4

Хозяйкой квартиры оказалась Ксения Михайловна Беломорцева, вдова двадцати восьми лет, дочь генерал-майора Беломорцева, служившего в штабе отдельного корпуса пограничной стражи, примкнувшего к корниловскому мятежу и объявленного в конце августа семнадцатого года правительством Керенского в розыск.

Ксения Михайловна уговаривала гостя снять шинель, пройти в квартиру, но безуспешно. Павловский, стесняясь грязных сапог, несвежей гимнастёрки и собственной немытости, категорически отказался, сославшись на недостаток времени. Пришлось общаться в прихожей.

Хозяйка, как-то сразу поверив Павловскому и будто дождавшись, кому можно исповедаться, рассказала, как перед бегством отца в Эстляндию в начале сентября прошлого года он настоял, чтобы они с матерью уехали в Порхов, сняли квартиру и тихо ждали его дальнейших указаний. Поведала она и о том, что их семья давно дружила с семьёй Каменцевых, что Кирилл в юности даже ухаживал за ней, но руку и сердце так и не предложил. За год до войны она по любви вышла замуж за капитана Генерального штаба Новикова, погибшего в июне шестнадцатого года под Луцком во время Брусиловского наступления. Детей, к сожалению, завести не успели. Мама простудилась и три дня лежала в постели. И тут послышался её слабый голос:

– Ксения! Кто-то пришёл? Ну где же ты? Я так скучаю в одиночестве!

Павловский приложил палец к губам, призывая хозяйку промолчать о его визите.

Она громко ответила:

– Мама, все в порядке. Никого нет. Я подметаю в прихожей. Скоро буду у тебя, сделаю чаю и почитаю тебе.

Увлёкшись собственным рассказом, Ксения Михайловна не успела расспросить про Павловского, забыла предложить чаю хотя бы сюда, в прихожую. И только когда Павловский спросил о Каменцеве, она хлопнула ладошкой по лбу и виновато вскрикнула:

– О Господи! Вот же бестолковая, всё позабыла! Сейчас, Сергей Эдуардович, одну минуту. – Она скрылась за дверью, ведущую во внутренние покои.

Вернулась с большим бумажным пакетом, прочно заклеенным и прошитым суровыми нитками с сургучными печатями.

– Это вам. Он был вчера и оставил. Кирилл просил вас, получив этот пакет, немедленно скрыться, в штаб батальона не ходить. Всё остальное в пакете.

– Благодарю вас, Ксения Михайловна. – Павловский поцеловал её руку и чуть дольше принятого задержал в своей руке. – Мне хотелось бы вновь увидеть вас, в другой ситуации и другой обстановке.

– У вас есть где остановиться? – с тревогой спросила она.

– Не беспокойтесь, место надёжное, – соврал Павловский. – Если не возражаете, я навещу вас?

– Конечно, конечно, буду рада.

По всему было видно, она и вправду была рада его приходу, тревожилась за него, искренне желала новой встречи с этим молодым и высоким офицером, представлявшим частичку того старого, так ей хорошо знакомого и уютного мира золотых эполет и аксельбантов, рождественских и пасхальных балов, восторженных взглядов и признаний в любви… И вовсе не важно, во что ныне был одет и обут штабс-ротмистр Павловский. Она, дочь и внучка генералов, безошибочно распознала в нем офицерскую кость, офицерский стержень, дух и букву кадрового военного…

Спустившись во двор, Павловский заметил несколько сарайчиков, ютившихся под тремя старыми берёзами с глубокими ствольными надрезами и висевшими под ними банками для сбора сока. Один сарай оказался без висячего замка и с приоткрытой дверью. Он заглянул, было пусто, только рыжая с тёмными пятнами на спине кошка, недовольная наглым вторжением, шмыгнула на улицу. Он уселся на какой-то ящик, закурил. Надо было прочитать содержимое пакета, обдумать своё положение, решить, как быть с прапорщиком Гуторовым, вот-вот должным прибыть в Порхов. Павловский достал складной нож, аккуратно вскрыл пакет. В нём оказался заклеенный почтовый конверт и плотная пачка каких-то документов. Вначале он решил узнать, что в конверте, надеясь на личное письмо Каменцева. Так и оказалось.

«Дорогой Сергей Эдуардович, здравствуйте!

В последнее время вот так с вами и общаемся через письма и записочки. Гадкое, паршивое время! Верю, доживём до лучших дней. Но надо много работать, эту безбожную кровавую власть шапками не закидаешь, как многим поначалу казалось.

В Порхове я оказался по поручению старших товарищей, давших мне приказ пробираться во Псков или в Эстляндию, где под защитой германских штыков (вот ведь судьба, враг твоего врага отныне – твой друг!) собираются здоровые офицерские силы, могущие в ближайшее время сформировать полноценный корпус, а в дальнейшем и армию, и при помощи союзников начать наступление на Петроград.

В Порхове большевики меня приняли за своего, перешедшего на их сторону офицера (благо в Питере толковые документы выправили), назначили командовать батальоном, предложили вступить в их партию. Но вот незадача, не подумал я, что опыт и они, большевики, быстро набирают. Оказалось, местные чекисты направили запрос в Петроградскую ЧК на меня и мою семью, и третьего дня через надёжных лиц узнал я, что пришёл неблагоприятный для меня ответ. Питерские чекисты извещали порховских об аресте моего отца за контрреволюционную деятельность, обо мне, как активном участнике антибольшевистской офицерской организации. Пришлось немедленно бежать. Путь держу во Псков. И вам следует направить свои стопы туда же.

На станции Торошино, в четырнадцати верстах к северо-вос-току от Пскова, расположен штаб сильной группировки Советов, противостоящей немцам, там же действуют и чекистские группы. Туда не суйтесь. Идите от Порхова на запад через Осиновичи и далее до села Соловьи, там легче перейти через демаркационную линию, там меньше советских частей, да и крестьяне, настроенные против красных, помогут. На территории, оккупированной немцами, первому германскому офицеру предъявите свои настоящие документы (они в пакете) и попросите отправить вас во Псков в русское комендантское управление при германском командовании к ротмистру Каширскому или штабс-ротмистру Петрову. Оказавшись у последних, попросите связать вас с находящимися во Пскове по заданию генерал-лейтенанта Николая Николаевича Юденича ротмистрами лейб-гвардии Кирасирского Её Величества полка фон Розенбергом и Гоштовтом, или с полковником лейб-гвардии Финляндского полка бароном фон Людинкгаузен-Вольфом. Представите эти господам офицерам мои поручительства и свои документы. Далее следуйте их приказам и указаниям.

Удачи Вам. Надеюсь на скорую встречу.

Искренне ваш,

полковник К. С. Каменцев».

Взволнованный, Павловский высунул голову из сарая, но ничего подозрительного не обнаружил, закурил, снова прочитал письмо, сжёг его и пепел затоптал в земляной пол сарая. Вынул из пакета документы и искренне удивился: «Ну Каменцев, ну молодчага!» Здесь были заверенные Каменцевым копии его послужного списка с указанием дат производства в чины и императорских указов о награждении орденами, запись о ранении, подлинник подписанной Каменцевым характеристики командира эскадрона драгунского полка штабс-ротмистра Павловского, копия письма генерал-лейтенанта хана Эриванского Его Императорскому Величеству об особых заслугах поручика Павловского в боях 1914 года при вторжении в Восточную Пруссию, три экземпляра письма-поручительства. Дочитав до конца, Павловский сложил документы в пакет и спрятал его во внутренний карман шинели. Он бережно потрогал полы шинели, куда в Новгороде Наталья умело вшила его ордена и погоны. Конечно, попадись он в лапы чекистов, расстрел был обеспечен.

Павловский достал дешёвые немецкие карманные часы-штамповку, время приближалось к трём часа дня. Подумав, он решил не спешить уходить из города. Во-первых, чекисты никак не могли установить связь между ним и Каменцевым. Можно спокойно направиться в батальон, выяснить обстановку, переночевать, поужинать. Во-вторых, необходимо было дождаться прапорщика Гуторова, который либо уже прибыл, либо на подходе к Порхову. В-третьих, ему край как хотелось переспать с пухленькой, румяной и весёлой кладовщицей, имени которой он даже не спросил. Рандеву было назначено на шесть вечера. И, наконец, в-четвёртых, что-то заелозило в его душе, заныло, какие-то непонятные звуки заиграли в нём после встречи с обаятельной Ксенией Беломорцевой… Нужно было разобраться с этим, впервые в жизни потревожившим его цельную и, что скрывать, чёрствую и жестокую натуру.

Направляясь в казарму охранного батальона, Павловский проходил мимо трактира, дверь которого, к удивлению, была не заперта. В небольшом тёмном зальчике на 6–7 столов в дальнем правом углу сидели четыре угрюмых мужика, наливали из бутыли какое-то мутное пойло, закусывали солёными огурцами из большой деревянной миски, делали всё тихо, бессловесно. Никто не посмотрел в его сторону, люди были заняты своим, то ли поминали кого, то ли просто отдыхали. Из темноты за стойкой вышел, видимо, хозяин, немолодой бородатый крепыш в шерстяном костюме тёмного цвета и светлой косоворотке в крупный горошек; его хромовые сапоги со спущенными в гармошку голенищами сверкали в темноте трактира будто фонари.

– Чего будет угодно гражданину? – с кривой усмешкой процедил хозяин. – Имеем только один крепкий напиток собственного производства, да из закусок – солёные огурцы да квашеную капусту. Хлебца, уж извините, нетути. Думается нам, вскоре прикроют советы заведение, и того уж не будет.

Павловский рукой позвал трактирщика к стойке и, порывшись в кармане шинели, выложил перед ним крупную золотую цепочку.

– Мне, брат, требуется бутылка хорошего сухого красного вина и шоколад.

Трактирщик побуравил Павловского острым, пронизывающим взглядом, оценивая, с кем имеет дело. Придя к выводу, что пред ним не большевик, не чекист и не комиссар, ответил с достоинством:

– Так ведь для хорошего человека и постараться не грех. – Он отодвинул в сторону цепочку. – Это за шоколад. За вино следует добавить.

Павловскому алчность не понравилась. Он снял с плеча карабин, направил ствол в сторону трактирщика и передёрнул затвор.

– Обязательно добавлю, хозяин. Уж ты мне поверь.

Уходил Павловский из трактира, неся в сидоре бутылку крымской «Массандры» из винограда Каберне 1913 года, плоскую фляжку чешского ликёра «Бехеровка», большую коробку шоколадных конфет знаменитой московской кондитерской «Абрикосов А. И. и сыновья».