– Нарушителя тебе привез! А тут такая встреча…

И по тону Репья лишний раз убедился, что он отлично знал, кого ночью несет на заставу, но провел тренинг по задержанию, дабы унизить Терехова.

– Не знал, Андрей! – стал оправдываться насмешливо. – Дозор засек, доложил… Да не обижайся ты! Кого привез?

– Сам разбирайся, – огрызнулся Терехов. – Больной он, на всю голову… Кобылу теперь ловите!

– Где Мундусов? – засуетился Жора. – Ну-ка живо догнать, поймать, привести!

Солдаты подхватили невменяемого, но все-таки живого туриста и поволокли на заставу. Репьев приобнял Андрея.

– Ну, пошли, Шаляпин, у меня баня горячая. Погреемся, снимем первый парок! Мы со снегом начинаем каждый вечер топить. Наряды приходят со службы и в парную! Уже традиция… И ни одного заболевшего! В смысле, простудой. Так что милости прошу. В любой вечер!

Его словоохотливость выдавало переживаемое чувство вины: все-таки совесть была, почуял, что переборщил со своими приколами.

– Пешком не набегаешься. – проворчал Терехов. – А мою лошадь твои бойцы проворонили!

– Ничего, изловят. – заверил однокашник. – Кобыла – не девица… Ну, прости. Ну прикололся я! Заодно тренинг для бойцов…

Он еще курсантом прикалывался подобным образом, за что его, лучшего из лучших, чуть не выперли из училища. Об этом курсовые офицеры любили вспоминать. Спасли Доска Почета, трудолюбие, учеба на отлично и чистая карточка взысканий. Однажды по уговору будто бы поссорился с однокурсником, демонстративно бросил перчатку в лицо и вызвал на дуэль. Стрелялись в присутствии двух секундантов, холостыми – оба "случайно" промахнулись. Оказывается, смысл поединка был совершенно неожиданный, хотел выявить таким образом стукачей на курсе. Выявил: на сто человек оказалось всего двенадцать, которые успели доложить о предстоящем поединке, и трое еще попали под подозрение.

В теплом предбаннике был накрыт скромный по военным меркам, стол – чай в электрическом самоваре, бутерброды, вареные яйца и печенье. Подчиненные отлично знали вкусы и привычки командира: дело в том, что в училище Репей был известен еще, как вечно жующий курсант. Это вкупе с пристрастием к приколам, подъему тяжестей, чтению и учебе. Беспощадные физические упражнения требовали постоянной подпитки и он всегда что-нибудь ел. Этот неутоляемый голод тоже делал его известным, а сам Жора оправдывал такую страсть трудным детством, мол, на помойке вырос. Можно было, говорят, ночью разбудить и предложить любую пищу – съест и снова уснет. Особенно любил вареные яйца, и когда его курс выпускался, младшие товарищи подарили семьсот штук – каждый по одному. Хотели по паре, но в ближайших магазинах Голицыно закончились яйца.

Пока Репей раздевался, успел очистить и съесть между делом три, при этом ни на секунду не умолкая. Четвертое прихватил в парную. Терехов выпутался из мокрой химзащиты, одежды и нырнул следом за ним. В первый миг показалось прохладно, хотя от каменки изливался тугой, осязаемый зной.

– Нет, я в самом деле не знал, что ты идешь! – клятвенно заверил Жора с яйцом во рту. – И это не прикол. Во-первых, откуда у тебя конь? А дозор сообщил – идут двое, с завьюченной лошадью. Контрабандисты…

– Коня же твои служивые поймали! И привязали возле палатки…

– Погоди, – судя по кадыку, Репей проглотил яйцо не разжовывая. – Кто поймал?

– Солдатики твои! Алтаец, наверное…

Жора зачерпнул кипятка, но на каменку не плеснул – поставил ковш и сел.

– Мундусов в суточном наряде по заставе. – почему-то промолвил обреченно. – Моих там не было…

– Тогда кто?

Жора вспомнил, что хотел сделать – саданул на каменку полный ковш. Терехов запоздало присел, схватился за уши. Репей и здесь показывал превосходство, не дрогнул от волны огненного пара и демонстративно залез на полок. Андрей сдернул с гвоздя пилотку, натянул на голову и опустился на лавку. Он все еще ждал хоть какого-нибудь вразумительного ответа, однако Репьев крякнул и повеселел.

– Слышь, Андрюха. – панибратски заговорил он. – Все хочу спросить… У тебя семья есть? Дети?

– Два сына. – не сразу отозвался он. – Ты зубы мне не заговаривай. Кто поймал и привязал кобылу? По-алтайски, между прочим, на удавку…

– Да хрен знает, кто. – отмахнулся капитан. – Не обращай внимания… Так ты счастливый папаша? Отличный семьянин?

Терехова подмывало ткнуть Репьева носом, указать ему место, подчеркнуть, что он давно уже не самый первый, не самый лучший при всех старых привычках. Судя по всему, семьи у капитана не было – женскую руку на мужчине сразу заметно, а этот какой-то чисто по-армейски подшитый, наглаженный, причесанный и вечно голодный.

Но почему-то в бане врать не хотелось, возможно потому, что сидели голые.

– С моей работой, мать ее… – вместо хвастовства выругался Терехов, потрафляя тем самым самолюбию однокашника. – Торчу месяцами по тундрам… Между прочим, я же потом туда вернулся!

– Куда – туда?

– На третий этаж, откуда прыгали.

– Да ну?…

– И женился на Светке. Ты помнишь Светку?

– Я их и тогда-то путал… Неужели ты вернулся?

– Через пять месяцев, добровольно-принудительно. Светка привезла родителей, ковер и показала живот. Прямо в кабинете начальника. Ты уже тогда давно выпустился…

Жора не дослушал, занятый своими мыслями и тоже врать не захотел.

– Двух подруг сюда привозил. – вдруг признался он. – Одна выдержала почти год. Верхом ездить научил, стрелять. Все условия вроде бы создал… Вторая через три месяца сбежала. Только стрелять и научил. С туристами договорилась, и пока объезжал территорию, слиняла… Третья сама пришла, возьми, говорит…

– Да ты многоженец!

Репей на шутку не отозвался.

– Есть тут у меня один проповедник полигамии. Мешков фамилия, здешний шаман, лекарь или хрен знает кто. Шарлатан, в общем. Но у самого несколько жен, почти официально, все знают… Он третью подругу мне и подбросил. Женщин тут колбасит. Тоже что-то вроде похмельного синдрома. Первые две приехали от любви пьяные. На Укоке протрезвели…

– А третья?

– Третья наоборот, опьянела. И живет.

– С тобой?

Жора то ли посожалел, то ли похвастался:

– Я убежденный холостяк.

– Тебе сколько до пенсии, холостяк? – спросил Терехов. – Года два осталось?

И испортил начавшийся было, душевный разговор.

– А я не до пенсии здесь! – задиристо произнес Репей. – Я служу Отечеству.

Сказано было не для красного словца, и Андрей сообразил, что задел за живое. Примолк, уважая чувства хозяина, но Жора не унимался.

– Это тебе на гражданке можно выдрючиваться. Надоело – ушел и сиди дома, в тепле. Там семья, сыновья…

– Да у меня тоже все хреново, Жора! – Терехов вздумал поправить положение. – Дети со Светкой, а мы давно развелись. Семью обеспечиваю, но живу отдельно…

Репьев взметнулся, словно грозный орел со скалы, и закружил над головой.

– Подумай, что ты мелешь? Развелись!… У тебя два сына! Детям отец нужен, а не твоя бродяжья работа. И не деньги!

Признаваться Терехову было трудно, однако и умолчать невозможно – это все время грызло и скребло душу, хотя вины Жориной в том не было.

– Мать Светкина перед смертью призналась. Потом и Светка подтвердила… Она не Светка, а Людмила! Они паспортами поменялись.

Жора потряс головой, соображая.

– Ну и что?…

– Ничего! Светка тогда со мной спала, а ты с Людмилой!

– Неужели запомнил? Я их путал…

– У меня не бывает похмелья и голова всегда ясная.

– А мне было дурно. – признался однокашник. – Прыгнул, и думаю, зачем? Все могло бы быть по другому…

– Поздно крыльями хлопать. Настоящая Людмила давно замужем. И тоже голову мужу дурит. На самом-то деле она Светка! Та, что со мной была. Думаю, мой первенец – твой сын. кстати, Егором зовут. Почти что Георгий…

– Да ладно, – насторожился тот. – Это проверять надо! Есть же сейчас генетическая экспертиза!

– Не буду. Что проверять, если на тебя похож?

– Да брось ты!… – Репей встряхнулся, но ошеломления не стряс. – Гонишь?… Кончай шутить!

Терехов молча сходил в предбанник, принес бумажник, развернул и показал фотографию двух улыбчивых пацанов, разновозрастных, но очень похожих друг на друга. Жора вцепился, поднес к свету и долго вглядывался. Потом поскреб стриженный затылок.

– Ничего общего… Хотя что-то есть. Но глаза у обоих карие! У меня – голубые!

– Ты хоть помнишь, какие были у Людмилы?

– Откуда?… Сидели при елочных свечах…

– У Людмилы зеленые.

– И у тебя синие!… Тут еще надо разобраться, чьи это дети!

– Мои. – Терехов отнял бумажник.

– Нет, я не спорю! Бывает… Но в твоем Егоре что-то есть.

– Ничего нет, это я так, прикололся. Оба мои.

Репьев шутку оценил, опомнился и в тоне послышалась нравоучительность.

– Тебе вертеться поздно, Шаляпин! Женился, детей завел – живи. Светка, Людмила… Какая разница, если их мать родная не отличала? А можно и с обеими сразу, как Мешков.

– Я отличал.

– Что же не отличил?

– Наехали родители! Начальство… Тогда еще нравы были советские.

– У нас с Людмилой ничего не было. – вдруг признался Жора, хотя раньше хвастал об обратном. – Это я хорошо помню… Ну, какой из меня был!…

– Это у меня не было ничего! Ушел в аут…

– Они махнулись паспортами? Вот сучки, а?!

– Так что я жил с твоей Людмилой. И это не прикол.

– Нас с тобой просто затащили в постель. – примирительно заключил Репей. – А если ты вернулся, женился – воспитывай детей!

– Ладно тебе лечить-то. – огрызнулся Андрей. – У самого душа болит, как вспомню – трясет…

– Большие пацаны?

– Егору двенадцать. Никите десять…

– Самый сложный возраст!… А ты их бросил.

Вот он всегда был такой ядовито-жесткий и наглый, когда хотел кого-либо унизить.

– Никого я не бросил. – Терехов и впрямь ощутил предательское чувство виноватости и желание оправдаться. – Закончу работу, будут со мной… До следующей командировки.

Репей метнул полковша воды на каменку, тупо последил, как расходится жар.

– Дай-ка еще разок, гляну. – и потянулся к бумажнику. – Егор в каком месяце родился?

– Не дам! – Терехов спрятал бумажник. – А родился в сентябре, как положено…

Жора не настаивал, но выглядел как-то непривычно рассеянным и настороженным одновременно.

– Черт возьми!… Жил и не знал, что так все обернется… Махнуться паспортами! И другая судьба… Они в Новосибе живут?

– Закатай губешку, Репей! Поезд ушел…

Тот взял распаренный веник.

– Значит, так…

Сделать окончательное заключение ему не дал стук в дверь, и сразу же на пороге парной очутился старлей, его заместитель.

– Допросили задержанного, товарищ капитан!…

– Ну?… Докладывай, это свой. – кивнул на Терехова.

– Документов нет, но его сержант Рубежов опознал. – сообщил заместитель. – Владимир Зырянский, родом из Зыряновска, гражданин Казахстана. Местное погоняло – Зырян, Вова Черный и Опер. Когда-то опером в милиции работал…

– Не помню такого…

– Да у него еще отец – крупный ментовский начальник, в Казахстане.

– Костоправ, что ли?

– Костоправ! Все они здесь костоправы… В прошлом году только дважды задерживали за незаконный переход. По оперативным данным, нынче у него пятая или шестая ходка…

– И что, отпускали? – возмущенно спросил Жора.

– Ваша установка была – казахов выпроваживать без протокола. Только личность установить. Наряд устанавливал, докладные имеются…

Репьев покосился на однокашника, хотел что-то сказать гневное, однако спросил лишь грубовато:

– Зачем костоправ к нам опять прется?

– Да вы же знаете, он с тараканами, товарищ капитан. – охотно сообщил старлей. – Его за это из ментовки уволили. Он же у Мешкова в команде состоял. А шаман у него подругу отнял и себе в жены взял. Макута ее зовут, с Украины родом. Вот она, говорят, и в самом деле суставы лечит.

– Погоди, так у него сколько теперь жен?

– Вроде, три основных. Остальные любовницы. Впрочем, там трудно разобраться…

– Вот гад! – восхитился Жора. – У него есть одна медсестра, классная девка. Не помню, как зовут… Голос завораживающий, просто шаманка…

– Лагута. – подсказал зам.

– Верно, Лагута. До чего же хороша! И ведь идут за него, дуры!

– Это вроде бы тоже адекватная. И Макута – фамилия…

– Почему я не знаю про Макуту?

– Вы в отпуске долго были….

– Понятно! Надо к ней на массаж попасть. – Жора глянул на однокашника. – Шея у меня болит, остеохондроз. Показан южный, морской климат… Она хоть ничего лечит?

– Не пробовал, товарищ капитан. – многозначительно признался старлей. – Зырян от шамана ушел. Теперь сам водит клиентов через границу, будто на места силы. И руками лечит. Триста баксов с каждого лоха…

– Можешь не продолжать, – перебил Жора. – Заприте костоправа, утром разберемся. А эту третью жену ко мне. Найди предлог. Пропуска явно нет, с Украины… Как ее имя?

– Макута. Но это вроде фамилия…

– Завтра же эту Макуту в мою опочивальню!

Заместитель глянул на Терехова и оправдался:

– Опочивальня, это рабочий кабинет.

Терехов уловил тонкую подоплеку их диалога, вспомнил про деньги, за которые опасался турист, и подумал, что впутался в некие понятные посвященным, отношения, возможно, тайный бизнес, существующий на заставе. Но это были чужие дела, встревать в которые Андрей не любил и в какой-то степени понимал Репьева: на получаемое денежное довольствие коттеджа на юге не построить, а квартиры не дождаться. Да и от тоски по женскому полу тут загнешься, развлекаются ребята…

– Он какую-то Ланду здесь потерял. – вставил Андрей. – У которой был в чертогах. В бреду про черную сову Алеф молол, про окна.

– Кого потерял? – всколыхнулся Репьев и переглянулся со своим замом. – Какую Ланду?

Андрей такой живой реакции однокашника не ожидал.

– Не знаю… Говорит, на коне здорово скачет. Еще черной совой называл, по имени Алеф. Она отравленными стрелами стреляет… Вроде как его возлюбленная.

Жора в лице сменился, скорчил злобную гримасу, но, может, и от жара.

– Как он узнал ее имя, гад?

– Какое имя?

– Ее знают здесь, как Ланду. Алеф – священное имя черной совы. Значит, он побывал в чертогах?…

Терехов ничего не понял.

– Это что, местный фольклор? – ухмыльнулся он.

– Местный. – отозвался Репей. – А так вообще-то Алефтина.

– Какая Алефтина?

– Не обращай внимания, – отмахнулся тот. – Я сам в именах запутался. Здесь местный шаман всем новых имен надавал, и знаешь, пристают… – пропел задумчиво и отстраненно. – Живет моя отрада в высоком терему. А в терем тот высокий нет входа никому…

– Ланда живет не в терему, а в какой-то башне. – поправил его Терехов. – Про нее и мой напарник вспоминал…

– Ты сам это слышал? – он слез с полка и окатил голову холодной водой.

– Про башню?

– Про Ланду! И про Алеф?

– Все уши прожужжал. Скоро сутки с ним вожусь!

– Представлю к награде. – вполне серьезно пообещал начальник заставы, но хотел сказать нечто другое. – Благодарю за содействие, получишь медаль.

– Мне что, "Служу России" кричать? – откровенно съязвил Терехов.

И тем самым словно вернул Репья к реальности. Он отправил вспотевшего зама прочь, после чего попытался реабилитироваться в глазах гостя.

– Кричать не надо. Значит, так: завтра цепляем кунг с полной начинкой. И солдата-срочника тебе даю, в помощь. С наукой надо дружить. Но чтоб за неделю все работы завершил и отчалил к любимым детям. А твоего туриста я разделаю по полной.

– Он деньги спрятал. – опять съязвил Терехов. – Хоть и с тараканами, но соображает.

– Не в деньгах счастье. – бездумно отозвался Жора. – Медаль получишь!

– Благодарствую, ваше благородие!

– Не ерничай, Шаляпин. Вопросы?

– Вопрос гусарский: кто такая Ланда? Ну или черная сова Алеф?

Репьев хотел сказать правду. Она, эта правда, засветилась уже в глазах глубоким отблеском некого мальчишеского искреннего чувства, однако в последний миг передумал, глянул мимо.

– Черных сов на свете не бывает.

– Оказываются, бывают! Сева Кружилин говорил…

– Не бери в голову… В самом деле местные легенды, фольклор. Новоявленные шаманы туристам мозги дурят. Объявили духом плата Укок. Кличек напридумывали…

– Посоветуй, как себя вести? Если встречу?

– Ты не встретишь. – уверенно заявил Жора. – Тебе мозги в училище вынесли. В наших черепах серый бетон, с арматурой из железной логики. Наши головы заточены под тупой пограничный столб с государственным гербом вместо физиономии. И логика у нас полосатая, бело-зеленая.

– Вот я и мыслю логически. – ухмыльнулся Терехов. – Если у мужиков случается похмельный синдром без спиртного, значит, пьянка была. Вопрос: чем их поили? И кто?

– Да ничем! – как-то обозленно бросил тот и постучал по своей голове. – Отсюда все! Эти мужики живут, как пьяные. А здесь трезвеют. Но трезвыми жить не умеют, вот и сходят с ума. Психика слабая.

На последних словах он будто провалился в некие гнетущие воспоминания – слегка покрасневшие от жара глаза, остекленели. Андрей сделал еще одну попытку разговорить однокашника отвлеченными размышлениями вслух.

– Кто-то же поймал и привязал. Бесплотный дух?

– Кого поймал? – Жора словно вынырнул и отдышался.

– Серую в яблоках.

– Алтайцы. – бросил он и вылил на себя таз холодной воды. – В верховье Ак-Алахи чабаны кочуют, с двумя отарами. Пошли спать. Сейчас смена нарядов, пусть бойцы погреются…

Сказал все это походя, между делом и на одной ноте, дабы скрыть свои чувства, чем еще больше распалил воображение…