Для изучения окончательного этапа борьбы с режимом Омского правительства и предшествовавших ему событий неоценимое значение имеют архивные документы, которые охватывают по своей содержательной динамике и структуре определенный исторический период. «Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» предоставляет уникальную возможность для восполнения многих пробелов. Во-первых, можно выявить причины смещения внимания центральной советской власти с «демократической лжи» на не боявшихся «пугала» сибирских крестьян и «мелкобуржуазных» пролетариев. Во-вторых – назвать главных инициаторов пересмотра ленинских пяти уроков по мере «освободительного» продвижения Красной армии в глубь Сибири.

Что же заставило центральную советскую власть всего за полгода пересмотреть ленинские уроки-заповеди? Окрепшие к концу 1919 г. сибирское земство, местное и городское самоуправления, нашедшие в союзном единении с «барчатами, интеллигентиками, господчиками» альтернативную «середину» двум диктатурам: «правобольшевистской атамановщины» и пролетариата.

Объявляя грамотой от 16 сентября 1919 г. созыв Государственного земского совещания, которое «должно <…> помочь правительству в переходе от неизбежных суровых начал военного управления <..> к новым началам жизни мирной, основанной на бдительной охране законности и твердых гарантиях гражданских свобод и благ личных и имущественных»^[23], Омское правительство (отметив борьбу двух принципов в управлении: делового, внепартийного и узкопартийного, социал-революционного) не учитывало широких общественных интересов.

Независимо от Всесибирского союза земств и городов (Сибземгора), обласканного грамотой Верховного правителя, с 11 по 22 октября 1919 г. в Иркутске состоялось совещание представителей Томского, Енисейского, Иркутского, Приморского, Якутского и Пермского губернских, областных и семи уездных земств, пришедшее к общему заключению:

«Правительство адмирала Колчака, как и правительство Ленина и Троцкого, явились в результате вооруженного захвата власти группой безответственных политических деятелей. И то и другое правительства оправдывали такой захват интересами своей страны, но если большевики открыто ставили своей целью создание диктатуры пролетариата как средства завоевания экономической и политической самостоятельности и трудящегося класса, то Омское правительство, прибегая к вооруженному захвату власти и говоря об интересах всех классов населения, стремилось в действительности лишь к защите интересов состоятельной части его.

И здесь и там захват власти привел к созданию диктатуры, несовместимой с принципами народовластия, и в силу этого и здесь и там велась и ведется железная борьба с широкими слоями трудового населения и органами народного представительства»^[24].

Исходя из данной оценки, «земцы» выдвинули перед органами местного самоуправления следующие задачи: во-первых, объединение с демократическими организациями и партиями, стоящими на позициях защиты народовластия и созыва Земского собора, во-вторых, восстановление экономического благосостояния Сибири. Политику Омского правительства совещание охарактеризовало как «диктатуру правобольшевистской атамановщины», подавившей не только свободную деятельность демократических организаций, но и самостоятельность гражданской власти.

Среди организационных решений, принятых на совещании, – созыв 2-го Всесибирского съезда земств и городов; кооптирование ряда деятелей (с совещательным голосом) в главком Сибземгора; перенесение Сибземгора в город Иркутск; организация в Иркутске Всесибирского банка земского и городского кредита. Наиболее важным являлся проект создания земско-краевых объединений.

«В целях согласования и объединения общественно-политической и хозяйственно-экономической деятельности земств и городов» намечались: Дальневосточное объединение – из земств Приморского, Амурского, Сахалинского и Камчатского; Средне-Сибирское – из Забайкальского, Иркутского, Якутского, Енисейского, Томского и Алтайского; Западно-Сибирское – из Акмолинского, Тобольского, Семипалатинского, Семиреченского, Тургайского и Пермского^[25].

Таким образом, земства, местное и городское самоуправления, на которые по привычке смотрели как на органы исключительно «хозяйственно-прикладного порядка», курирующие улучшение и развитие народного образования, медицинского и санитарного дела, финансового положения, торговли, промышленности, сельского хозяйства, кредита, юридической помощи населению и т. п., приобрели общественно-политическое значение на законодательном уровне, способном регулировать государственно-территориальное строительство вне зависимости от двух диктатур.

Подобная самостоятельность первоначально вызвала растерянность среди местных социал-демократических и социал-революционных партий. «Выявленное совещанием Земское политическое бюро взяло на себя обязанность оформить земскую политическую мысль, начать подготовительные работы по перевороту, – отмечал председатель Иркутской губернской земской управы Я.Н. Ходукин^[26]. – Первыми шагами бюро было войти в переговоры с политическими партиями с[оциал]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов].

Вначале эти попытки были неудачные: обе партии категорически заявили, что вооруженное выступление в данный момент – авантюра; что опираться в борьбе возможно только на демократические силы хорошо сорганизованные, а их-то в данный-то момент и нет. Было одно у всех общее: необходимость переворота. Это связало нас, и при совместной работе по подготовке к перевороту все шерохов[атости] сгладились»^[27].

Остается открытым вопрос о способе «сглаживания шероховатостей». Е. Колосов говорил о «постепенном процессе», при котором «земское течение поглотилось новыми или, вернее, старыми политическими организациями, вновь почти открыто выступившими на арену политической жизни».

В отличие от него бывший комиссар Амурского правительства, секретарь Чрезвычайного государственного экономического совещания Омского правительства А.Н. Алексеевский^[28] делал акцент не на «процесс», а на «политическую борьбу в Иркутском земском политическом бюро»^[29]. Стратегия же эсеро-меньшевиков на «поглощение» «земской политической мысли» была заложена еще в процессе выборов городских дум весной – летом 1919 г.

«Одна из грубых ошибок западного синдикализма и русского большевизма в том и заключалась, что они повели движение не через органы власти, а мимо них. Русский большевизм задушил думы, поставив в стороне от них, а стало быть, как выражается Маркс: «за спиною общества», Советы»^[30], – заявлял с избирательных трибун социал-демократ М.М. Константинов^[31].

Последующая тактика эсеро-меньшевиков предоставляет возможность сформулировать первый вывод об организационных предпосылках становления окончательного этапа борьбы с реакционным режимом «правобольшевистской атамановщины».

Объединенные силы сибирской демократии, значительная часть которых к концу 1919 г. порвала связи с ЦК своих партий (первые перешли на позиции большевиков, вторые считали возможным, на ограниченных условиях, сотрудничество с центральной советской властью), «поглотив» «земскую политическую мысль», из разряда городского самоуправления перешли на более высокий земско-краевой уровень.

Следовательно, ответ на вопросы, возникающие в связи со статьей Стеклова «Конец колчаковщины», следует искать в земском общественном движении. Не случайно, квалифицируя появление земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к Омскому правительству как «игру», а программу Политического центра – как «повторение задов, возвращение к уже пройденному этапу эсеровских правительств», первые историки Гражданской войны в Сибири старательно обходили стороной ноябрьские и декабрьские 1919 г. события в Иркутске. А ведь именно они послужили поводом для меткого высказывания члена Омского правительства Г.К. Гинса^[32]: «Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но сеять и пожинать им не суждено»^[33].

Ответ на вопрос о причинах дальнейшей большевизации имеет также ключевое значение для понимания политической обстановки, не только приведшей к победе над «правобольшевистской атамановщиной», но и породившей последующую стратегию местных коммунистов: выдавливание основы альтернативного процесса трансформации института власти.

О сорвавшейся альтернативе рассказывал Алексеевский, когда давал показания о декабрьских переговорах с делегацией Совета министров Верховного правителя в декабре 1919 г.: «Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру, или Иркутской губернской земской управе как государственному установлению, которой по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было в дальнейшем образовать государственную власть»^[34].

Не признать очевидности закрепления земств, местных и городских самоуправлений за социалистической сибирской демократией центральная советская власть не могла. Доказательством тому служит газетная публикация «Известий ВЦИК» от 14 января 1920 г., где начало свержения «колчаковщины» относилось ко времени союза эсеров с «мятежным» генералом Р. Гайдой.

Однако при этом умалчивалось об участии Дальневосточного комитета РКП(б) в Гайдовском восстании 17–18 ноября 1919 г., получившем негативную оценку иркутских «земцев». «Искать опору в военной силе, не связанной с демократией, для органов местного самоуправления невозможно, т. к. привело бы к тем же результатам, что и совместное выступление с силами, чуждыми демократии, против большевизма, когда вместо демократического строя Сибирь получила диктатуру Колчака»^[35], – отмечалось в резолюции земского совещания.

Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» позволяют сделать второй вывод об организующем начале свержения «правобольшевистской атамановщины». Компромиссное соглашение местных иркутских коммунистов с земско-эсеро-меньшевистской оппозицией было тактическим ходом, рассчитанным на последующую подмену «бело-зеленых» лозунгов «красными» при помощи Красной армии.

Так же как и Омское правительство, издавшее 8 ноября 1919 г. указ о выборах Государственного земского совещания, это объединение не могло не признать необходимости создания органа предпарламентского типа в условиях отсутствия регулярных частей Красной армии и поэтому согласилось присутствовать на завязавшихся в Иркутске переговорах между земским политическим бюро, краевыми организациями социал-демократов и социалистов-революционеров, увенчавшихся созданием Политического центра.

При этом выдвинутые в ноябрьской декларации Политцентра задачи («1. Прекращение состояния войны с советской Россией, 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией, 3. Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции») базировались на признании местной власти формой совместного правления^[36].

Декабрьские восстания 1919 г. в Черемхове и Глазкове первые историки советской России приписывали исключительно заслугам Сибирского областного и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б) и революционного военного штаба, обязательно отмечая, что второй их «соучастник», Политцентр, связывал свержение «колчаковщины» и будущее земско-краевых объединений с недопущением побед местных коммунистов. Но если вспомнить о первом пункте декларации центра, то становится понятной возникшая впоследствии причина разногласий между инициаторами восстаний: форма реализации власти – во-первых и дальнейшее государственное строительство – во-вторых.

В связи с последним большое значение приобретают свидетельские показания, хранящиеся в составе «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» (восстанавливающие поэтапный ход декабрьских событий), товарища иркутского городского головы А.Я. Гончарова^[37] и председателя Иркутской земской губернской управы Ходукина. Они подтверждают основной вывод «Известий ВЦИК» – лидирующая «морально-политическая» роль в восстании принадлежала не местным коммунистам (присоединившимся к формированию рабочих дружин 28 декабря), а краевым организациям эсеро-меньшевиков в союзе с городским самоуправлением.

«Переворот в декабре подготовлялся в течение нескольких месяцев, – отмечал Гончаров. – Главными его организаторами были краевые комитеты партий с[оциал]-д[емократов] и с[оциалистов]-р[еволюционеров], последние вели агитацию в войсках и рабочей среде. Видную роль в организации общественного мнения против колчаковского правительства сыграла Иркутская городская дума, которая своим постановлением от 25 ноября 1919 г. поставила все точки над «и», выразив недоверие власти Колчака, бандита, как его называли ораторы, выступавшие на этом заседании»^[38].

Аналогичную точку зрения высказывал участник «земского политического движения» (по оценке Е. Колосова – «центра, около которого группировались представители антиколчаковских организаций и течений»). «В целях координирования действий решено было организовать «Политический центр», в составе представителей: партий с[оциалистов]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов], трудового объединения крестьянства и земского политического] бюро, – писал Ходукин. – Была попытка привлечь к работе тт. коммунистов, но они, узнав, что в составе центра имеются земцы (ярые реакционеры, по их мнению), войти отказались. Как вел подготовительную работу центр, известно: работа велась среди войск, рабочих, трудовой интеллигенции; завязаны были сношения с западом и востоком; в самой армии Колчака находились наши агенты из солдат и командного состава. Одновременно велись переговоры с чехами на предмет установления дружественного нейтралитета. Работа дала хорошие результаты – переворот был совершен»^[39].

Наиболее сложным вопросом в изучении декабрьских событий является позиция местных коммунистов. Прерывая в конце ноября 1919 г. переговоры с Политическим центром под предлогом необходимости согласования действий с Красной армией, а также отсутствия вооруженных сил у центра, они создали впечатление о сильно развитом «красном» партизанском движении, захватившем всю территорию вдоль Транссибирской магистрали, и достаточной вооруженности Иркутского губкома РКП(б).

Подтверждением необоснованности этого впечатления являются другие высказывания коммунистов. Во-первых, признание политического положения в Сибири, при котором «к августу 1918 г. советская власть уже не существовала в Сибири», повторится в 1920 г., когда будет подчеркиваться «особая нужда» в «опытных работниках, которые могли бы встать во главе учреждений. Из России их приехало всего несколько десятков. Местных также было чрезвычайно мало».

Во-вторых, при оценке уровня политической активности руководителей деревенских бунтов, для которых «большевизм представлял собой стихийный и бессознательный протест против всяких норм неравенства, а вовсе не непременно против неравенства экономического».

Вследствие этого становится очевидным, что социальная психология зажиточных крестьян-староселов, «живших патриархальным укладом, очень религиозных и в высшей степени преданных идее царской власти, а с нею и властям законным», в хлебных районах Алтайской, Семипалатинской губерний, Тасеевском районе Енисейской губернии и Минусинском крае как признанная «основа» партизанского движения ничего общего с лозунгом диктатуры пролетариата не имела^[40].

В подтверждение данного вывода сошлемся на монографию Ю.В. Журова, который отмечает: «16 октября 1919 г. в г. Минусинске собрался VI Армейский съезд, в котором приняли участие представители объединенного и городского Советов. Этот съезд принял ряд важных решений, в том числе рассмотрел и «Декларацию съезда представителей крестьянской армии», в которой отрицается необходимость введения диктатуры пролетариата, так как, по мнению авторов «декларации», Сибирь до этого еще не дозрела.

Эта часть декларации опирается на ее последующее положение, которое содержит прямой призыв предать забвению «партийные разногласия и создать единый социалистический фронт»… Содержание «декларации» свидетельствует о сложном переплетении в политической платформе южно-енисейских партизан задач революционно-демократического и социалистического характера с явным преобладанием первых»^[41].

Кроме того, прежде чем определять «цвет» повстанцев и партизан (поднявших в конце 1919 г. оружие против «правобольшевистской атамановщины»), следует выявить их общий «знаменатель». «Лабораторией», где осуществилось «знакомство» большевиков с эсеро-меньшевиками, было земское движение. Избранные на основе всеобщего избирательного права, посредством выборных исполнительных органов, земства прочно укрепились и предоставили удобную почву для консолидации сил антиомских общественных настроений, в том числе и партизанских отрядов.