– Удивительно, – ответил на это Павел Алексеевич.

– Вам предстоит еще многому удивиться, – сказала Наталья.

– Я высылал вам пожелания, среди которых было посещение института, – сказал Павел Алексеевич.

– Мы удовлетворим все ваши пожелания, – ответила Наталья.

– Мне хотелось бы поближе рассмотреть специфику отношения центра и провинций, – сказал Павел Алексеевич.

– Директор рассмотрел это и запланировал вам поездку в Беляевку.

– Почему туда?

– Потому что это ближайшая периферия к Одессе, и там прекрасная рыбалка.

Павел Алексеевич едва не чертыхнулся.

Видимо, он так неуклюже формулировал программу посещения Института государственного управления, что директор понял его совершенно иначе. Ведь Павел Алексеевич имел в виду отношения Киева с периферией, то есть Одессой. А в Одессе посчитали, что его интересуют отношения Одессы со своими провинциями.

– Мы подъезжаем к Приморскому району, а точнее его микрорайону, который называется Аркадией, – сказала Наталья.

– Аркадия – это благословенное место, символ беззаботной жизни?

– Некий утопический идеал гармонии человека и природы, – сказала Наталья. – Но вот возник этот идеал от личности, жизнь которой не была беззаботной.

– И что это была за личность? – спросил Павел Алексеевич, – лихорадочно копавшийся в памяти, но ничего не находивший, чтобы поучаствовать в разговоре о неизвестной ему личности.

– Аркад, – произнесла Наталья торжественно, – сын нимфы Каллисто и Зевса. Хотя существует и другая версия, что он сын бога Пана и означенной нимфы. Когда Каллисто была беременна Аркадом, Зевс превратил ее в медведицу. Таким образом он спрятал ее от гнева своей жены богини Геры. После смерти матери Зевс забрал Аркада и отдал на воспитание одной из плеяд по имени Майя, кстати, тоже родившей от Зевса сына – Гермеса.

– Мда-а, – произнес Павел Алексеевич, но поскольку ничего не мог добавить в рассказ, завершил следующей фразой: – Еще тот был ходок.

Наталья пропустила уточнение гостя мимо ушей и продолжила:

– Впоследствии он стал родоначальником аркадских царей, которые тоже не отличались праведностью.

– И чего бы им отличаться? – сказал Павел Алексеевич. – По принципу импринтинга они вели себя так, как вели себя их родители, а те вели себя так, как породившие их боги.

– Наверное, – согласилась Наталья, – в частности, дед Аркада умудрился убить своего внука, приготовил из него кушанье и угостил Зевса. Разгневанный Зевс сжег жилище деда, а самого его превратил в волка.

– А как же Аркад?

– Зевс воскресил его.

– Тут какая-то мифологическая нестыковка. Дед должен быть отцом Нимфы Каллисто, но он почему-то смертный царь, плюс к этому Аркад почему-то жил с ним, а не с плеядой Майей.

– К мифам нельзя подходить с логарифмической линейкой, – ответила Наталья. – Сюжеты иллюстрируют проявления гордыни у смертных и, прежде всего, по отношению к богам. Неприятие Ликаоном Зевса выразилось в том, что Зевс, перед тем как явиться жителям города, послал знамение, и они встречали его коленопреклоненными и воздавали ему почести. Только Ликаон не упал на колени перед великим громовержцем и не воздал ему почестей. Гордыня Ликаона тогда перешла всякие границы, и он, чтобы удостовериться, что Зевс является богом, совершил ужасное преступление: зарубил Аркада, одну половину его тела сварил, а вторую поджарил и преподнес Зевсу. Он думал так: если пришелец – действительно бог, то он должен знать, что еда приготовлена из человеческого мяса, и не станет есть. Потрясенный этим Зевс страшно разгневался и сделал то, что сделал.

– Да-а, – снова неопределенно протянул Павел Алексеевич.

– И заметьте, – сказал Наталья, – данный миф содержит табу на людоедство и санкцию тем, кто это табу нарушит.

Машина подъехала в большой стеле.

– А это площадь 10 апреля, – сказала Наталья. – Памятник называется «Крылья Победы», сооружен к 40-й годовщине освобождения Одессы войсками 3-го Украинского фронта 10 апреля 1944 года.

Пока машина объезжала памятник, Павел Алексеевич внимательно его оглядел.

– Здесь на стелах, – сказала Наталья, – Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Одессе звания «Город-герой» и здесь же расположены фамилии всех одесских Героев Советского Союза.

– А почему – «Крылья Победы»?

– А это тоже специфика Одессы, – ответила Наталья, – посмотрите внимательней, эти крылья похожи на крылья чаек. Такой памятник мог возникнуть только в Одессе: задуман и сооружен исключительно одесситами.

Машина остановилась возле кафе, у которого стояло несколько столиков, над ними были камышовые крыши.

– А это что за бунгало? – спросил Павел Алексеевич.

– А это кафе при институтской гостинице, – ответила Наталья, – мы добрались до конечного пункта нашей поездки.

Савелий

– У тебя что, в машине нет кондиционера? – спросил Савелий, – когда они прилично отъехали от Одессы и мчались по выгоревшей от зноя степи, от чего жара в салоне казалось просто невыносимой.

– Я же открыл все окна.

– Ну да, окна ты открыл, и воздух пустыни стал проникать в салон.

Краморенко остановил машину, вышел из нее, достал из багажника ручную сумку-термос. Там было две холодные бутылки с минеральной водой. Одну он поставил рядом с переключателем скоростей, а вторую вручил Савелию.

– Пей и прикладывай к затылку, а то в обморок упадешь.

– Вот это выход из положения! – взъярился Савелий. – В соответствии с духом Одессы, так, что ли?

– В соответствии с обстоятельствами, – парировал Краморенко. – Цени. Вода в Одессе всегда была весьма ценным продуктом. В городе ведь нет своей воды.

– А море, а опреснители?

– Ты помнишь песню «Раскинулось море широко», так вот там есть такая строка: «Окончив кидать, он напился воды, воды опресненной, нечистой…» Понял? Опресненная вода не годится для питья и приготовления пищи.

– А как же Одесса?

– А вот так, с тех пор как город стал Одессой, появилась проблема ее напоить. В конце концов, в XIX веке построили очистительную станцию в пятидесяти километрах от Одессы. Она очищала днестровскую воду и подавала по трубам в Одессу.

Краморенко вновь уселся за руль, машина тронулась. Савелий отхлебнул воды из бутылки и почувствовал себя лучше. Он приложился еще раз.

– Товарищ, – ехидно заметил Краморенко, – не злоупотребляй, лучше используй ее как холодильник, а не как источник. Приложи бутылку к затылку.

– Да, ты поэт, – сказал Савелий.

– С чего ради? – не понял Краморенко.

– Рифма необычная: бутылку к затылку.

– Действительно.

Так, переругиваясь, они добрались до базы отдыха в Затоке. Она представляла собой несколько дощатых бараков, которые назывались кемпингами, такого же дощатого клуба, довольно приличного здания столовой и администрации.

Возле каждого кемпинга было несколько беседок, от пляжа базу отгораживала металлическая сетка, за ней была полоса песка метров в пятьдесят, а за ним – синее Черное море.

Начальник базы был похож на старого атлета, который немного запустил себя, но под брюшком и дряблыми трицепсами еще сохранились железные сухие мышцы, которые в любой момент могли взорваться мощным движением. Именно такие ребята в девяностые, уйдя в рэкет, обеспечили переход государственной собственности в частную. Правда, многие из них не дожили до светлого капиталистического будущего и не воспользовались плодами того перехода. Но некоторым повезло. И представитель этих некоторых стоял перед Савелием, бесцеремонно разглядывая его с ног до головы.

– Юра, не похож он на журналюгу, – произнес начальник, обращаясь к Краморенко.

– Да что ты, Афанасьич, – засуетился Краморенко, – мы с ним в одной группе на журфаке МГУ учились.

– Хорошо, – сказал Афанасьич, – есть у меня несколько каморок для одинокого и холостого. Там прохладно, но нет телевизора и радио. Холодильника тоже нет. Но стоят они копейки, и я сдаю их почти даром. Хотя есть и номер пошикарнее.

Он махнул рукой в сторону сооружения, похожего на вигвам, правда, выстроенный из дерева.

– Это наш люкс, там две комнаты на двух человек, но душ, бытовка и холодильник персональные. Разумеется, и стоят они дороже. Что выбираем?

– Вигвам.

– Что?

– Люкс, – поправил Савелия Краморенко.

– Ты правильный пацан, – сказал Афанасьич, – это мой тест на вшивость. Идите в бухгалтерию платите за номер и размещайтесь. А ты, Юра, привет, боссу передавай, скажи, жив еще Афанасьич.

После этих слов начальник базы скрылся в домике администрации, а Савелий и Краморенко пошли в бухгалтерию. Потом они устроились в одной из комнат люкса, переоделись и направились на пляж.

Искупавшись и забравшись под тень одного из немногочисленных грибков, завалились на полотенца.

– Он знаком с твоим боссом? – спросил Савелий, кивнув в сторону домика администрации.

– Да, – ответил Краморенко, – он был у него правой рукой…

– Когда тот захватывал Ильичевский порт?

– Наверное, меня тогда в Одессе не было.

– Ты домой когда?

– А вот схлынет жара, и поеду, а то в дороге угореть можно, машина-то без кондиционера.

– Ага, а меня, значит, можно было по жаре сюда вести.

– Не можно, а нужно. Чтобы ты почувствовал не только дух, но и температуру Одессы и ее окрестностей.

– Козел…

– Сам такой!

– Да, есть во мне и это, иначе с тобой не общался бы. И что я в тебя такой влюбленный?

– А я тебе списывать философию давал, – произнес Краморенко.

– А вот и нет, философии ты мне списывать как раз и не давал.

– Почему? Это была не философия?

– Нет, это была философия, но я ее не списывал, потому что философии у нас как раз и не было, – сказал Савелий.

– Как, не было?

– А так, дисциплина была, экзамен мы по ней мы сдавали, а вот философии как таковой на журфаке в то время уже не было.

– А, ты в содержательном смысле, – протянул Краморенко.

– В содержательном.

– Ладно, пусть будет «не было». Ты вот мне скажи, лихой ты мой однокашник. Чего тебя в Одессу потянуло? Про отдых ты мне уже говорил, а про работу? Хочешь поучаствовать в избирательных компаниях, так это бесполезно, у нас тут все схвачено на десять лет вперед. Чего ты хочешь?

– Хочу написать книгу. Об Одессе и одесситах. Как это тебе?

– Никак, если бы ты сказал мне об этом неделю назад, я бы с тобой разговаривать на эту тему даже не стал, а теперь другое дело.

– А что изменилось за эту неделю?

– На твое счастье или несчастье, возник в поле моего зрения один молодой человек. И мне кажется, это то, что тебе надо.

– Всего один?

– Ну, надо же тебе с чего-то начинать. Через три дня он свяжется с тобой, давай свою мобилу.

– Номер телефона я тебе дам, но у меня есть вопрос, а у него какой интерес ехать сюда…

– Есть у него интерес, есть, так что он сюда приедет, а уж удержать и разговорить его – твои заботы.

Топаз

Такси мчало по пыльным улицам июльской Одессы. Водитель без умолку болтал. Борис кивал головой из вежливости, но мысли его были далеки и от салона автомобиля, и от баек водителя.

Совсем не так представлял он встречу с Поповым. Но, наверное, иначе не могло и быть, если два взрослых человека не искренни друг с другом. И в разговоре они ходят вокруг да около, вызывая взаимное неудовольствие. И дело не в том, что они шифруют свое недалекое прошлое, хотя это чувствуется в первую очередь и, разумеется, раздражает собеседников. Они прячут и свое настоящее.

Виктор хотел пожаловаться другу, что жена-начальник вот-вот уволит его с работы, а Борису уж очень хотелось поделиться с собеседником тем, какой он крутой и предусмотрительный, поскольку в целях конспирации заказал номера в двух гостиницах. Но ни тот, ни другой не открылись друг другу.

– Отель «Черное море», – произнес водитель, останавливая автомобиль.

Номер Бориса оказался на пятом этаже, из него отрывался чудесный вид на море, синее и поднимающееся стеной за окнами гостиницы, именно стеной, а не далеко к горизонту.

Борис снова позвонил по телефону, который ему дали в Н-ске, но абонент молчал. Он набрал номер еще раз. И тут в наушнике что-то щелкнуло. Он набрал номер снова. На этот раз даже вызова не последовало. Значит, абонент просто не захотел с ним говорить.

– Вот ситуация, – произнес вслух Борис, – ну, Чилиндра, погоди.

Заплатив за номер и устроившись в нем, Борис вышел погулять в город. Но сразу же пожалел об этом. Стояла невыносимая жара, Борис выбрал для прогулок Приморский бульвар в надежде хоть как-то спрятаться в тени деревьев.

Он добрался до памятника Пушкину, подошел к Оперному театру. Зашел в магазин, что располагался неподалеку и долго рассматривал бумажники. Ему хотелось выбрать самый роскошный, но душила жаба, и он купил довольно просторный бумажник из кожзаменителя.

Затем он приобрел в киоске несколько еженедельников, сунул их под мышку и вернулся в гостиницу.

В вестибюле Борис купил новую симкарту и направился в номер.

Приняв душ, он пришел в себя и стал рассматривать покупку. Потом вытащил складной нож, нарезал из газет множество узких полос и набил ими бумажник, одновременно думая о том, что именно с этим содержимым его приобретение может называться бумажником, а не лопатником.

О том, что бумажник – это лопатник, он узнал еще в партии, где рабочим у него был бывший зек по кличке Чилиндра.

Там, в поле, где, кроме работы, не было никаких развлечений, любая необычная информация воспринималась с интересом, поскольку была либо способом убить нерабочее время, либо разновидностью досуга.

Отдохнув от Одесской жары, Борис отправился пешком в гостиницу на Дерибасовскую, 27 и поселился в одном из ее номеров. Номер был небольшой, но дорогой. Там, кроме телевизора и холодильника с прохладительным напитками и вином, был сейф с цифровым замком, кстати, как и в гостинице «Черное море». Впрочем, это не удивило Бориса. Это «удобство» и привлекло его снять именно этот номер в этой гостинице.

Борис вытащил из портфеля матерчатый сверток и поместил его в сейф. Затем разобрал постель и повалялся на ней. Потом оделся и пошел гулять уже по вечерней Одессе.

Он прошел знакомым путем по Приморскому бульвару, долго стоял у памятника Дюку Ришелье. Затем завернул в ресторан углового дома, над которым были две странные взаимоисключающие друг друга вывески. Одна из них призывала: «Жарьте, Жора, жарьте, рыба будет», – другая была на украинском. Впрочем, что она гласила, Борис понял не сразу. Он несколько раз прочел изречение, и вдруг его озарило: это был всего лишь перевод русского афоризма: «Употребление алкоголя в малых дозах безвредно в любых количествах».

Заказав пасту и мясной стейк, Борис стал присматриваться к посетителям ресторана, желая увидеть в них будущих контрагентов по переговорам, ради которых и прибыл в Одессу.

Вот сидит толстый уже немолодой мужчина с юной напарницей (или партнершей?), поскольку ни на супругов, ни на любовников они не похожи. Он вполне мог быть юрисконсультом какой-нибудь фирмы или организованной преступной группировки, что в наше время почти одно и то же.

Или вот тот почти двухметровый молодой человек со скучающим взглядом потягивающий «Мартини» вполне подошел бы к роли телохранителя местного мафиози. Хотя нет, вряд ли, телохранители в наше время не пьют «Мартини», они или вообще не пьют, или пьют крепкие напитки.

А вот эта пара вряд ли может оказаться за одним столом переговоров с ним. Они, скорее всего, приезжие, как и Борис. По каким признакам он это определил? Да ни по каким, просто на их лицах это написано. Они отдыхающие, и все.

Подумав немного, Борис решил заказать к стейку красного вина. Официант принес карту вин, там было лишь одно знакомое название – «Каберне».

Хорошо приготовленный стейк и бокал красного терпкого вина привели его в благодушное настроение. И он снова вернулся к осмыслению выполнения той миссии, ради которой прибыл в Одессу.

Итак, если с ним на переговоры выйдет не сам Дерибан, а его представитель, как ему построить беседу? Если представителем будет мужчина, а в этом он не сомневался, то нужно будет…

Борис представил, что он беседует в гостиничном номере с толстым немолодым мужчиной, который является консильери^[4] одного из одесских мафиози. Представить-то представил, но дальше этого дело не пошло. С чего начать, как продолжить беседу, как выйти из нее, если условия, которые ему предложат, не будут его устраивать?..

Так ничего и не придумав, Борис рассчитался с официантом и побрел в гостиницу. Но по дороге его озарило. Он понял, что ему нужно сделать. Все стало на свои места.

В гостинице он стал писать записку, содержание которой было непонятно для непосвященного: «Шарик просил передать лопатник и маляву Саше Дерибану». Ниже шла приписка собственно для Дерибана. Закончив писать, Борис вложил записку в бумажник и лег спать.

Утром он позавтракал и вызвал такси, воспользовавшись новой симкартой. Все остальное было делом техники. Добравшись до рынка, на седьмом километре Борис демонстративно сунул бумажник в задний карман брюк, который на языке щипачей носит название «чужого», и стал ходить по бутикам, рассматривая товары и общаясь с продавцами.

Время от времени он контролировал нахождение бумажника в кармане. Тот оставался на месте.

У одного из контейнеров, где продавали рыболовные снасти, Борис задержался. Его заинтересовал спиннинг с большой катушкой.

Продавец стал толково объяснять, почему именно такая катушка удобнее всего в ловле крупной рыбы.

– Скорость движения блесны больше, – говорил он, – и, следовательно, более мелкие хищники не успевают за ней. Способны взять такую приманку только крупные. Так что происходит естественный отбор, мелочь остается в воде, а крупные хищники – у вас в ведре.

Борис мог бы поспорить с продавцом, но тот так вдохновенно врал, что делать этого не хотелось. А продавец все говорил и говорил, приводя самые нелепые аргументы.

Сам того не подозревая, Борис попал в сети «торгового обаяния», суть которого заключается в некоем чувстве вины перед продавцом. За то, что он уделил потенциальному покупателю сколько внимания, а он ничего не купил.

– Сколько? – спросил Борис.

– Восемьдесят баксов, – ответил продавец.

– А в гривнах?

– Сейчас посчитаю, – сказал продавец и достал калькулятор.

Борис в ответ полез в задний карман брюк и не обнаружил там бумажника.

– Не может быть, – сказал продавец, увидев изумление на лице Бориса. – У нас такого не бывает.

– Наверное, я забыл его в кафе, – сказал Борис и быстро вышел из бутика.

Дело сделано, и ему не было смысла оставаться на рынке дольше.

Борис снова поехал в центр города, пошатался возле порта, подошел к скульптуре ребенка, причинное место которого было истерто многими руками туристов и экскурсантов.