма гордый своей расторопностью и проницательностью майор Свинцов отправился на доклад к начальству, пока оно, это самое начальство, не смылось домой по случаю наступления вечера, да не просто вечера, а вечера пятницы – то бишь, как выражаются англоязычные народности, уикенда. Вот тут-то его и поджидал настоящий сюрприз: войдя в кабинет, он увидел, что начальство держит в руке телефонную трубку, и тут же, еще не успев ничего сказать, узнал, что явился очень кстати, ибо начальство как раз собиралось позвонить ему, дабы пригласить для серьезного разговора. Суть разговора, как выяснилось, была проста: у Свинцова отбирали дело, которое он, можно сказать, уже раскрутил, и требовали незамедлительно передать все собранные материалы тому самому типу с Лубянки, который с самого начала расследования путался у майора под ногами.

Возражать и спорить, естественно, было бесполезно. Свинцов коротко и сухо ответил: «Есть», а на вопрос начальства, что ему уже удалось нарыть, с умело разыгранным унынием сообщил, что расследование зашло в тупик, выхода из которого пока не видно. «Вот и радуйся, – резонно заметило начальство. – Пускай теперь умники с Лубянки в этом дерьме ковыряются, а нам и горя мало: баба с воза – кобыле легче».

Свинцов согласился бы с этим замечанием при иных обстоятельствах, но только не теперь, когда один из главных фигурантов дела был у него, можно сказать, в кармане. «Победителей не судят», – решил майор, и это было одно из тех решений, которые, представляясь в момент принятия не только верными, но и едва ли не единственно возможными, впоследствии оказываются роковыми.

Сыроежка была червивая. Это было видно даже издалека по обгрызенной, изъеденной слизняками, давно потерявшей первоначальную яркость шляпке. Но грибов в лесу сегодня было немного – как раз столько, чтобы грибник, вышедший на свою тихую охоту, не мог, с одной стороны, плюнуть на все и уйти восвояси с пустыми руками, а с другой – был вынужден кланяться каждой сыроежке, даже если был на девяносто процентов уверен в том, что она давно сгнила на корню.

Он наклонился. Сточенное до узенькой полоски лезвие старого перочинного ножа тускло блеснуло в пробивавшемся сквозь кроны сосен солнечном свете. Трухлявая шляпка отвалилась при первом же прикосновении, открыв на срезе гнилое, кишащее червями нутро.

Иван Алексеевич рассеянно вытер лезвие о зеленый пружинящий мох и уже хотел разогнуться, когда приметил метрах в двух правее выглядывающую из-под мха ярко-рыжую шляпку размером с советский железный полтинник, а может быть, и с рубль. В полуметре от нее виднелся краешек еще одной такой же рыжей шляпки, и можно было предположить, что где-то поблизости, в радиусе двух-трех метров, под мшистым зеленым одеялом притаились другие.

– Ага, – сказал Иван Алексеевич, – здравствуйте пожалуйста! Видишь, сержант? А ты говорил – ни хрена нет, ни хрена нет…