4

В тридцатом году прошлого века ясным летним днем над Карагачем пролетел первый аэроплан, немало перепугав тогдашнее кержацкое население. Гонимые скитники однозначно решили, что железная тарахтящая птица в небе появилась как предвестник конца света, и стали к нему готовиться. Тогда они еще не знали, каким он, конец, будет, посему наделали себе домовин, в том числе и малым детям, и с той поры спали в них, скрестив на груди руки и прочитав на сон грядущий заупокойную.

Однако светопреставление началось только зимой, когда на реке встал прочный лед и открылся санный путь. Специальный отряд НКВД, сопряженный с представителями местной власти, приступил к ликвидации последних лежбищ недобитых белобандитов, нашедших пристанище в потаенных старообрядческих скитах, монастырях и поселениях, разведанных летом с аэроплана. Это была официальная версия того карательного похода по Карагачу.

Будучи сами гонимыми вот уже триста лет, кержаки принимали у себя и давали кров всем прочим гонимым – независимо от веры, убеждений и образа жизни. Кроме того, староверы умышленно прятались по лесам, не желали подчиняться Советской власти, участвовать в строительстве светлого будущего, тем самым подавая дурной пример местному населению, сгоняемому в колхозы, – в стране полным ходом шла коллективизация. Каратели использовали уже проверенную тактику обметного невода: заехали через горный перевал к истоку Карагача и двинулись вниз по течению, точно зная, что рыба всегда устремляется против него и попадает в кошель. А недалеко от устья, в районе Красного Залома, были выставлены засады, секреты и заслоны, чтобы отлавливать самых хитрых беглых раскольников, норовящих миновать обмет.

В горных поселениях конный отряд появился внезапно, поэтому ни убежать, ни спрятать свои драгоценности кержаки не успели. Молодые крепкие староверы были на промысле, ибо в разгаре ловчий соболиный сезон, и на становищах оставались в основном старики, женщины да ребятишки. Бойцы брали их тепленькими, выводили из домов, в первую очередь отнимали оружие – все, вплоть до старинных фузей, рогатин и ножей, – и выгоняли скот. Ценности и особенно старинные богослужебные книги реквизировали, после чего избы и хозяйственные постройки поджигали. Людей же с крупным рогатым скотом сбивали в колонну или обоз, у кого были лошади и сани, и небольшими партиями, малым ходом, по льду, гнали в сторону Усть-Карагача. И чем дальше уходили вниз по реке, тем более разрасталась эта медленно бредущая, давно готовая к концу света и самоотпетая лавина раскольников, и тем чаще полыхали за спинами потаенные скиты и деревни.

Однако от Сухого Залома молва о нашествии «анчихристов» уже летела впереди, и кержаки помоложе, дабы спасти себя и свою веру, бежали в урманы и болота, но оставшиеся старики, женщины и дети совершали деяние неслыханно греховное, непотребное – предавали книги и иконы земле, с отпеванием, как покойников, и хоронили иногда в долбленых для себя колодах. Но чаще засмаливали в бочки, наскоро копали глубокие ямы в подполах – мерзлоту было не взять – и зарывали. А если совсем недоставало времени, то снаряженные бесценным священным добром бочки попросту топили в озерах, привязав камень или мешок с песком. И даже просто зарывали в снег. Выносить из домов книги и иконы каратели не позволяли, и кто не успевал спрятать, тот страдал еще пуще, чем страдал бы от собственной смерти, ибо все это отнимали силой, пересчитывали, составляли опись и сдавали в обоз.

Однако улов был настолько малым, что каратели свирепели и сначала допрашивали стариков, где книги и ценности и куда спрятались бандиты, после чего пытали уже всех подряд. Несколько человек, в том числе женщин, избили до полусмерти, а одного немолодого кержака, вышедшего с вилами, застрелили и спустили под лед. В то время на Карагаче еще существовал старообрядческий толк молчунов – тогда еще их так называли; эти самые ярые приверженцы древнего благочестия даже под пытками не открывали ртов, не плакали и не стонали, даже дети, и это еще больше бесило энкавэдэшников.

И все же главной добычей этой обметной ловли, где крылья невода должны были схлопнуться, оказалось мало чем примечательное для стороннего глаза место в среднем течении Карагача, называемое Зажирная Прорва. Там староверы издавна наладили литье медных складней, крестов и крестильных крестиков, разносимых потом странниками по всей Сибири. В потаенных кедрачах, в глубокой, пробитой в известняках норе-пещере стояло несколько печей, работающих на березовом угле, с искусными дымоотводами, чтоб дым рассеивался даже в морозную погоду, а вокруг, на поверхности, жили литейные мастера и горшечники, которые кроме посуды лепили и обжигали керамические формы или вытачивали их из камня. Особой художественностью и изяществом эти поделки не отличались, однако в позапрошлом веке, когда стал иссякать источник самородной меди, приносимой сюда алтайскими староверами, карагачевские умельцы стали использовать подручный материал – золото, которое мыли на только им известных россыпях, причем в значительных количествах. Этот металл кержаки по старинке называли в своем кругу жиром, поэтому и залом близ становища литейщиков стал называться Зажирным – для стороннего уха звучание этого слова никак не сочеталось с драгоценным металлом.

Первые упоминания о золоте Карагача появились еще в середине девятнадцатого века. Полицией купеческого города Томска был схвачен старовер толка непишущихся странников, при котором обнаружили восемь фунтов золотых изделий в виде литых старообрядческих крестов, нательных образков и ладанок, о чем было доложено генерал-губернатору и получено распоряжение провести самое тщательное следствие о происхождении изъятых драгоценностей. Допрос с уговорами и пытками ничего не показал, кержак хранил молчание, но при тщательном осмотре его одежды нашли письмо, писанное на тонком берестяном листке и искусно спрятанное в голенище кожаного сапога. Некий Анкудин, сын Пименов с Карагача, просил кержака Иринея Замятина отдать за него свою дочь Евдокию, которой посылал нательный золотой образок: мол, коли согласен, то пусть же Мелентий-странник на обратном пути означенную девицу и приведет ему в жены. У старообрядцев была вечная проблема с женитьбой: не хватало невест и опасались греховного кровосмешения.

Так впервые золото соединилось с рекой Карагач. Следствие по этому делу длилось чуть ли не до революции – верно, Анкудин успел жениться на Евдокии, нарожать детей и умереть; и дети его повзрослели, а полиция вкупе с жандармами все еще рыскала вдоль строптивой сибирской реки с не менее строптивым, тайным ее населением, и никак не могли выйти ни на кержацкий прииск, где, по подсчетам, добывалось не менее трех пудов золота в год, ни на литейное производство. С началом Первой мировой войны дело это было отложено и, похоже, потом забыто и списано в архив, где и кануло на долгие годы, обратившись в устное предание о том, что на Карагаче когда-то мыли золото, но не промышленным, а старательским, лоточном малопродуктивным способом.

Вероятно, командиры карательного отряда НКВД об этом знали и невод свой заводили так, чтобы Зажирная Прорва с ее ювелирами и литейками оказалась в самой середине и никто не выскользнул. Однако и здесь надежды не оправдались: добычей стала какая-то мелочь в виде золотого мусора, который получается при отливках, да горсть неплавленого песка. Мастера успели все попрятать, в том числе формы и инструменты, и еще снесли до основания печи, а вход в литейку подорвали артиллерийскими снарядами – это и послужило доказательством, что кержаки принимали и прятали у себя остатки белогвардейских банд.

С жителями Зажирной Прорвы поступили как с врагами и даже в плен не взяли: всех взрослых мужчин после долгих и бесполезных допросов и пыток – требовали указать россыпи – отвели подальше, расстреляли и спустили под лед; стариков, детей и женщин повели в Усть-Карагач отдельной колонной и пешими по глубокому снегу.

И мало кто одолел эту дорогу…

Добыча карательного отряда к концу этого замета оказалась совсем уж невеликой: судя по царским еще подсчетам, на Карагаче проживало более тысячи кержаков, не считая странствующих. А привели чуть более трехсот, да и то в основном женщин, детей и стариков, с которыми возни больше, чем пользы.

Скот и лошадей обобществили и передали в местный колхоз, реквизированные книги и ценности, что не осело в карманах карателей, пошли в доход государства, а что делать с кержачками и их детьми – сразу решить не могли. Их сначала не разлучали и поселили в бараках Усть-Карагача под строгую комендатуру. Однако ночами из тайги стали являться их беглые либо бывшие на промысле мужья, отцы и братья, и каждое утро на перекличке ссыльно-поселенок недосчитывались. Похищали их настолько дерзко, внезапно и безвозвратно, что ни одной потом не нашли. Оставшиеся, конечно же, все видели и знали, но молчали и наверняка еще способствовали побегам. И вот тогда в одну ночь у староверок отняли детей, посадили на баржу и увезли в некий приют для воспитания из них советских граждан, а вскоре и женщин с оставшимися стариками переправили сначала будто бы в Мариинск и оттуда железной дорогой на строительство какого-то канала.

Но кержаки продолжали ходить ночами в Усть-Карагач и искать своих жен, сестер, дочерей и сыновей. Поселок тогда был еще волостным центром, с исполкомом, милицией, комендатурой, открыли даже три школы – две для детей и одну для неграмотных взрослых. И вот сначала начали пропадать молодые учительницы, присланные из Томска, Кемерова, Новосибирска и прочих городов Западно-Сибирского края. Будто бы ночью неизвестные бородатые мужчины неслышно забирались в учительскую избу, накидывали на несчастную девушку тулуп, заворачивали и уносили, а иногда учительниц средь бела дня хватали прямо на улице, садили в сани и увозили. Грешили на кержаков, мол, женщин у них угнали, вот они и воруют себе жен в Усть-Карагаче и уводят в свои тайные таежные берлоги. Но был слух, что молодые девчонки сбегали сами, поняв, в какую каторжную глухомань они угодили. По крайней мере, не раз высылали погоню и лишь единожды отбили учительницу: оказалось, верно, кержак унес, и когда его окружили в тайге, как зверя, он отпустил девчонку, а сам утек. Она была хоть и молодая, но рослая и полная, пудов на шесть, так этот похититель взвалил ее на горб, как мешок, и пробежал так на лыжах верст двадцать, прежде чем его настигли! Учительница потом рассказывала: руки у него, как у медведя, облапил так, что не шевельнуться было, сначала еще кричала, а как в лес утащил, что проку голосить? Ну и ехала у него на спине молча, потом даже понравилось, ибо где на Карагаче взять такого крепкого мужика, чтоб на руках носил?

А в разлив, сразу после ледохода, подожгли сразу исполком и милицию, стоящие на берегу, – свидетели видели двух бородатых на обласах, приплывших сверху. После этого пустили вооруженную пулеметом погоню из пятерых опытных милиционеров, выросших на Карагаче и хорошо его знавших. Они поднялись далее Красного Залома, почти настигли поджигателей и даже вступили с ними в перестрелку, но что произошло далее, так никто и не узнал. Через двое суток всех пятерых нашли в заломе без единой царапины, и обласа прибило целехонькими, только затопленными, и даже пулемет оказался в одном из них…