Глава 2

Защищенная от прямых солнечных лучей легким парусиновым тентом веранда летнего кафе была пуста и чисто прибрана. За перилами веранды плескалась, играя на солнце веселыми бликами, мутная вода Москвы-реки; за рекой виднелась гранитная набережная, над которой возносил в безоблачное небо свои стены, башни и купола Кремль. У входа на веранду лицом к улице стояли в одинаковых позах двое плечистых молодых людей в темных костюмах и белых рубашках. Их бесстрастные лица украшали непроницаемо-черные солнцезащитные очки, в ухе у каждого виднелся миниатюрный наушник рации.

Легкий ветерок колыхал тент, теребил края крахмальной скатерти, которой был накрыт единственный занятый столик. За столиком сидели двое. Один, лет сорока с небольшим, имел спортивную фигуру и лощеную внешность завсегдатая дорогих и престижных парикмахерских, косметических салонов и тренажерных залов. Его сухое, безупречно выбритое, с чеканными чертами лицо было бесстрастным, как у тех двоих, что стерегли вход на веранду; глаза, как и у них, прятались за темными стеклами солнцезащитных очков. Рука с холеными ногтями легонько поигрывала ножкой хрустального бокала с минеральной водой, на безымянном пальце поблескивало тонкое обручальное кольцо.

Его собеседник был лет на десять старше и весил килограммов на пятнадцать-двадцать больше – не за счет жира, хотя между полами расстегнутого пиджака модного пару сезонов назад цвета «электрик» уже проглядывала предательская округлость, – а за счет богатырского роста и ширины плеч, которым мог бы позавидовать любой атлет. Ворот белой рубашки тоже был расстегнут, и в глубоком вырезе виднелся повязанный с артистической небрежностью шейный платок. Правильность черт, свойственная его визави, была присуща его лицу в еще большей мере; производимое этим твердым, мужественным лицом впечатление силы и неотразимого обаяния подчеркивалось и укреплялось богатой, густой шевелюрой.

Впечатляющая наружность была для своего обладателя как благословением (ибо кто же откажется от внешности покорителя женских сердец?), так и проклятием, с которым ему приходилось неустанно бороться на протяжении последних тридцати лет. По роду своей деятельности человек в пиджаке цвета «электрик» часто имел дело с чиновниками самого разного уровня, а чиновники все как один привыкли смотреть на людей сверху вниз, с чувством собственного превосходства. Когда же это им не удавалось (а в случае с Павлом Григорьевичем Скороходом это мало кому удавалось), они обижались, как капризные дети, раздражались, а раздражившись, начинали ставить палки в колеса даже там, где это казалось невозможным. Да и как не раздражаться, когда явившийся в кабинет проситель (а все, кто заходит в кабинет даже самого мелкого чинуши, помимо его начальства и коллег, автоматически оказываются в унизительной роли просителя) буквально во всем превосходит тебя настолько, что это с первого взгляда становится ясно и тебе, и ему, и, что хуже всего, даже твоей секретарше?

Прекрасно это зная, Павел Григорьевич Скороход при общении с чиновниками старался держаться с почтением и всякий раз включал на полную катушку присущее ему обаяние. С чиновниками-женщинами это чаще всего срабатывало; с мужчинами было сложнее, и, когда обаяние оказывалось бессильным, приходилось прибегать к помощи денег, которых Павел Григорьевич за свою жизнь успел заработать (именно заработать, хотя некоторым больше нравился глагол «наворовать») преизрядное количество.

Сегодня Павлу Григорьевичу приходилось туго. Волей злого случая очутившись в очень непростой ситуации, он был вынужден униженно просить и оправдываться. Собеседник же, точно зная, что деваться тому некуда, внутренне торжествовал. Надетая на лицо бесстрастная маска не могла обмануть проницательного Скорохода: он видел сидевшую перед ним шестерку в дорогом костюме насквозь и хорошо осознавал, что собеседник не испытывает по поводу услышанного ничего, кроме самого глубокого злорадства.

Вообще, разговор был пустопорожний. Все, что Павел Григорьевич Скороход мог сказать по поводу вчерашнего инцидента, уже было известно хозяевам человека в темных очках – может быть, в самых общих чертах, а может быть, и в таких подробностях, которых самому Павлу Григорьевичу не суждено узнать до самой своей смерти. И решение по этому вопросу было принято задолго до их встречи, и принимал его, конечно же, кто-то другой, а вовсе не этот старший помощник младшего холуя. Так что происходившая в данный момент встреча была лишь частью бессмысленного ритуала, и заменить ее мог один-единственный короткий звонок по телефону…

– Надеюсь, вы шутите, – после долгой паузы произнес чиновник.

Сказано это было без какой-либо интонации, словно со Скороходом разговаривал не человек, а недурно запрограммированный и замаскированный под человека робот из фантастического кинофильма.

Павел Григорьевич вздохнул. Его собственные солнцезащитные очки, радужные «хамелеоны» в тонкой золотой оправе, лежали перед ним на столе. Это был обдуманный жест, как бы говоривший собеседнику, что в отличие от него Павлу Григорьевичу нечего скрывать: не веришь – посмотри в глаза, которые, как известно, являются зеркалом души.

– Пошутить я люблю, – признался он, – но, боюсь, наши общие знакомые вряд ли способны по достоинству оценить такой юмор.

– Достойная оценка подобного юмора вряд ли придется по нраву шутнику, – заметил чиновник.

Темные линзы его очков были направлены куда-то поверх плеча Павла Григорьевича, и Скороход видел в них уменьшенное, искаженное отражение плывущего по реке прогулочного теплохода и возвышающейся на противоположном берегу древней цитадели русских самодержцев.

– Именно это я и хотел сказать, – смиренно согласился он, борясь с сюрреалистическим ощущением, будто с ним говорит не живой человек, а некое материализованное воплощение заключенного в кирпичных стенах, не слишком доброго духа.

– Что именно вы хотели сказать, не столь важно, – бесстрастно заметил чиновник, имени которого Павел Григорьевич не знал и не хотел знать. – Важно другое: что вы намерены делать? Ведь что-то предпринять, согласитесь, необходимо. Это понятно всем, и, если вы не начнете шевелиться в самое ближайшее время, за вас это сделает кто-то другой.

Скороход выслушал угрозу не моргнув глазом, хотя и понимал, что это, скорее всего, отнюдь не пустые слова.

– Кого-нибудь подозреваете? – наконец-то перешел к делу чиновник.

Скороход искренне развел руками.

– Ума не приложу, кто бы это мог быть, – честно признался он.

– Блатные? Братва?

Павел Григорьевич задумчиво покачал головой.

– Исключено. Если только кто-то не сошел с ума. Благодаря вам у меня уже давно нет проблем с этим… э… контингентом.

– Гастролеры?

Скороход снова отрицательно покачал головой.

– Слишком полная и точная информация, слишком тщательно и обдуманно совершено нападение… Если это гастролеры, то навел их кто-то очень хорошо информированный. В своих ближайших помощниках я уверен, а больше о наших с вами делах никто не знал. Может быть, это кто-то из ваших?

– Думайте, что говорите, – резко обрубил чиновник.

– Ну, тогда я не знаю…

– Конкуренты?

– Сомневаюсь, – вздохнул Скороход. – Все они очень состоятельные, солидные и с некоторых пор даже вполне приличные люди. Два миллиона для них не такая большая сумма, чтобы рисковать из-за нее всем – бизнесом, положением в обществе, головой, наконец…

– Но кто-то же рискнул, – напомнил чиновник. – Для кого-то эти два миллиона показались достаточно лакомой приманкой… Я слышал, у вас в последнее время наметились некоторые финансовые проблемы?

Скороход нахмурился. У него действительно были проблемы, но не с финансами вообще, а с неучтенными наличными, которые в основной своей массе по нехитрой, но весьма остроумной схеме регулярно перекочевывали из карманов Павла Григорьевича в бездонные карманы хозяев сидевшего напротив него функционера. Страстный и весьма сведущий в искусстве коллекционер, Скороход полтора месяца назад купил несколько дорогих картин – несомненно, подлинных, но с довольно сомнительным происхождением. Платить пришлось наличными, и притом дорого – не столько за сами картины, сколько за молчание посредников и услуги искусствоведов, которые в течение нескольких недель упорно трудились, создавая прочную, документально подтвержденную легенду, согласно которой происхождение приобретенных Скороходом полотен было легальным, как дыхание, а факт их приобретения выглядел чуть ли не гражданским подвигом во имя сохранения сокровищ российской живописи. Авторы полотен, принадлежавшие к хорошо известной в России перед началом Первой мировой войны группе художников, сейчас переживали посмертный взлет популярности, так что покупка обошлась Скороходу в кругленькую сумму. Вчерашняя двухмиллионная выплата (которую он избегал вслух называть взяткой даже наедине с собой) почти дочиста опустошила его кассу. Она гарантировала ему полный покой в течение месяца, а за месяц империя Скорохода автоматически покрыла бы наметившийся дефицит наличных средств.

Теперь же два миллиона долларов исчезли в неизвестном направлении, а необходимость срочно внести упомянутую сумму, увы, никуда не делась. Наличных у Павла Григорьевича в данный момент не было, где их взять, он не представлял да и особого желания сию же секунду бросаться на поиски денег не испытывал. Было у него подозрение, что с этим налетом что-то нечисто. В конце концов, чем плохо вместо двух миллионов в одночасье заграбастать четыре? Зная время выплаты и маршрут, по которому будут двигаться курьеры, ничего не стоит организовать засаду, захватить груз, а после, страшно вращая вытаращенными глазами, с возмущением и угрозой вопрошать: «Где мои деньги?!»

Потом до него дошло, на что намекает собеседник, и Скороход нахмурился еще сильнее.

– На что это вы намекаете, молодой человек? – спросил он, впервые за все время разговора позволив себе не сдержать раздражения, которое вызывал у него этот хлыщ. – Не хотите ли вы сказать, что я сам себя ограбил?

– Обычно я говорю только то, что хочу сказать, – невозмутимо возразил чинуша, которого гнев собеседника оставил равнодушным. – А сказал я всего лишь, что у вас, по слухам, возникли финансовые проблемы.

– Теперь – да, возникли, – тяжело усмехнулся Павел Григорьевич. – Но мои проблемы касаются только меня…

– Именно это, – с легким намеком на насмешку процитировал его же слова чиновник, – я и хотел сказать. И главная ваша проблема заключается в необходимости внести причитающуюся с вас сумму строго в установленный срок. Который, замечу, – добавил он после коротенькой паузы, – истек сегодня, в ноль часов ноль-ноль минут. Может быть, это и не ваша вина, но зато уж точно – ваша проблема. Так как вы намерены ее решать?

– Я заплачу, как только у меня появятся свободные деньги, – сквозь зубы пообещал Павел Григорьевич. – Но вы-то должны знать, что все они в деле и просто так, разом, выдернуть из оборота такую сумму я не в состоянии. Я заплачу…

– С процентами, – уточнил чиновник.

– Ну а как же, – с горечью покивал Скороход. – Это уж как водится… У братвы это называется «поставить на счетчик».

– Деловой подход к решению проблем – вот как это называется у нормальных людей, – не остался в долгу собеседник.

– Найду эту сволочь – наизнанку выверну, – с неожиданно прорвавшейся яростью пообещал Скороход.

Чиновник быстро выставил перед собой ладонь, как бы отгораживаясь от исходившей от Павла Григорьевича агрессии.

– А вот этого не будет, – твердо заявил он. – Во-первых, нам не нужны бандитские разборки в центре Москвы. А во-вторых, кое-кто опасается, как бы проводимое вами расследование не превратилось в простое заметание следов.

– Да что вы говорите?! – уже не скрывая сарказма, воскликнул Скороход. – Признаюсь вам, как на духу: я, со своей стороны, испытываю те же опасения.

Чиновник подумал, вздохнул и снял очки. Глаза у него оказались усталые, розовые от бессонницы, а веки – тяжелые, набрякшие. Без очков он разом постарел на десять лет и перестал выглядеть надутой шестеркой.

– Хорошо, – сказал он. – Вы ищите по своим каналам, а мы станем искать по своим, идет? В конце концов, ограбили и вас и нас, да так ловко, что нам, видимо, до конца не удастся избавиться от взаимных подозрений. Поэтому в наших общих интересах найти вора как можно скорее. Что же до всего остального… Ну, вы же сами понимаете: дружба дружбой, а табачок врозь.

– Да, это я понимаю, – вяло согласился Скороход. – А помните дело Гдляна – Иванова? – неожиданно для себя спросил он. – Когда по телевизору сказали, что они изъяли у подозреваемых на миллион рублей ценностей, я за голову схватился: это как же – целый миллион?! Я тогда был твердо уверен, что заработать такую сумму абсолютно невозможно, а украсть – нереально. А это был всего-навсего миллион рублей…

– Советских рублей, – напомнил чиновник. – По тогдашнему курсу…

– Официальному, – перебил его Скороход.

– Ну да, – согласился чиновник. – Что ж, времена меняются…

– Непонятно только, в лучшую ли сторону.

Чиновник пожал прямыми плечами.

– В лучшую или в худшую, нам выбирать не приходится. Как говорится, какие времена, такие и песни.

Они расстались почти друзьями – по крайней мере, с виду. Неизвестно, о чем думал, уезжая на черном «мерседесе» с синим проблесковым маячком, снова нацепивший очки и помолодевший чиновник, а в голове у Скорохода, когда он садился на заднее сиденье своего «майбаха», отчетливо и быстро, совсем как в салоне старого такси, стрекотал работающий счетчик.

* * *

Генерал Потапчук осторожно, по-стариковски, опустился в глубокое, модных очертаний кресло, с неодобрительным видом пощупал яркую обивку, поискал, куда бы пристроить свой портфель, и, не найдя достойного места для такой драгоценности, положил его на колени. Только после этого он поднял взгляд на Клима, который в продолжение всей этой томительной процедуры гадал, какого дьявола Федору Филипповичу, пребывающему в очень неплохой для своего возраста форме, понадобилось так старательно изображать старческую немощь.

Клим Неверов из секретного подразделения ликвидаторов под кодовым названием «Слепой» пришел в отряд не так давно, но уже привык к этой манере генерала.

Впрочем, сердце у генерала по-прежнему пошаливало, и за несколько последних лет он и впрямь заметно постарел. Проявлялось это в основном в те моменты, когда Федор Филиппович бывал чем-то до крайности недоволен и раздражен. Тогда, вот как сейчас, он принимался кряхтеть, сопеть, ворчать, кашлять в кулак, утираться носовым платком, двигаться подчеркнуто замедленно и, главное, проявлять повышенное внимание к своему потертому, потерявшему форму и цвет матерчатому портфелю.

Замедленно двигаясь и покряхтывая, словно каждое движение давалось ему через силу, Федор Филиппович поерзал в кресле, пару раз кашлянул в кулак, вынул из кармана пиджака свежий носовой платок и без видимой необходимости утер нос. Спрятав платок, он зачем-то обеими руками приподнял свой портфель, окинул его внимательным взглядом, будто проверяя, все ли с ним в порядке, и бережно опустил обратно на колени.

– Докладывай, – проворчал он с неприязнью, которая, как искренне надеялся Клим Неверов, относилась не к нему. – Ты ознакомился с делом?

Неверов прошелся по тесноватой, со скошенным потолком, мансардной комнатушке конспиративной квартиры и с удовольствием опустился в недавно купленное кресло, составлявшее пару тому, в котором восседал, нахохлившись, Федор Филиппович.

– Ознакомился, – признался он, теребя свисавший вдоль окна, как раз над его правым плечом, шнур жалюзи. – Если хотите знать мое мнение, это не дело, а какая-то чепуха на постном масле.

– В данный момент меня больше интересуют факты, – с холодной любезностью, намекавшей на то, что вольности тут неуместны, объявил генерал. – Мнениями же мы с тобой обменяемся позже. Если, конечно, у тебя к тому времени появится мнение, которое стоило бы высказывать вслух.

Неверов неторопливо, чтобы спрятать улыбку, закурил и выпустил дым в покатый потолок мансарды.

– Позавчера, – повествовательным тоном начал он, – примерно в четырнадцать пятнадцать из ворот казино «Бубновый валет», что неподалеку от Тверской, выехал служебный автомобиль марки «шевроле», черного цвета, госномер… виноват, запамятовал.

– Это несущественно, – великодушно отмахнулся генерал. – Машина точно принадлежала казино?

– Точно, – кивнул Неверов и затянулся сигаретой. – В машине сидели двое охранников и старший менеджер казино, некто Нимчук Альберт Николаевич. Этот факт подтверждается как показаниями свидетелей, например дежурного охранника во дворе казино, так и записью камеры наружного наблюдения и осмотром места преступления, на котором все трое вскоре были обнаружены без признаков жизни…

– Удивительная штука, – вклинившись в сделанную Неверовым паузу, заметил генерал. – Почему-то ты начинаешь говорить как нормальный строевой офицер, только когда паясничаешь.

– А где вы видите строевого офицера? – огрызнулся Клим. – Вы вспомните сначала, чем я зарабатываю на хлеб с маслом, а после уж говорите о нормальности. Мне продолжать?

– Докладывать или паясничать? – не удержавшись, съязвил Потапчук. – Или, быть может, пререкаться с начальством?

– Как прикажете, – кротко ответил Неверов.

– Докладывай, – буркнул генерал.

– Есть! – звонко отчеканил офицер и, заметив свирепый взгляд Федора Филипповича, сделал виноватое лицо. – Словом, выехали они в четырнадцать пятнадцать, перед самой грозой… Помните, как лило? Куда ехали, никто не знает – по словам майора, который этим занимался, даже владелец казино, некий Скороход…

– Не казино, – поправил генерал, – а сети казино «Бубновый валет». Это существенно, Клим Петрович, поскольку два казино, как нетрудно подсчитать, приносят вдвое больше денег, чем одно, а целая сеть… Словом, это совсем другой уровень доходов, и тебе не следует сбрасывать это со счетов.

– Я знаю, кто такой Скороход, – поведал Неверов. – Не раз подумывал внести его в свою картотеку, да все как-то не было случая приглядеться к нему повнимательнее.

– Вот и приглядись, – посоветовал генерал, проигнорировав появившуюся на лице Клима кислую мину.

– Ну, словом, куда они ехали, никто не знает, – продолжал Клим. – Или просто делают вид, что не знают. На мой взгляд, это одно и то же, потому что если не хотят говорить, то, надо думать, и не скажут. Что же их теперь – пытать? Подозреваю, кстати, что этот мешок трухи в майорских погонах темнит. Вот кому бы я с особенным наслаждением вырвал парочку ногтей! Но это, увы, был бы поступок, недостойный… гм… строевого офицера.

– И бессмысленный вдобавок, – вставил Федор Филиппович. – Если кто и темнит, так не майор, можешь пока просто поверить мне на слово. Ну?..