– Да в эти сказки и я не особо-то верил, – согласился Петр. – Хотя чудес в нашей земле довольно… Но пытали сего Тренку, и на дыбе признался он, де-мол, есть у них вещая книга. И еще много хулы на наше имя возвел, кричал, умру я тяжко, подобно псу. Дескать, чтоб знал: он, чувонец сей, сглазил меня и порчу навел. За сие его и ослепили… Да в сглаз и порчу не верю я, граф. Мнится мне, замышляется здесь коварство против семьи нашей царствующей. И исходит оно от князька племени, к коему югагир принадлежит. Князек тот прислал дядьку своего ко мне невесту якобы высватать… Так вот что скажу тебе, Яков. Попытай его ласковым да добрым словом, как ты умеешь, и, коли заподозришь хитрость, пришлешь отписку с нарочным. И, моего ответа не дожидаясь, сделай все, как пожелает югагир, но вкупе с невестой пошли своих людей. Да не холопов, а людей бывалых, офицерского звания. Во главе поставь Ивашку Головина.

– Молод еще Ивашка для столь важных поручений, – ревниво воспротивился Брюс. – Да и нравом заборист, чтоб справлять дела тонкие и щепетильные, где терпение требуется.

– Знаю я твою неприязнь, – отмахнулся государь. – И добро, что молод, – разум, сила и сноровка есть. Никогда не забуду, как он камень в Петербург под парусами пригнал… Ко всему прочему, прадед его когда-то служил якутским воеводой, коего и доныне там помнят. Ивашку пошлешь! А Тренке этому скажи, де-мол, царево посольство, для сопровождения невесты, согласно обычаю. Пусть Ивашка разузнает, что да как, и помыслы князька выведает. Ибо сей туземец называется князем народа Юга-Гир, который известен нам как чувонцы, и имеет дерзость причислять себя к древлему царственному роду.

– Да будет тебе, Петр Алексеевич! – засмеялся Брюс, тем самым думая развеять тревожные мысли государя. – Чем опасен безвестный вождь сибирских варваров? Тебе ли, властелину десяти морей, хлопотать о сем?

– Не утешай меня, Яков, – однако же хмуро вымолвил император. – Сейчас вот лежу и думаю – кому все отдать, когда час придет? Внуку Петру? Так мал еще, болезненный и вялый, куда годится?.. Елизавете или Анне? Вот уж позор мне будет, коли на свое место девицу какую посажу. А ежели императрицу, народ не примет… Так и так смуты не избегнуть, Яков. Когда же в России смута, всегда есть кому престола поискать. Чую, не зря князек сей посольство в Петербург снарядил. Как раз в год, когда Алексея казнить было след. Послание мне прислал, советовал помиловать, а потом грозился… И вот теперь мыслю я: а ежели сущ календарь югагирский? И узрели они, что грядет?..

Графу показалось, в горячке государь, коль такие страстные слова говорит, однако тот сбросил грелки, утерся полотенцем и сел.

– Как встану, сам о сем деле похлопочу, – вдруг решил он. – Сам поеду в Двинский острог…

– Твое поручение исполню, Петр Алексеевич! – клятвенно заверил Брюс. – Как ты пожелаешь, так и сделаю, не сомневайся.

– Нет моего доверия к тебе, Яков…

– Отчего же, государь? Вот мое слово: поеду и все устрою, как ты велел! А ежели потребуется, сам с югагиром отправлюсь на реку Индигирку.

Петр вдруг взглянул на него пронзительно и страшно – так он смотрел на приговоренных к смерти:

– Ты ведь слушаешь меня, а себе думаешь: се бред, горячка. Признайся, так или нет?

Брюс знал, в подобные минуты на императора снисходит дар прозренческий, когда он видит всякую, даже самую искусную ложь.

– Помилуй, Петр Алексеевич, так и думал, – признался граф. – Но оттого, что в чудеса не верю. Я суть реалист и более привержен математическому расчету и знаниям естественным. Откуда быть столь чудному календарю у варваров, ежели они живут дико, подобно зверям? Их потребности в знаниях сводятся всего лишь к выживанию в суровых и мрачных землях.

– Мыслишь ты, Яков, как шотландец, – подобрел государь. – И меня к тому же склонил еще тогда, на Сухаревой башне… А в нашей земле чудес довольно. Вот растолкуй мне, как сей дикий югагир Тренка прознал, сколько лет быть войне со шведами? День и час назвал, когда ты с Остерманом мир попытаешься заключить. Когда король Карл умрет… Много чего предсказал, что сбылось впоследствии… И предрек день и час смерти моей. Теперь прелюбопытно: угадал сей чувонец или нет?

Граф присмирел, испытывая неприятный озноб, исходящий от государевой речи, а тот испил из ковша травяного настоя, утерся рукавом.

– И попекись изрядно, чтоб о поручении моем никто не изведал. Спрашивать станут – отвечай, по промышленным делам отослал Головина на Индигирку.

– Исполню, Петр Алексеевич!

– Вещую книгу, календарь югагирский, нам добудь! – велел строго и трезво император. – Какими хочешь хитростями! Выкради, купи или обменяй. Головину скажи: награда его ждет, что ни пожелает, все исполню. Вот тебе грамота, указ наш. Освободить югагиров от взимания ясака на вечные времена и перевести оных в разряд людей российских. Они за такой указ и князька своего отдадут, ибо гордые, считают себя умнее иных народов и ясак для них унизителен зело…

– Ежели все это вымыслы досужие и нет у них календаря?

Петр сорвал с головы полотенце с примочкой и снова осерчал:

– А ежели нет его, сам придумай и составь, коли такой ученый!

– Добро, государь. – Согласно этикету, Брюс склонил голову и махнул треуголкой. – В сей же час выеду в Двинский…

– Погоди! Ты еще не выслушал. Ежели наши подозрения оправдаются и князек сей замышляет еще что-то, кроме женитьбы… Надобно сбить спесь с сего племени и гордыни поубавить. Ты Ивашке так накажи: ежели югагиры дурного не замышляют, пускай за невесту книгу вещую возьмет и уходит восвояси. Но ежели смуту чинят, то сверх того указ мой князю велю подать.

– Югагиры от сего еще более возгордятся! Скажут: боится нас государь.

– Эх, Яшка, шотландская твоя душа, – грустно вымолвил император. – Не ведомо тебе, как следует с туземными народцами обходиться…

– Варварские они народцы, Петр Алексеевич, – обиделся граф. – Когда на зло добром отвечают, сие за слабость принимается.

Государь рукой махнул:

– Ладно, не стану тебя учить. Ивашке дословно передай веление наше, а он уж догадается… И еще скажи, пусть сам югагиров не воюет и не обижает никоим образом, когда промеж них и прочих туземцев распря вспыхнет. А она непременно учинится… Пускай Головин, купцом оборотясь, торговлю откроет. Пороху и свинцу тем и другим даст поболее, чтоб месяца на три хватило. И на водку вели ему не скупиться. Они прежде хмельные довольно схватывались между собой и еще помнят обиды. Как пустят крови друг другу изрядно, так чтоб перестал давать ружейный и иной припас. Они из луков стрелять разучились и скоро с покаянием прибегут. А нет, так пусть воевода казаков на усмирение отрядит. Завершится распря, ясачный сбор след увеличить. Князька же самого пускай не убивают, а пленят и доставят мне. Я его в стеклянную посудинку засажу и в кунсткамере выставлю.

Этими словами он развеял остатки сомнений Брюса: император не бредил, не поддавался простудной лихорадке, а имел ясный ум и государев рассудок. Не было и намека, что часы его сочтены, что после срочного отъезда графа Петр и суток не проживет, скончается в страшных, до скрежета зубовного, муках в день, предсказанный двинским затворником…

И теперь, воочию позрев на югагира, а более получив подтверждение его предсказаниям, Яков Вилимович был ошеломлен. Он хоть и спорил еще с собою, однако уже склонялся к мысли, что некий варварский календарь и впрямь существует. А в нем расписано все, что случится, на множество лет вперед, иными словами, явлено будущее, познать которое Брюс всю жизнь стремился, отчего и обрел славу колдуна и волховника. Испытывая смятение, он не знал, как вести беседу и кем предстать перед Тренкой – генерал-фельдцейхмейстером ли и ученым, а может, и учеником, дабы заполучить календарь или хотя бы выведать замыслы князя варваров.

И если ныне уже нет Петра Алексеевича, а на престоле безродная неграмотная кухарка Меншикова, надо ли исполнять волю усопшего государя и добывать ему календарь? На что ему сия безделица в леднике, а тем паче в мире ином?

В этом мире она нужнее…

С такими смутными чувствами граф и встретил индигирского посланника, поводырем у коего был сам хромой комендант. Отпаренный и отмытый от мерзости заточника, расчесанный, принаряженный в старомодный и запрещенный к носке, дорогого сукна зеленый кафтан, побитый молью и явно вынутый из комендантова сундука, югагир помолодел и просветлился. Только незрячие, бельмастые глаза его по-прежнему блуждали, не способные за что-либо зацепиться взглядом.

– С легким паром, – дружелюбно проговорил Яков Вилимович.

– Благодарствую. – «Взор» его точно остановился на Брюсе.

Комендант усадил посланника на лавку, сам поднес чарку с медом.

– Вкуси, страдалец, – сказал с чувством, выказывая тем самым обыкновенное к нему отношение. – Не держи зла и обиды. Коли худо делал тебе, не по своей воле. И палача не я назначал – предписание было…

– Ступай, – велел ему граф. – Надо будет, позову.

Прихватив свою жену, комендант удалился, а югагир пригубил хмельного меда, блаженно вытер усы.

– Сомнения тебя терзают, – неожиданно заключил он, – надо ли исполнять предсмертную волю царя, коли мы в забвении ныне… Гляди сам, немец, теперь ты волен решать, чему быть должно. Первый шаг уже сделал, избавил меня с товарищами от цепей. Пожелаешь идти далее – ступай, а нет, так не обижусь.

– Мне государь сказал, ты пришел, дабы невесту высватать. – Брюс несколько обвыкся и стал уже смиряться со своим положением ученика. – За своего князя. Ты ведь дядькой ему доводишься?

– Дядей родным, а он суть племянник.

– Сам-то женат?

– Не можно мне жениться…

– Отчего же?

– По зароку. Покуда племянника не оженю.

– А как имя ему?

– Оскол Распута.

– Не слыхивал… Что же прозвище эдакое срамное – Распута?

– Сие не прозвище, а род княжеский, – с достоинством произнес Тренка. – И древностью своей восходит к временам, когда наши пути разошлись. Прежде мы едины были и жили, ведая грядущее.

Брюс головой потряс:

– С кем едины были?

– Да с сарами!

Граф и о сарах ничего не слыхал, однако же уточнять не стал, кто такие.

– И что же вышло?

– Князь Юга Гир рассорился с прочими сарскими князьями на вече, – словно о деле вчерашнем продолжил югагир. – Ибо захотели они жить, не добывая время, траве уподобившись. Пасти свои стада, пищу вкушать и предаваться утехам, забыв, что было в прошлом, и не думая, что сотворится в будущем. И замыслили Колодар нарушить, дабы наступило благостное безвременье. А Юга Гир не пожелал отречься ни от прошедших времен, ни от грядущих, оставил свои земли и повел племя встречь солнцу. Распутился с другими, вот его с той поры и огласили Распутой. А поелику мы чтили пророчицу Чуву, то назвали нас чувонцами. Сары же ушли в сторону заката, в полуденные страны подались и стали прозываться Русь. Да про нас скоро и забыли.

– Весьма любопытно! – заметил граф. – Отчего же я никогда не слыхал сего старинного предания?

– Оттого что немец, – вызывающе отрезал югагир. – Князьям же и царям известно, кто мы и откуда пошли. Хоть и мыслят предать забвению, ан нет! А у кого из них память коротка, так мы напоминаем. Вот я и пришел с товарищами к царю Петру, дабы не забывал про нас.

Брюс почуял его неудовольствие и решил сгладить тон беседы.

– Добро, Тренка. А не раздумал ли жениться ваш князь? А то, может, не дождавшись, женился?

– Если не приведу невесту, быть Осколу вечно холостым. Допустить сего не можно, ибо прервется род и мы осиротеем.

– Как же так случилось, что твоему властителю и пара не нашлась? Что же у вас, девиц на выданье нет?

Югагир и в самом деле подобрел и даже опечалился:

– Девы-то есть, но те, что пригодны, близки по крови. Невеста быть должна не простолюдинка, а старого княжеского рода.

– Непременно княжеского? Нелегкая сия задача…

– Да будет тебе, немец!.. Должно, тебе не ведомо: на Руси пальцем ткни, так в княжеский род старинный попадешь. Иное дело, в родах сих прошлое забвению предано, поелику сущи без времени яко трава покошенная. А минувшее след не в скирды складывать, но в клуб сматывать, дабы единой нить была, яко у искусной пряхи. И не скоту стравливать, под ноги бросая, а ткать грядущее. Нам будет добро и из рода, который не в почете ныне, а то и вовсе в опале и забыт. Только вот дары не воздадим – отняли у нас лисиц чернобурых в царскую казну. Но позже непременно добудем и с нарочным пошлем, еще богаче.

– Государь вернул сороковину чернобурок.

– Неужто вернул?

– Они ныне в моем распоряжении.

– А моль не посекла?

– В государевых кладовых лисицы сохранялись, где моль не водится.

– Моль всюду водится, – вздохнул Тренка. – Ну да и так добро. Знать, и впрямь сблаговолил царь и вздумал поспособствовать…

– А отчего ваш князь Оскол за невестой в Россию послал? – осторожно спросил Брюс. – На свете много именитых родов и у иных народов.

– По обычаю и року, – вновь туманно ответил Тренка. – Сары хоть и стали в безвременье жить, да ведь царям-то время потребно. Вот мы добываем его и носим, когда оно расточается. Взамен же невест берем на Руси. И прежние цари нам не отказывали. В последний раз царь Иван не поскупился и своей племянницей пожертвовал, поелику в дар получил лисиц чернобурых пять сороков.

Яков Вилимович послушал сию чудную речь чувонца и подумал в тот момент, де-мол, не зря государь подозревал неладное в посольстве югагиров. И хотя прямой опасности престолу нет, однако же скрытая имеется, и таится она, должно быть, в родословной индигирского варвара…

Подумал так, но спросил об ином:

– Как же вы узнаете, что и кому предназначено судьбой?

– По вещей книге читаем…

– Что за книга такая?

– По-нашему Колодар называется, – просто сказал Тренка. – А по-вашему – календарь, который царь требовал добыть, не ведая того, что не понадобится ему более сия книга. Он ныне иную читает…

– Ну что же, добро. Твои предсказания сбылись, на престоле императрица, – подытожил Брюс. – А стало быть, не только ваше, но и наше племя сподвижников Петра ждет забвение. Не знаю теперь, как и помочь тебе, поелику с кончиной государя и полномочия мои окончиться могут в любой час. Невесту сыскать-то сыщем, нелегко будет получить дозволение государыни на сие деяние. Старые княжеские роды, даже и опальные, у ее величества на счету и под зорким оком. Сам с челобитной явишься к императрице, а тебя снова в железа да в темницу.

И почудилось тут, слепой югагир прозрел, ибо глянул бельмами своими пронзительно и в глаза Брюсу.

– Зрю, куда ты клонишь… Прежде давали нам невест без всяческих условий. А мы не мзду – дары подносили, по пять сороков чернобурок царю да по сороку родителям невесты. Ныне же немцев на Русь прибыло довольно, и все стало по вашему обычаю. Ты вот, словно на ярмарке, торг учинил. И взять хочешь поболее, чем дары. Замыслил Колодаром овладеть? А на что тебе, и сам не ведаешь. И царь не знал, на что, требуя у тебя добыть сию книгу. В прежние времена цари и их холопы были мудрее и не желали знать, что с ними станет. Токмо время себе просили. Это вы, немцы, завели иные нравы и, должно быть, от любопытствующего ума тщитесь заполучить себе кручину смертную.

Брюсу вдруг жарко стало. Невзирая на этикет, камзол расстегнул и стащил, словно липкую шкуру. И почуял: настал нужный час.

– Отчего же кручину, да еще смертную? – спросил, борясь с внутренним трепетом.

– Оттого что знания грядущего ввергают человека в печаль великую.

– Мне, мужу ученому, пристало жить умом. Я в ваши чудеса не верю, а посему не знаю тоски. Печаль-кручина и прочие нелепицы – удел придворных дам и бездельников.

– Как же ты станешь читать Колодар, коли не ведаешь письма чувонского?

– Ты и научишь. Покуда едем в Петербург невесту сватать.

– Не выучить мне тебя, немец.

– Я способен к чужим языкам и письму. Менее чем за год овладел японским, когда Денбея ко мне прислали, и ныне иероглифы могу начертать всяческие. Полагаю, ваше письмо не мудрее.

– Наше попроще будет, – согласился югагир. – Да не выучить тебя, оттого что я темный, слепой. А для дела сего зрение вострое потребно.

– Жаль…

– Неужто ты готов познать письмо, дабы прочесть всего одну книгу?

– Во имя сей книги готов на большее.

Тренка оценил решимость, но все еще пытал:

– А ты хотел бы в сей же час узнать, что станется с тобою в скором времени?

– Хочу!

– Коль в чудеса не веришь, зачем же искушаться тем, чего не бывает и быть не может? А не боишься, коль ум за разум зайдет и затмение случится?

– Это как же – ум за разум?

– Подобно солнцу, когда оно за луну заходит. И морок бывает средь бела дня.

– Не боюсь.

– Ты же испытал и убедился: мое слово верно.

– Имел честь… И все одно, желаю.

– Ежели я смерть тебе напророчу? Скажу, ты нового утра не позришь?

Граф взглянул на костлявые кулаки Тренки и расправленные после цепей плечи, однако же не дрогнул.

– Ты сего не скажешь, – вымолвил уверенно. – Покамест я здоров и нахожусь в остроге, под охраной. А ты руки на меня не поднимешь. От чего еще мне смерти ждать?

– А матица рухнет! Как раз под ней сидишь.

Брюс взглянул на потолок.

– Чего же ей рушиться? Все крепко сделано, и трещинки не видать.

– Верно рассудил. – Показалось, югагир усмехнулся. – Знать, и впрямь не боишься грядущего.

– Так говори, что меня ждет?

Тренка опустил слепые глаза к белому, скобленому полу.

– По возвращении в Петербурх царя схоронишь. А вскорости будет тебе отставка и удаление от всех придворных дел. Не то что хула и опала, но за самовольство, проявленное из дерзости и гордыни ума твоего, попадешь в немилость. И жизнь свою окончишь в бесславном уединении, в годах преклонных, забытый прежними друзьями…

– Это мне по нраву! – поспешно, боясь спугнуть удачу, воскликнул граф. – Меня давно уж не прельщают звания и дела государственные. На сей ниве я всего достиг при императоре Петре Алексеевиче, а служить Марте Скавронской не желаю.

– И смел изрядно, – одобрил югагир. – Ну, добро, будет тебе Колодар, коль грядущего не страшишься. Но прежде устроишь смотрины невест для нашего князя. И высватаешь ту, коей заповедано роком стать женою Оскола. Получишь дозволение царицы нынешней, дабы никто не смел сказать, мол, воры мы и княжну насильно умыкнули. Ладьями обеспечишь, дашь верховых и вьючных коней, чтоб приданое доставить, хлебный и прочий припас на дорогу. Да пошлешь со мной на Индигирку-реку своего верного человека. Мы и дадим ему книгу, когда князь невесту возьмет…