ПОЛОЧКИ

Всем видам склонения русских слов Боря Катц предпочитал адъективное. Ему нравились прилагательные, отвечающие на краткий вопрос чей. Чей, например, сын Роман Подцепа? В сущности, ничей. А чья, скажем, дочь Оля Прохорова? Оля Прохорова – дочь профессора Михаила Василь евича Прохорова. Ольга Михайловна.

Сам Боря Катц, молодой человек военно-полевой, лейтенантской наружности, стройный, смуглый, поджарый, с чертами лица несколько мелковатыми, но зато какой-то фарфорово-фаянсовой правильности, в смысле адъективности мало чем отличался от Романа Подцепы. Во всяком случае, в городе Миляжково Московской области. В городе Южносибирске Южносибирской области Борис Катц был сыном Дины Яковлевны Катц – заведующей научно-технической библиотекой ВостНИИМОГР – Восточного научно-исследовательского института по механизации открытых горных работ. Солидной конторы, занимавшей площадь полтора на полквартала в южносибирском мало этажном парковом районе с речным, беззаботным названием Радуга. Что, впрочем, само по себе еще не делало Дину Яковлевну Катц лицом особо значительным. Украшало эту быструю, черноволосую, кукольной конституции женщину вовсе не место, а связь. Устойчивая и многолетняя связь с единственным на весь Южносибирск ученым – героем соцтруда Афанасием Петровичем Загребиным. Директором как раз этого самого института, с нормальной пучеглазой головой, но даже без зачатков столь нужного для равновесия хвоста – ВостНИИМОГР.

Присели однажды за один синий круглый столик в буфете большой и шумной юбилейной конференции Афанасий Петрович Загребин и Антон Васильевич Карпенко, попили кофе «эспрессо», эклерами побаловались, и вот уже Боря Катц, выпускник факультета романо-германской филологии Южносибирского государственного университета становится аспирантом Института проблем угля им. Б. Б. Подпрыгина.

– Тебе же, Лев Нахамович, нужен был полиглот для патентных исследований, – сказал заведующий электромеханическим отделением ИПУ профессор Воропаев своему щеголеватому завлабу Л. Н. Вайсу. – Вот я тебе и нашел такого, немецкий и английский в совершенстве.

– В комплекте или по отдельности? – спросил Лев Вайс, ехидный как сверчок.

– В одном лице, – ответил голубь Воропаев, миролюбивый и добродушный от природы.

Пятидесятилетний д.т.н. очень хорошо понимал сорокалетнего к.т.на. В обратную сторону все тоже сообщалось наилучшим образом.

Так, благодаря всеобщему и полному взаимопониманию, Боря Катц, будучи в глуши сибирской кое-кем, перевалив всего лишь навсего через уральский мелкосопочный водораздел, стал вдруг никем. Чем-то вроде Р. Р. Подцепы. Простым соискателем ученой степени без дома, без рода и без племени.

Здоровым кефирным утром последней августовской субботы, тщательно выбривая у зеркала над сероватой общажной раковиной свои завидные гвардейские щечки, подправляя смоляные жесткие бачки и деликатно прочищая между делом нос, Боря Катц думал о том, что в один прекрасный день, и даже возможно очень, очень скоро все может вдруг перемениться. Уже третий месяц подряд каждую субботу Борис Аркадьевич Катц проводил в компании Олечки Прохоровой. Ольги Михайловны. Дочери профессора.

Педантичный и добросовестный Подцепа, возможно, и тут бы все испортил. Уперся. Занудствуя, по своему обыкновению, наверняка бы отказался считать отрезок дней с мая по август непрерывным, поскольку прекрасно помнил, что три финальные весенние недели этого года его научный руководитель отсутствовал. А значит, с ним и дочь профессора, Оля. По доброй семейной традиции, в сезон блицкрига разбуженного хлорофилла девушка бороздила с отцом лыжные склоны карпатских гор. Плохо быть способным и сообразительным. А еще хуже математиком и горным инженером. Гораздо лучше – филологом безо всякого специального образования.

Что такого высокохудожественного может выпасть на пол из нечаянно расстегнувшейся кожеимитой папочки Р. Р. Подцепы, выскользнуть и шмякнуться об пол? Томик Прохорова-Левенбука, зеленый и непрыгучий, как осенняя жаба? До смерти надоевшие слова-сороконожки на пупырчатом болотном корешке? Те самые, что вызубрила Оля Прохорова еще до того, как бабушка стала ей показывать детскую азбуку с котом, китом и клоуном-юлой? И это в самом лучшем случае.

А вот из серого индийского портфеля-дипломата Бори Катца, предмета самого по себе роскошного и видного, с ручкой на шарнире и тройкой блестящих барабанчиков секретного запора, однажды выпорхнула в веере тусклых ксерокопий буржуйских патентов книжонка с красным, похожим на отпечаток сапога драконом на обложке. Махнула невестой непропеченных промышленных листов, навеки с ними обрученная шершавой промокашкою титульной и скарлатинной желтизной прочих страниц. «Hobbit or There and back again».

– Оп-па! – сказала Оля Прохорова и цапнула брошюрку, просто молниеносно выдернула у Бори из-под носа, покуда смущенный Б. А. Катц сгребал полуувядшие призраки чужих идей.

– Надо же! Издательство «Просвещение». Ни разу не встречала… – быстро листая добычу, хмыкала и цокала дочка профессора. – Семьдесят пять тысяч… Ого… У себя? В Южносибирске брал?

Катц, зарумянившись, кивнул. Он собирался было пролепетать еще какой-то вздор в том смысле, что это мать ему для общеязыковой практики навялила нудную детсадовскую белиберду про недомерка, но с шустрой Олечкой у Бори просто не было шанса что-то привычно и тупо сморозить невпопад.

– Значит, читаешь… – сказала девушка с легким смешком, – Толкина… адаптированного с просветительскими целями…

– Да, да… – жалко пробормотал бедняга Катц, который, в отличие от быстроглазой Оли, все рассмотревшей и выяснившей за одну секунду, за пару-тройку месяцев так и не удосужился узнать тираж и прочие выходные данные.

Но это сущие мелочи, чепуха в сравнении с главным: Борис не только был не в курсе тиража или того, что вместо полновесного художественного текста наслаждается каким-то кастрированным пособием для языковых вузов, – простое и прекраснейшее чувство сопричастности и то не распирало Катца. Боря не знал, кто автор этого учебного материала, густо заверстанного на жухлой и подкисшей оберточной бумаге. Да-да. Как-то так радикально адаптировало книжечку для языковых вузов издательство «Просвещение», что имя сочинителя с обложки все без остатка стекло в подстрочный комментарий, а с ними Боря не разбирался никогда. Но даже зевни издательство и выдай ему эту страшную учебно-методическую тайну сразу, на месте, Катц и тогда не стал бы выше ростом и не раздался бы слегка в плечах. Толкин-Метелкин. И что? С Борей учился на потоке в университете студент с фамилией Нетелкин, Паша, а может быть и Миша, только он ничего не писал, кроме слезных посланий из погранотряда. Да и то лишь после того, как его выперли на третьем курсе. Короче, пустой звук.

Совсем другое дело Олечка Прохорова, отличница английской спецшколы, взорлившей от невозможно авангардного и без того московского проспекта еще на парочку кварталов выше, взбежавшей по лестнице Кабельных улиц на пятую, последнюю и высшую ступеньку от самого шоссе Энтузиастов. Уж она-то, Олечка прекрасно понимала какой сакральный, недоступный простым смертным смысл должны таить в себе колорадские усики Джи-эР-эР. Этот жучок потешал девицу уже тогда, когда с ним, будто с новым алфавитом, носились московские одноклассники, высокомерные придурки с нелеченной задержкой полового развития, само собой, но вот обнаружить те же рожки да ножки, сочетание трех букв, из которых