И все как-то сразу сложилось. Уровень криминала там нисколько не ниже, и если подойти с умом, то можно найти не менее забойный объект для исследования и описания и не обратить на себя лишнего внимания. И опыт работы в Москве пригодиться: в Одессу не надо ехать для расследования, туда нужно ехать, чтобы описать одесситов. А это не должно вызвать подозрений.

Телефон Краморенко он нашел быстро. Позвонил, тот даже обрадовался звонку.

– Ты в какой журналистике? – спросил Савелий после приветствий и слов вежливости.

– В украинской, – ответил Краморенко.

– Да, нет, Юра, – я имел в виду, – бумажной или электронной?

– Савелий, – был ответ, – я в рекламной журналистике. Тут один мужичок в свое время правильно сориентировался и приватизировал Ильичевский порт, так вот я у него работаю, пишу тексты.

– Какие?

– Савва, любые, какие боссу нужны.

– Понятно.

– Ты к нам отдохнуть?

– И отдохнуть, и поработать, как пойдет…

– Ну, приезжай, на месте разберемся… Ты-то сам в журналистике?

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что с твоими габаритами и мощью мог уйти в бои без правил…

– Да нет, Юра, в бои без правил я не пошел, кишка тонка. Да и мозги нужно поберечь. До встречи.

Через несколько дней после разговора Савелий шел на вокзал. За спиной его была большая дорожная сумка, которая вовсе не казалась огромной, потому что Савелий, как верно подметил Краморенко, был мало похож на журналиста-интеллигента. Выглядел он как грузчик, был широк в плечах и кости, крепко цеплялся за асфальт мощными чуть кривоватыми ногами.

С Юрой Краморенко Савелий познакомился на вcтупительных экзаменах в МГУ. Москвич Злоба и донецкий паренек Краморенко, несмотря на разность внешности и характеров, быстро сошлись друг с другом. А после того как Злоба фактически спас провинциала от кулаков двух московских гопников, стали друзьями, между ними установилась некая иерархия, в которой Злоба играл роль старшего брата.

Топаз

Борис не был здесь четверть века, с того времени как пытался поступить в Одесский электротехнический институт связи. В то время институт находился на улице Красной Армии. Если вуз сохранился, то улица, наверное, уже переименована. Институт носил имя создателя радио Попова. Это он помнил хорошо, во-первых, потому что другого такого в Советском Союзе не было, а во-вторых, такую же фамилию имел его друг и товарищ по факту тех неудачных экзаменов Витя Попов. Какое-то время он переписывался с ним, но с распадом СССР друг перестал отвечать на письма.

Борис вышел из вагона последним, постоял на перроне и направился на привокзальную площадь. Было жарко, хотя чему удивляться, ведь это Одесса. Борис набрал номер, который ему дали в Новосибирске, абонент молчал.

– Ни фига себе, – подумал он, – а что делать?

– Начальник, – обратился к нему один из таксистов, – машина к вашим услугам.

«Может, съездить на улицу Красной Армии?» – подумал Борис, но тут же отогнал от себя эту мысль. Ведь ностальгия всегда связана с приятными воспоминаниями, а неприятные всегда отторгаются памятью.

– Улица Тенистая, – сказал Борис водителю такси, усевшись на заднее сиденье.

Машина сорвалась с места и тут же резко затормозила: по пешеходному переходу на красный свет неторопливо шла собака.

Водитель чертыхнулся, а потом добавил в сердцах:

– В Одессе даже собаки не соблюдают ПДД.

Борис никак не отреагировал на эту реплику, понимая, что находится в Одессе, где таксисты тоже играют роль одесситов.

– В Одессе впервые? – спросил водитель.

– Нет, – ответил Борис.

Водитель замолчал, а Борис стал вспоминать свой последний день в Одессе.

В тот день он успел завалить последний экзамен, забрать документы и обнаружить в своем кармане последние пятьдесят копеек.

Взять билет на эту сумму до Киева, где у него жила тетка, которая, собственно говоря, и рекомендовала ему поступать в ОЭИ, не было и речи. И он пошел болтаться по городу. На Дерибасовской зашел в пивную под названием «Гамбринус».

Он помнил дубовые столы и лавки без спинок, весьма специфический запах, поскольку под отдельными столами был желобок, по которому текла вода, и можно было тут же справить малую нужду.

Ассортимент пива был небольшим: «Жигулевское» и «Рижское».

Борис взял кружку и устроился на свободное место.

Первый же глоток освежил его и опьянил. Он вспомнил, что весь день ничего не ел. И зверский аппетит проснулся в молодом организме.

– Не занято? – спросил его мужик средних лет, от которого пахло водкой.

– Свободно, – ответил он тогда.

Мужик выпил кружку пива и вдруг предложил.

– А давай я тебя угощу.

– А давай, – ответил он, удивляясь тому, как легко согласился на добровольное угощение.

Выпили по кружке. Мужик, уже не спрашивая Бориса, заказал две порции пельменей.

Съели пельмени.

Куда-то далеко ушли от Бориса и проваленный экзамен, и отсутствие денег на обратную дорогу.

А мужик долго смотрел на Бориса, а потом вдруг сказал.

– Слушай, не убивай меня.

– Хорошо, – так же спокойно ответил ему Борис, – не буду.

– Точно не будешь?

– Точно.

– Тогда пойдем ко мне, – сказал мужик, – я тут недалеко живу, у меня жена и ребенок. Жена варит уху. Ты любишь уху?

– Люблю.

– Тогда идем.

И они пошли к нему в дом.

По дороге Борис спросил:

– Ты кто?

– Моряк, – ответил мужик, – я с рейса пришел, сразу домой, пока жена готовит уху, решил в пивную заглянуть и тебя встретил. Ты рад?

– Рад, – искренне ответил Борис.

– Я тоже, – сказал мужик, и, как показалось Борису, тоже совершенно искренне.

– Как тебя зовут? – спросил Борис.

– Анатолий, но для тебя просто Толя.

Они пришли в старый одесский двор, где у моряка была маленькая квартира, в которой его трепетно ждала небольшого роста рыжеволосая женщина и ребенок трех лет, которого звали по-взрослому Бронислав.

Ребенок ходил по комнате, посматривая вверх на незнакомых ему мужчин, и время от времени обнимал за ногу мать, произнося одно и то же:

– Моя мама…

– Валя, – сказал женщине Анатолий, – это мой друг Борис, он не одессит, но великодушно согласился не трогать меня.

Женщина в ответ на данную реплику даже бровью не повела, а стала усаживать Бориса за стол, который уже был накрыт на трех человек. Видимо, заскоки Толика ей были привычны, а может, это была какая-то непонятная игра людей, один из которых вернулся после многомесячного плавания, а другой несказанно ему рад, готов простить все его заскоки и неадекватности.

Они выпили и стали хлебать уху. Самое удивительное, что Борис не чувствовал опьянения: то ли выпил он не так много, то ли закуска была мощная.

– Еще по одной? – спросил Толик.

Борис кивнул. Выпили еще по стопке и вдруг Бориса прорвало. Он вдруг заплакал и уткнулся лбом в плечо Толика. Толик и Валентина бросились его успокаивать и делали это искренно, так доброжелательно, что даже маленький Бронислав подошел к Борису и обнял его за ноги.

Отплакав, Борис рассказал Толику о том, как он попал в Одессу, как сдавал экзамены, как провалил последний, как остался без копейки денег и не может уехать в Киев. И тогда Толян, его жена и даже трехлетний Бронислав засуетились, засобирались и повели Бориса на вокзал.

Они шли по улице: впереди Валентина с Брониславом на руках, а сзади Борис, которого держал под руку Анатолий. Огромные очереди у касс привели Бориса в уныние. Но случилось чудо, Толик, минуя всех, подошел к кассе. Он предъявил какой-то документ и взял билет до Киева.

– Что он им показал? – спросил Борис Валентину.

– Паспорт моряка, – ответила та.

– И подействовало?

– Как видишь, – ответила Валентина.

Толик, отходя от кассы, успел обняться с доброй дюжиной одесситов и рассказать, что у его друга Бори проблемы и их нужно решить, наконец, добрался до Бориса и Валентины. А потом он жену, сына, Бориса и эту добрую дюжину знакомых и случайных людей повел в привокзальный ресторан.

Увидев Толика, две официантки сдвинули три стола, за которые, нет, не сели, а стали все приглашенные Толиком, а сам Толик произнес напыщенную речь о том, что его друг Боря попал в беду. Но в беду он попал в Одессе, а в Одессе друзей в беде не бросают.

Нужно сказать правду, что после речи Толика все приглашенные, выпив по стопке и бросив в рот несколько ломтиков сыра или колбасы, покинули ресторанный зал, а Валентина и Толик, уже сидя за отдельным столом продолжали потчевать гостя Одессы Бориса.

Уже объявили посадку на поезд, а троица с каким-то усердием и почти неистовством все напихивала Бориса одесскими яствами. Прозвучало объявление диспетчера, что до отправления остается пять минут, однако ничего не изменилось. И только когда объявили отправление, они вдруг рванули на перрон, толкая впереди себя Бориса…

– Начальник, начальник, – водитель такси дергал Бориса за рукав, – приехали, с тебя сто сорок гривен.

Олесь

– Отец, мне намекают…

– Я полагаю, что у твоего руководства хватило ума не ориентировать тебя на Черноморское морское пароходство, которого уже полтора десятка лет не существует?

– Нет, отец, объект диверсии мне уже определен.

– Очень плохо.

– Почему?

– Потому что наши конспирологические заморочки сводятся этим на нет.

– Почему?

– Тебя будут ждать там.

– Понятно, но у меня будет некая фора, если я приму твою тактику. Плюс ты дал мне другие документы… Так?

– Так.

– Тогда нужно…

– Что нужно, ты сейчас поймешь сам. Посмотри наверх, что ты видишь?

– Химер.

– Правильно.

– А почему я привел тебя именно сюда?

– Думаю, ты сам мне об этом скажешь.

– Скажу, чтобы ты не попал в мясорубку.

Отец долго смотрел на химер и, наконец, продолжил:

– Химера – это то, что сочетает в себе несочетаемое. С одной стороны, все качества этих тварей есть у других тварей божьих, но у химер они гипертрофированы и…

– Отец, я недавно слушал лекции одного неоязычника.

– Кого?

– Неважно. Так он говорил о древнем письменном языке, из которого появились и латиница и кириллица.

– А таковой существовал?

– Существовал, если он говорил об этом.

– А какая связь между химерами и древним языком.

– Самая прямая. Графика первой буквы «А» обозначает строение мира, его дуализм. Дуализм всех без исключения сущностей.

– Тут, пожалуйста, подробнее.

– Пожалуйста. Мир – война, день – ночь, белое – черное. А вот деньги не имеют признаков объективной сущности. У денег нет положительной сущности, они являются сами по себе, сами в себе, значит, это есть порождение человеческого сознания и не более того. А порождение человеческого сознания – химера. Ибо то, что не имеет противоположной сущности, отсутствует во всей Вселенной.

– Где ты нахватался этой мистики?

– Там, куда ты меня отдал тренировать двадцать лет назад.

– Но там этого не было.

– Тогда там было другое. Была синтаиская философия, и ты не был против.

– Она лучше дисциплинировала мальчиков, чем секции самбо в «Динамо».

– Ну вот, а теперь подготовка единоборцев строится на иной основе.

– Основе мистики?

– Отец, если мистика поможет выжить, в том числе твоему сыну, почему ты против?

– Да я не против, просто понять не могу.

– А зачем тебе понимать. Ведь ты не можешь понять, как бегает ток по проводам, а электричеством пользуешься.

– Ну ладно, мне не хочется, чтобы ты вдруг стал шаманом.

– Если это поможет мне выжить, пусть я буду шаманом.

– Нет, что-то во мне протестует против этого. Мой сын и вдруг шаман.

– У тебя старые представления о шаманстве.

– А у тебя новые?

– Да, шаман – это человек, который может делать то, чего не могут другие.

– Ты мне еще расскажи анекдот о чукчах.

– Пожалуйста. Чукча сидит на суке дерева и пилит его. Идет геолог. «Грохнешься», – говорит он чукче. – «Да посел ты», – чукча отвечает и продолжает пилить. Надпиленный сук трещит и ломается. Чукча падает. «Однако, шаман», – говорит он, поднимаясь с земли.

– Ну и зачем ты мне все это рассказал?

– Чтобы проиллюстрировать сказанное ранее.

– А оно нуждается в иллюстрации?

– Да, ведь мы, по сути, говорим на разных языках. А рассказал я тебе это потому, что геолог видит причинные связи, а чукча нет. И считает его шаманом, хотя он всего лишь знающий человек. После того как ты дал мне дважды липовые документы и вооружил знаниями, я – геолог, а они все – чукчи.

– Да, ловко у тебя это получается.

– Школа хорошая.

– Остряк, хотя кураж перед заданием и во время его выполнения вещь неплохая. Если он способствует решению задачи и выживанию исполнителя, другое дело, если это некая нервная реакция на…

– Отец, хватит, скажи лучше как мама?

– Она, как и ты, впала в мистику, еще в институте начинала писать стихи, а теперь это к ней вернулось.

Отец вытащил из кармана несколько свернутых вчетверо листов бумаги, развернул и прочитал:

О здравствуй, грусть! Тебя ли в чистом поле

Над рожью легкий ветер расплескал,

И розовый закат разлил румянца вволю

И тихо в ля миноре зазвучал.

Вечерняя звезда блеснет слезою светлой…

Под старою сосною меж хлебов

Я жду тебя в свиданья час заветный

В сплетенном для тебя венке из васильков.

– Как тебе? – спросил отец.

– Па, я не силен в поэзии, но, по-моему, она влюбилась.

– Вот и у меня такое ощущение. Возьми их…

Отец снова свернул листы вчетверо и протянул Олесю.

Олесь сунул бумаги в карман брюк.

– К ней не зайдешь? – спросил отец.

– Нет.

– Почему?

– Потому что чем торжественнее все это, тем больше шансов провалиться.

– Может, ты и прав.

– Прощаемся? – спросил Олесь.

– Да, но напоследок тебе небольшой подарок – сим-карта.

– Зачем она мне?

– В критический момент дай мне знать, где ты находишься, или просто вставь ее и инициируй.

– Зачем?

– Я буду тебе позванивать. Постоянно. И когда дозвонюсь, пойму, что у тебя какие-то проблемы. Иначе бы ты ее не вставил в телефон.

– Лады.

– И еще одно. В Одессе недалеко от моря живет мой друг.

– Он тоже бывший сотрудник?

– Нет. Ранее он работал в пединституте. Сейчас на пенсии, собирает материал для книги. Остановишься у него, дешевле и надежнее.

– А бесплатно нельзя? Все же твой друг?

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что это Одесса.

– Ясно. Ты сейчас куда?

– Мне надо к Коле в резиденцию.

– А, понятно, откуда у тебя информация.

– Хорошо, что тебе понятно. Да, будешь жить у Сильвестрыча, больше слушай его, чем сам говори. Он старик словоохотливый, и хотя не наш коллега, но во время войны был ястребком, то есть ловил диверсантов. Возможно, тебе что-нибудь из его разговоров и пригодится.

Павел Алексеевич

Слава Богу, что поезд приходил в Одессу в девятом часу вечера. Дневная жара уже схлынула, было не жарко, но душно.

На перроне его ждала представительница института с маленьким плакатом в руках, на котором было выведено «Наскокин».

– Наталья, – представилась встречающая, – заведующая отделом международных связей.

– Насокин, – ответил Павел Алексеевич, не обратив внимания Натальи на ошибку. Но тут из вагона вышла Лидия и сделала замечание встречающей.

– У вас ошибка на плакатике, – сказала она, – лишняя «к». Внимательней надо быть.

Лицо Натальи сделалось пунцовым.

Но Насокин не дал Лидии развить успех.

– Счастливо оставаться, – сказал он попутчице, взял свободной рукой Наталью под руку и пошел прочь от вагона. И чем дальше он уходил, тем больше чувствовал некое облегчение, потому что Лидия выполнила свое обещание, и он целый день с небольшими перерывами беседовал с ней. Правда, это нельзя было назвать диалогом, скорее, это был монолог, прерываемый попытками слушателя что-либо уточнить, уяснить или с чем-либо не согласиться.

За время приближения к границе вагон постепенно наполнялся, и это отчасти спасало Насокина: в купе всегда были люди, а в коридоре выстоять можно было час-другой, не больше. Хотя, честно сказать, Лидия помогла ему скрасить время в дороге и заодно дала первичную информацию о городе, в котором она бывала на отдыхе каждый год.

Лида оказалась его коллегой – историком.

– Вы знаете, Павел, – говорила она, – Одесса должна была называться Одиссеем. Но хитрые одесситы, чтобы понравиться Екатерине ІІ, переделали это имя на женский лад.

– Вот уж не думал, что для этого нужно быть хитрым.

– Нужно, – безапелляционно констатировала Лидия и, не объяснив почему, продолжала: – Но о том, что строящийся город называется Одессой, знали только грамотные люди. Все остальные, а в особенности крестьяне, жившие в ее окрестностях, называли Одессу по-прежнему по имени крепости Хаджи-Бей.

– Ну, это проблема всех переименованных городов, – заметил Насокин, – время идет и все расставляет по своим местам. Разве в Одессе было не так?

– Одесситы, а точнее городская верхушка, не хотели ждать милостей от естественного процесса, когда время само все расставит по местам. Как вы думаете, почему?

– Не знаю, – честно признался Насокин.

– Все по тем же причинам, ведь Хаджи-Бей был турецкой крепостью, и нужно было как можно быстрее вытравить это название из сознания местного населения. И как была решена эта задача?

– Подобные задачи всегда решаются с использованием метода кнута или пряника.

– Никаких «или», – сказала Лидия. – В данном случае были использованы оба метода одновременно. Городские власти стали выставлять наряды казаков на въезде в город по ярмарочным дням. Казаки спрашивали у тех, кто ехал в город: «Куда едете?» Если крестьяне отвечали, что в Одессу, им давали пряник. А если в Хаджи-Бей, то били нагайкой. Это мгновенно переломило ситуацию.

– Двойное стимулирование, – оценил действия городских властей того времени Насокин.

– А еще вам нужно будет в бюро или у частных гидов записаться на экскурсии…

– По историческим местам?

– Не совсем… Такие экскурсии выпадают из русла тех, к которым мы привыкли. Конечно, вам нужно посетить катакомбы. И не только потому, что там были подпольщики и партизаны, катакомбы – это часть Одессы, которая и делает ее Одессой, непохожей ни на один другой город. Кроме того, есть экскурсия «Криминальная Одесса».

– Зачем мне все это?

– Вы должны проникнуться духом города, иначе он вас не примет.

– Мистика какая-то, примет – не примет. А может, это все фантазии экзальтированных почитателей Одессы?

– А вы попробуете сопротивляться духу Одессы? Сразу почувствуете себя не в своей тарелке.

– А вы-то откуда это знаете?

– В детстве у меня было плохое зрение, поэтому мама возила на консультации и лечение в клинику Филатова.

– Понятно, и после этого вы заразились так называемым духом Одессы.

– Только не «так называемым», очень вас прошу, не относитесь к Одессе свысока. Она этого не любит.

– Знаете, – сказал Насокин, – у вас типичная ситуация так называемого импринтинга.

– Ну вот, опять так называемого.

– А иначе и не скажешь. Вы срисовали в детстве отношение к Одессе тех, кто вас окружал во время поездок в клинику Филатова, а потом и на отдых. И вы видите все их глазами и транслируете это всем, кто еще не видел города. То есть ваше сознание зафиксировало не настоящую Одессу, а ту легенду, которая существует о ней. Это немного напоминает отношение россиян к Парижу.

– Почему именно к Парижу?