Отец был деловитым и бойким. Это он решил уехать на заработки в Сибирь, а она покорно это приняла. Взяла двух годовалых детей и поехала за ним в Нижневартовск.

Городок нефтяников тогда только начинал строиться, и первым нашим жильем был строительный вагончик. Отец все время менял работу, а она тащила на себе домашние заботы, параллельно устроившись в строительную контору следить за «техникой безопасности». В советское время работать должны были все – и муж и жена.

Со стороны казалось – отец был главным. Но глядя изнутри, своим детским чутьем я понимал, что главная – она.

Когда отец заработал на машину, он решил, что хватит уже Сибири, и мы поехали назад на большую землю. Он потратил на «Жигули» почти все, что заработал, но все равно решил: хватит. И мы вернулись в Горловку.

Там у нас была трехкомнатная квартира на пятом этаже обычной пятиэтажки, которую отцу, молодому выпускнику института, дали сразу, как только родились мы с сестрой. Такие же дома стояли и вокруг. Строительство «хрущевок» было тогда в самом разгаре. Вчерашние жители деревень переселялись в отдельные квартиры из тесных рабочих общежитий и коммуналок. Горячая вода, отдельный туалет уже считались обязательным уровнем комфорта для советского человека.

Изредка приезжая к родственникам в деревню, я видел старые деревянные дома с туалетом на улице, где воду носили из колодца на коромысле. Нам нравилось греться у деревенской печи, но это было уже как игра в старину.

Деревня – вчерашний день, сегодня люди должны жить в городе. Любая городская отдельная квартира воспринималась как ступень наверх. Там многого еще не хватало, но прогресс шел и чувствовался во всем. К концу 70-х у всех в квартирах было по холодильнику, это считалось нормой.

А вот с телевизорами были еще проблемы. Всеобщая телефикация проходила в течение 70-х и постепенно решился и этот вопрос. В нашем доме черно-белый телевизор был у всех, а цветной – только у соседей с первого этажа, мы ходили к ним смотреть фигурное катание. У нас цветного телевизора так и не появилось, да и черно-белый все время ломался. Шла какая-то рябь, помехи, часто нужно было придерживать сзади отходившие лампы, чтобы наладить картинку.

Перед телевизором посреди комнаты в зале стояли два кресла, а между ними торшер.

Каждый вечер после работы отец усаживался в кресло и раскладывал у ног пришедшие за день газеты. Он выписывал тогда «Правду», «Известия», «Комсомолку» и местную «Кочегарку». Отец зачитывал их до дыр, периодически что-то комментируя или обсуждая с мамой и нами, детьми. А после прочтения газет начинался его длинный монолог о рабочих делах на его участке, сложностях и заботах.

Он работал на стройке, был человеком неуживчивым и все время с кем-то ругался. Все эти производственные проблемы он сильно переживал и вечерами выражал нам свое недовольство то одним начальником, то другим. Мама и мы с сестрой дружно кивали, успокаивали его, поддерживая в его бесчисленных рабочих конфликтах.

Так проходили вечера. Папа изливал свою душу, а мама его утешала, занималась домашними делами, готовкой, уборкой.

Она успевала везде и терпеливо тянула все.

В отличие от отца, у нее на работе к этому времени все было хорошо. Она устроилась сначала инженером, а потом постепенно доросла до главного инженера по технике безопасности на местной трикотажной фабрике. И считалась там начальницей.

У нее был даже свой кабинет.

P.S.

От обращения к родной маме на «вы» я отучился не сразу. Это удивляло многих друзей и постепенно, как и все, я перешел с мамой на «ты». Но внутри так и осталось.

Самая главная – это мама!

Школа
(1979–1980-е)

Я не учил украинский в школе.

Тогда на Донбассе было правило, что все, кто попадали в школу с третьего класса, освобождались от изучения украинского языка и литературы.

Когда мы вернулись в Горловку, я как раз пошел в третий класс и потому был освобожден от «украинского». Но чтобы я не шатался без дела, учительница требовала, чтобы я сидел в классе и слушал ее уроки. Я не получал оценок (мне не давали задания), но находиться в классе был обязан и потому постепенно украинский язык, естественно, выучил.

К концу восьмого класса я уже свободно понимал по-украински и мог на нем говорить. Писал по-украински, конечно, плохо, но не хуже многих других.

Часто наша учительница во время диктантов просила, чтобы их писал и я, а потом многозначительно тыкала моей тетрадкой в лицо какому-нибудь двоечнику: «Вот, смотри, даже Васильев и то сделал меньше ошибок!»

А еще мне нравилось учить наизусть украинские стихи, особенно Шевченко, это очень оттачивало память. Любимым был, конечно, «Реве та стогне Дніпр широкий…».

Вообще украинский язык был для меня очень забавным, все время казалось, что его основная задача – зачем-то заменить в русских словах некоторые гласные на «i» с точкой. А основная цель обучения – угадывать, куда же поставить эту «i», вместо простого русского «и» или

русского «о»?

Но были, конечно, и сложные моменты, когда нужно было догадаться: куда же вставить «ï» с двумя точками?

Этому искусству я так и не научился.

Вообще, украинского языка в Горловке, и на Украине в целом, было тогда довольно много. В основном это определялось тем, что вся Украина смотрела два телеканала.

Первый, самый главный, – общесоюзный канал, он был, естественно, на русском. А второй – украинский канал, вещал на мове.

Все смотрели оба эти телеканала и непрерывно между ними переключались в поисках того или иного фильма или интересной передачи. И естественно, в результате этого постоянного переключения ты постепенно переставал замечать различия между двумя языками и уже абсолютно свободно мог слушать и понимать их оба.

В обычной жизни: дома, в школе, во дворе – везде в Горловке все говорили только по-русски. Украинский язык я слышал лишь на уроках «украинского» в школе и по украинскому телевидению.

В живой разговорной речи его не было. Исключением были отцовские родственники из села под Хмельницким, откуда он был родом. Когда они приезжали к нам в гости, то говорили наполовину на русском, наполовину на мове. Точнее, так с ними разговаривал отец, а мы просто слушали этот их сельский говор. Тогда украинский язык и стал для меня ассоциироваться с селом, с украинской родовой глубинкой отца. Городская Украина говорила исключительно на русском, по крайней мере на Донбассе.

Но главное, что мне дала школа № 16 города Горловки, где я учился, была любовь к математике!

И «виновником» тому был лучший учитель математики всех времен и народов, Иосиф Моисеевич Михайловский. Это был не просто преподаватель, он был умнейший человек, эрудит, знаток всего и вся. Ему было тогда около 50, он очень любил литературу и мог бесконечно долго читать наизусть Пушкина или неожиданно посреди урока математики вдруг рассказать байку про Ходжу Насреддина.

Каждый его урок был каким-то фонтаном новых знаний, мыслей, историй и рассказов. Именно он, Иосиф Моисеевич, и научил меня… думать.

Он привил вкус к чтению и поиску знаний.

Но главное, я вдруг почувствовал, что могу решать задачи быстрее других в классе. Кроме простых задачек из программы, он всегда давал одну не стандартную, какую-то очень заковыристую. Он объявлял тишину и смотрел, кто решит первым. Я все время ждал этой минуты, чтобы начинать думать. Это движение мысли в голове, этот процесс поиска ответа был безумно увлекательным и очень будоражил молодые мозги. А главное – нужно было найти ответ первым. Именно к этому призывал Иосиф Моисеевич как в игре «Что? Где? Когда?».

«Минута пошла!» – объявлял он, и я начинал исписывать листок бумаги в поисках правильного ответа.

Постепенно я стал замечать, что находил решение одним из первых, а потом и вовсе каждый раз первым. К этому стал привыкать и мой учитель, он даже просил меня не спешить поднимать руку, дать шанс другим.

Еще одним учителем, кто запомнился мне в школе, была наша классная руководительница. Именно из-за нее меня с другом и выгнали из школы. Именно выгнали. За поведение. Я не был каким-то драчуном или лентяем, наоборот. Я исправно ходил школу, учился только на четверки и пятерки, единственную тройку поставила мне она.

Это была – месть.

Она преподавала русский язык и литературу и все время ругалась. Она ругалась на всех, на каждого ученика в отдельности и на весь класс целиком, придумывая каждый раз какие-то новые обороты и словечки.

Как-то мы с другом стали выписывать все ее ругательные слова на отдельный листок и носили его с собой, как шпаргалку. Из многочисленных ее ругательств мы решили заносить туда только слова и словосочетания на букву «Д».

Дурак, дебил, дупло, дерево, дальтоник, душный, дохлый, дурашка, долбанутый, дятел, дошел до дна, долетел до ручки, дребедень в голове, достал до почки, драчун, дерьмо и т. д. и т. п.

Богат и необъятен русский язык.

Эта «шпаргалка» росла и росла, и мы вынуждены были приклеивать к ней новые листочки, сворачивая свиток в гармошку. В это трудно поверить, но число ругательств на букву «Д» перевалило за 100 и через какое-то время слухи о нашем «списке» стали распространяться по всей школе.

О нем, конечно, узнала и она.

Однажды она не выдержала и во время очередного приступа ругательств в чей-то адрес резко обернулась в мою сторону и закричала:

– Васильев, запиши новое слово в свой дневник – «дегенерат»!

P.S.

Именно эти два учителя, математики и русского языка, и определили в результате мою судьбу.

Из-за конфликта с классным руководителем я вынужден был после восьмого класса уйти из школы. Мы с другом вместо окончания десятилетки пошли в машиностроительный техникум.

Четыре года техникума дали мне достаточно времени, чтобы повзрослеть и понять, что я хочу от жизни. А любовь к точным наукам, которую мне привил лучший учитель математики города Горловки, определила мой дальнейший жизненный выбор.

Наши книги
(1980)

Первая настоящая книга, которую я прочитал, – «Таинственный остров» Жюль Верна.

До нее были тонкие книжки с картинками и раскраски, но первая толстая и без картинок была именно эта.

На далекий затерянный в океане остров случайно залетают на воздушном шаре пятеро беглецов, спасающихся из плена. Попав на необитаемый остров, они пытаются выжить и постепенно, шаг за шагом, налаживают там жизнь.

Из единственного пшеничного зернышка, оказавшегося в кармане одного из беглецов, им удается вырастить первый колосок. Из колоска засеять грядку, а из грядки потом – целое поле. Им удается приручить диких животных и устроить настоящую ферму.

Год идет за годом, и человеческий труд, смекалка и знания превращают безжизненный далекий остров в обжитой уютный дом. Лишь концовка книга смущала неожиданным фантастическим финалом, где появляется старый капитан Немо со своей невероятной подводной лодкой «Наутилус».

Это была первая книга, которую я прочитал сам, по собственному желанию и инициативе, а не по школьной программе. Оказалось, что читать не «по программе» – это безумно интересно и совсем не скучно.

Уже тогда я заметил – в школе задают читать неинтересные книги. Если хочешь что-то увлекательное, нужно искать самому.

Прочитав эту первую толстую книгу, я попросил маму найти что-нибудь еще, но у нас книг почти не было. «Домашняя библиотека» была большим богатством. Шкаф, заполненный книгами, был редкостью, по крайней мере в нашем доме такого почти ни у кого не было.

Но мама нашла знакомую, у которой книги были, и повела меня к ней. Там я и стал брать на время что-нибудь почитать. С этого момента было прочитано огромное количество приключенческой литературы типа «Трех мушкетеров», «Шерлока Холмса» или «Последнего из могикан».

Но более всего мне тогда нравилась советская фантастика, особенно «Тайна двух океанов».

Сверхсовременная советская подлодка плавает в глубинах мирового океана. Она – лучшее достижение наших ученых. Так же, как в «Таинственном Острове», эта книга была про изобретения и труд. Но Жюль Верн писал про нитроглицерин, который понадобился, чтобы взорвать гранитную скалу, а тут был придуман современный ультразвуковой излучатель, чтобы поражать вражеский объект.

Врагом была японская эскадра.

Эти книги, и наши, и иностранные, были очень «советскими» и правильными – про любовь к науке и патриотизм. Они хорошо впитывались молодыми пионерскими мозгами.

Но главной книгой юности стал роман Джека Лондона «Мартин Иден». Я прочитал ее летом 80-го, когда только поступил в техникум.

Обычный моряк, парень из самых низов случайно знакомится с красивой умной девушкой из высшего общества.

Он прост, груб и плохо образован. Но для смеха и из снисхождения к увлечению дочери ее родители позволяют Мартину бывать у них дома. Моряк потрясен высшим светом, его «высокими» идеалами и решает полностью изменить свою жизнь.

Он будет писателем!

Но, не умея даже грамотно писать, он вынужден начать с азов и погружается в самообразование: читает книги, философские труды, работает над языком.

Он пишет рассказы и рассылает их повсюду, но никто не хочет их публиковать. Нужно на что-то жить, и он днем работает в прачечной, а по ночам продолжает писать рассказы. Но их все так же отсылают ему назад. Девушка, из-за которой он и устремился в этот «высший свет», уходит от него. Родители ищут для нее более подходящую партию.

А он все пишет и пишет, работает и работает.

И за труды ему воздается – наконец одно издательство случайно печатает его повесть. Она производит фурор. Одно за одним издательства наперебой выпрашивают у него книги, предлагая за публикацию большие деньги.

Мартин становится знаменитостью, его приглашают в лучшие дома и клубы. К нему возвращается девушка, ради которой он когда-то бросил свой простой моряцкий мир. Но увидев, что она вернулась не к нему, а к его богатству, он отказывается от нее.

Когда к нему приходят слава и деньги, когда приходит все то, ради чего и было это нечеловеческое напряжение сил, он наконец-то все понимает.

Эта жизнь становится ему неинтересна.

Он покупает билет на пароход и где-то посреди огромного Тихого океана бросается в воду и уходит вглубь навсегда…

P.S.

Я не мог заснуть после этой книги несколько дней. «Мартин Иден» перевернул мою жизнь.

Если ты хочешь познать что-то высшее, недостижимое – борись. И даже если мир наверху неидеален, этот путь стоит того, чтобы его пройти. Ведь нет ничего величественнее, чем, достигнув вершины, познать ее несовершенство.