Дни службы в армии шли своим нескончаемым чередом. Я вставал в шесть утра, делал зарядку, завтракал, занимался строевой подготовкой, стрелял на стрельбище из автомата, ходил в наряды и ездил в Москву на службу – регулировал на перекрестках нашим колоннам. Почти уже привык к тревогам – они были по нескольку раз в неделю: днем и ночью.
После боевой и строевой подготовки, у нас после обеда было личное время – на то, чтобы подшить очередной свежий подворотничок к форме, написать письмо домой, почитать книгу или послушать новую пластинку на электропроигрывателе, который наш командир поставил в красном уголке казармы. Мои друзья, свободные от нарядов, занимались в это время своими делами – кто писал письмо, кто рисовал, а один из новобранцев собирал цветомузыкальную установку, чтобы на экране наблюдать разноцветные всполохи от музыки. Паша, который был моим земляком, делал маски из дерева, а другой мой приятель занимался чеканкой.
Когда вышел приказ о демобилизации, мы все начали считать дни и делать дембельские альбомы. Все военные, которые умели хорошо рисовать, или фотографировать, были заняты этой важной работой, и делали ее не только для себя, но и для тех, кто не умел ни рисовать, ни фотографировать.
У меня был фотоаппарат Смена 8М, и я умел не только с ним обращаться, но и делать фотографии. Половину дембелей я точно обеспечил фотографиями в дембельские альбомы, работая по ночам и печатая их в больших количествах. Но рисовать я не мог. Рисунками в дембельские альбомы занимались несколько ребят, которые были нарасхват. У них был талант, которого у меня не было. В нашей роте по рукам ходили их удачные рисунки, и я делал с них копии через копирку. На некоторых из них были маски, на других красивые девушки и простые пейзажи. С этими рисунками я и приехал домой. Они лежали долго в моем дембельском альбоме, но когда началась мода на чеканки и маски, я их достал и принялся за работу.
После посещения лекций в институте я шел в мастерскую, делал маски или стучал молотком, делая очередную чеканку. Один мой друг развлекался тем. что делал всякие фантастические морды, зверей или фигурки из капа. Но когда я попробовал вырезать что- либо из капа, мне это занятие не понравилось: слишком тяжело, и всегда можно было пораниться от остро наточенного инструмента. Березовый кап. который я нашел в лесу, я приволок домой. и отец из него потом понаделал множество ручек для долот.
В одном магазине я купил приспособление для выжигания и для гравировки. Работать с этим аппаратом было одно удовольствие, и я много времени посвятил выжиганию и гравировке. Особенно мне удавалось выполнять гравировку на своих охотничьих ножах. Их после этого можно было помещать в музей, так они хорошо выглядели. Эта мода на изготовление своими силами разных поделок, а потом развешивание их по стенам квартир – масок, чеканок или просто красивых безделушек из ткани, меха, дерева продолжалось лет десять, и постепенно сошла на нет.
Чеканки, куски фанеры с выжженными на них картинками и маски постепенно исчезали со стен, переезжали в чулан или на чердак, но мысли о том. чтобы их выкинуть, у меня не было.
Прошло несколько десятков лет. В своих путешествиях по стране я ходил по музеям и выставкам, смотрел на экспонаты, которые были там выставлены. В один прекрасный день, когда я был в музее современного искусства – смотрел на картины, маски и чеканки, которые сделали известные художники, мне пришла мысль, что и мои изделия – маски и чеканки могли бы висеть в этом музее, взамен некоторых, сделанных, по-моему, недостаточно хорошо. Я приехал из Ленинграда домой, залез на чердак, побывал в чулане, и все свои поделки и работы занес в дом.
Я почистил их, разложил в самой большой комнате, и устроился перед ними на стуле поудобней. У меня появилась прекрасная, сулящая мне большую сумму денег, мысль: выдать эти произведения за творения великого мастера и продать на аукционе за сумасшедшие деньги. Самые большие деньги за такие произведения искусства можно было получить на престижных аукционах, например, Сотби.
Я написал туда письмо и приложил фотографии бесценных моих изделий – маски, которые были вырезаны из сосны, но потом обожженные под паяльной лампой, выжженные пейзажи и несколько кухонных ножей с гравировкой на лезвиях и несколько чеканок.
Через несколько дней получил ответ из этого торгового дома. Они очень заинтересовались этими раритетными произведениями и предложили продать их на очередном аукционе. От меня требовалось только приложить оценку эксперта и отправить их посылкой.
Я зашел к своему приятелю, показал фотографии этих моих поделок и он написал официальную бумагу, в которой было сказано, что это изделия народных промыслов и они стоят совсем ничего, просто даром. Это было то, что мне и надо.
Все свои поделки, прошу прощения, гениальные творения, я упаковал в почтовые ящики, написал адрес и отправил в Англию. Посылка шла целую неделю, но когда пришла, я получил приглашение на очередной аукцион. В визовом центре прочитали это приглашение и пообещали как можно скорее выправить мне визу. Но дело с визой длилось долго, и я не успел ее получить. Аукцион прошел без моего участия, я только получил от устроителей очередное письмо, в котором было написано, что все маски, гравировки и выжженные картины были проданы за большие суммы. В этом письме был каталог, и рядом с каждым произведением искусства стояла цена, за которую он была продан – там были цифры с шестью нолями …
Пришлось мне указать свой банковский счет в Сбере, на который мне перечислялась пенсия, и через несколько дней на него пришла сумма, причем в рублях – с девятью нолями. Я снял со счета свою пенсию, а остальное пока оставил на своем накопительном счете.
Мне надо было привыкнуть к двум важным мыслям,– что я, во-первых богач, а во-вторых, что я талантливый великий мастер.
Чтобы ненароком не зазнаться, я пошел в мастерскую, открыл один из ящиков и долго смотрел на лежащие в нем долото, резцы и молотки. Мне надо было продолжать работу…
Давным-давно, когда у меня время просто погулять по лесу, я облазил все окрестности около моего дома. Там было, где погулять, особенно мне, гуляке по природе и ходоку по профессии: – я был геологом и очень любил ходить в геологические маршруты, с радиометром и без него. Но начальство всегда назначало меня начальником отряда, или, на худой случай, самым старшим, или главным геологом, и в связи с этим, даже если я и ходил в геологические маршруты, голова у меня всегда болела за технику, людей, хозяйство и подчиненных. Просто так идти по горам, тайге или степи, смотреть по сторонам и рассматривать обнажения, безо всяких забот, у меня не получалось.
Теперь я наверстывал упущенное, – правда, у меня не было рюкзака, радиометра, спектрометра, полевой сумки, геологического молотка, компаса и навигатора. Но это было непривычно только в первые дни, а потом я привык ходить везде и всюду без груза, – налегке, и радовался этому. Мне не надо было заботиться о подчиненных, техник и плане, – я был свободным, как ветер, – куда он подует, туда я иду. У меня не было никаких планов и задач, – меня признали безработным, и недели две-три я был предоставлен самому себе. Такой возможности, конечно, я упустить не мог, и шатался, как медведь-шатун везде, куда меня несли ноги.
Обед с собой я не брал, потому что жизнь меня научила к такому плотному завтраку, что я мог прожить дня два после него. А если я отправлялся в путь после обеда, то это было мне на руку, потому что если я после обеда не займусь какой-нибудь активной работой, то чувствовал себя отвратительно:– мне после обеда надо было пройти километров пять или шесть, и после этого я чувствовал себя отлично. К этому, плотному завтраку и обеду, меня приучила жизнь, – как знать, может обеда в этот день не будет, а после плотного обеда следовало всегда помнить, что ужин может быть состоять из воды и сухарей, которые случайно найдутся в рюкзаке, или сигареты перед сном. Но от ягод или другой пищи в своих путешествиях я никогда не отказывался, – ягоды ел тут же, а остальную пищу складывал в карман, или в рюкзак, если ее было много.
Далеко от своего дома я не ходил, – километров двадцать летом и сотню зимой. Потом я возвращался, голодный как волк и довольный, что день прошел отлично. В пределах этих километров находилось масса интересных мест, и я поставил себе целью обойти их все: пруд, каменоломни, карьеры, пляжи, болота и реки. Но я никуда не спешил, – просто двигался своим прогулочным шагом и наматывал километры, смотрел по сторонам и нагуливал аппетит.
В один такой прогулочный день я шел по знакомой лесной дороге. Дорога была очень хорошей: – почему-то мне на ней всегда было хорошо на душе, даже если я выходил из дома с кучей проблем. На ней я придумывал, как эти проблемы решить и тотчас забывал о них. Почему-то на этой дороге мне никто и никогда не попадался, и я очень удивился, когда вдруг за поворотом увидел фигуру, сидящую на стволе осине перед кучей всякого хлама.
Я с интересом покосился на этого мужика, но даже не стал здороваться – это в наших местах было не принято: все занимались своими делами. Это было нормально. А допустим, в тайге, далеко от всякого жилья, с незнакомыми людьми, следовало здороваться, поговорить о том, о сем, а если надо помочь, то следовало следовать принципу – одна голова хорошо, а две лучше. И я прошел мимо, как мимо столба, или лужи на дороге.
Но что-то в этой фигуре мне показалось странным, и я, пройдя несколько метров, оглянулся, а затем остановился, а потом вернулся, сказал «Привет, как дела?». Мужик поднял голову и тоже сказал привет. Я присел на корточки и закурил. Рядом с ним лежал наполовину заполненный рюкзак довольно необычной конструкции, которую я видел первый раз в жизни: у него было не две лямки, а четыре и он был сделан из неизвестного мне материала. В рюкзаках я, слава богу, разбирался, но такого не видел никогда. И слово "привет" произнесено им было с каким-то не то, что с акцентом, а просто как-то по-другому.
И вдруг я понял, почему я остановился, а потом повернул и сидел теперь рядом с этим существом на корточках: – из коротких сапожек красного цвета выглядывал кусок ноги, и этот кусок ноги явно был нечеловеческим, – он был покрыт не то мехом светло-голубого цвета, то ли пухом. Допрашивать его мне было неудобно, но я набрался смелости, и спросил – ты с какой планеты? Он не удивился вопросу, просто поднял голову и на меня уставились светло-голубые, как у змеи глаза. И потом спросил, – как я это узнал.
Пришлось ему сказать, что виной тому его ноги и странный акцент. Он поправил свои штаны и сказал, что он прилетел издалека, и я вряд ли знаю эту планету. Когда он говорил таким механическим голосом, я заметил у него на шее черный обруч. Это был такой переводчик.
Я успокоил моего собеседника, сказал, что я ничего не имею против гостей, но зачем он здесь, на этой куче мусора? Трёхпалая рука потянулась к куче хлама и выудила из нее банку из-под пива. Затем сплющила ее, как прессом и положила в рюкзак, который был наполовину заполнен такими сплюснутыми алюминиевыми банками. После недолгой паузы он объяснил, что минерально-сырьевая база его планеты истощена, и обитатели ее вынуждены добывать металлы таким способом. Я ему пообещал, что никому не расскажу о нашей встрече и добавил, что здесь алюминия мало, но я знаю место, где его просто завались. Надо просто его сложить и увезти. Но его рюкзака для этого было мало.
Голубые змеиные глаза уставились на меня, и я понял, что он клюнул, как рыба на червяка. Ему явно было мало алюминия из консервных банок, но даром я отдавать алюминий не хотел, и сразу его об этом поставил в известность. Существо поняло и спросило, что мне надо. Я был опытным торговцем, менеджером с дипломом, и ответил, а что у тебя есть? Мне не нужны были бусы и ракушки в качестве платы…
Он после минутного раздумья выгреб из кармана рюкзака гость крупных ярко-красных кристаллов, и судя по их граням, это были алмазы. «Хорошо» – ответил я, и, показав на переводчик, сказал, что «мне надо еще этот аппарат».
Мы договорились об оплате, потом я ему сказал, что после того, как я ему покажу, где много металла, он мне заплатит и вернет на это же самое место. Мне еще было интересно, на чем он меня повезет. Но действительность превзошла мои ожидания. Оказалось, что его летательный аппарат был на орбите, и он его вызвал. Через полминуты его корабль стоял на просеке, и мы залезли в аппарат в форме шара. У него были прозрачные стенки и мне, как в мыльном пузыре, было видно, куда мы летим. По моей просьбе шар летел медленно, – так я боялся пропустить линию электропередач, заброшенную много лет назад.
О проекте
О подписке