Воображение не привносит в нашу карту бытия, поделенную на эмпирику и сенсорику, чего-то принципиально иного. Оно внутри этой карты. Мы можем длить «внутренний» мир, можем «внешний». Что такое память, как не удержание «внутреннего мира»? Наше узнавание сущего основано на феномене памяти. Хозяина, который провел весь день на работе, его собака узнает вечером, по возвращении, а это значит, что она весь день его длила, удерживая в памяти. Напротив, во младенчестве, когда еще не развиты способности длить, мир постоянно возникает «с чистого листа», рождается заново. Эта новизна мира и есть источник искреннего удивления и чистых эмоций. Цепь событий все время как бы обрывается и начинается заново, причем такие разрывы чреваты потерей смысловых связок – ничто не увязывает все события в единую цепь, не пронизывает все звенья единым смыслом.

Действительность, если она не длится, бессмысленна (но от этого она не уничижается!), способность же длить действительность есть генуинная природа смысла. Дление чего-то – это консервирование. Чтобы зимой кушать клубнику, ее нужно летом положить в банку и законсервировать. В консервировании себя (само-консервировании) заложена наша надежда на бессмертие: действительность может в любой момент одарить нас (чудесным), а может и уничтожить, но вопреки этому мы способны воссоздать себя в воображении и длить (например, йога – это, по сути, консервация своего тела, возможность кушать клубнику зимой, когда на огороде клубники нет).

Таким образом, вслед за Юнгом мы вводим понятия Иррационального и Рационального аспектов бытия-в-мире. Рациональность, ratio, в нашем понимании есть способность длить, упаковывать, консервировать действительность. Рационализация суть осмысление действительности, а смысл появляется лишь тогда, когда мы действительность превращаем в образ. Иррациональное, напротив, и есть сама лишенная смысла действительность. Невозможно осмыслить миг оргазма или наслаждение, получаемое от вкусной конфеты, невозможно осмыслить вкус благородного чая или вина (также, как и головную боль). Серафим Саровский не смог передать Мотовилову свой опыт божественного, смысл Бога, кроме как примитивными аналогиями: тепло, светло, благостно. Поэтому, когда читаешь записи Мотовилова, хочется скрежетать зубами от того, что в них не осталось ничего зафиксировано, – сама действительность встречи с Богом не сумела попасть на бумагу.

Бытие в иррациональном есть постоянный оргазм действительности, причем в обе стороны – боль и наслаждение, удовольствие и страдание, комфорт и дискомфорт, страх и трепет, конфликт и умиротворение. Это и есть, в сущности, те краски, которыми постоянно окрашивается наш «внутренний мир». Рациональная упаковка дает чаю название, ставит дату, определяет вес, рейтинг и цену. Удовольствие от китайского чая, которое мы получили, можно повторить, если мы придем в магазин и назовем имя, точно такое же имя, как было на той пачке, что принесла нам столько удовольствия (причем, именно удовольствия, а не «минут удовольствия» – само удовольствие как таковое минуты не считает!). Действительность же самодостаточна и бессмысленна, она не подлежит вопросу: «что это?», она есть то, что мы можем испытать, когда сорвем упаковку, заварим чай и вдохнем в себя его аромат.

Действительность дискретна и спонтанна, она, как ребенок, невероятно капризна. Мы выпили утром хороший чай, достигли просветления, приехали на работу, получили извещение об увольнении, уехали в мрачном настроении. Пошли в церковь, постояли на литургии, вышли, преисполненные любви к людям и благодати, сели в метро – вокруг одни ублюдки, разверзаются врата ада, по полу катается пустая бутылка, от бомжа, спящего на лавке, воняет неимоверно. Сознание, погруженное в действительность, все время вспыхивает, озаряется, наполняется чем-то и меркнет, оно несется в потоке иррационального, в потоке жизни. Жизнь как таковая есть иррациональное событие. Но мы в принципе можем ее рационализировать, подменив этот поток действительности остановленным кадром, мы способны внести в жизнь смысл, хотя при этом жизнь неминуемо теряет свое фундаментальное качество жизненности, она замораживается, превращается в консервы.

Действительность «зависает», как стоп-кадр, в действительности уже ничего не происходит, но там, где зияет ее провал, у нас висит картина, на которую мы смотрим. Мы, условно говоря, завешиваем жизнь той картиной, которую хотим видеть, которую мы длим сквозь время. И это не только картина перед глазами – само понятие «Я» уже переносится в рациональность, мы длим свое «Я» сквозь сон, потерю сознания, забытье, глубокое опьянение. Ratio фактически дано нам в подарок эволюцией: чем более развита способность рационального, тем дальше мы отрываемся от Природы, от жизни, тем дольше мы способны длить свое «Я».

У каждого человека своя (реализованная им) пропорция иррационального и рационального. Одни более рациональны, другие более иррациональны. Последние больше живут в настоящем, присутствуют «здесь и сейчас», первые тяготеют к миру воображения. Мы предлагаем термины витальное и ментальное, которые точнее отражают суть дела. Понятие витальности коренится в слове vita, жизнь. У виталистов (т. е. иррационалов), живущих экстатически, дискретно, рациональные функции носят вспомогательный характер, способствуя переходам от одного экстатического состояния к другому. Напротив, менталисты живут, отталкиваясь от мира образов, как постоянных величин. Рациональные типы постоянны, иррациональные – изменчивы. Именно рациональность позволяет человеку длить связь, быть постоянным другом, мужем, etc. Для иррационалов мир все время переливается, меняется, как какое-то чудо, и они следуют за миром, вбирая в себя все состояния. Для них важно, какая сегодня погода, какой вид за окном, какая подушка под головой, что было на завтрак. Рационалы, напротив, могут поставить один на всю жизнь фантом, скажем, влюбиться в шестнадцать лет, и всю жизнь об этот фантом биться.

Мы пытаемся описать рациональные и иррациональные типы, иллюстрируя их примерами из жизни. Однако, следует учесть, что внешние проявления бывают подчас обманчивы. Частая смена рода деятельности, непостоянство, хаотическая манера поведения сами по себе еще ни о чем не говорят. Бывают «донжуаны», меняющие женщин, как перчатки, но за этой чередой женщин может стоять какая-то постоянная величина, одно и то же чувство, которое они испытывают, возобновляя его снова и снова. Другой европейский архетип, Дон Кихот, может вести жизнь, полную спонтанности, хаоса, неожиданных поворотов, но при этом сам он необычайно далек от действительности. Дон Кихот иррационален в обыденном понимании этого слова, но он насквозь рационален в нашем психологическом понимании. Поэтому, следует подчеркнуть, что определение рационального как виртуального, данное в психологии, слабо соответствует философскому и обиходному представлению о рациональном как о чем-то разумном, упорядоченном, логически выстроенном, опирающемся на логику. Религиозный философ Лев Шестов, например, говорит об иррациональности как пути к вере, он проповедует некоторый иррациональный скачок сознания, уход от ratio, но при этом, с психологической точки зрения, он отнюдь не покидает территорию ratio, его скачок не имеет ни малейшего отношения к витальности и действительности как таковой.

Способность увлекаться чем-то, с головой уходить в какое-то занятие может быть вполне присуща иррационалу, тогда как способность все время менять предмет увлечений – рационалу. Рациональный тип очень часто живет по сценарию, который выглядит таким образом: выхватили из жизни кадр, зависли, исчерпали тему, бросили, выхватили другой кадр, опять на нем зависли… Увлеклись китайской живописью, купили кисти, самопоглощенно рисуем. Вдруг что-то случилось – переключились, забросили живопись, увлеклись музыкой. Купили флейту, начали играть, вдруг что-то произошло, бросили музыку, увлеклись психологией, и т. д. Хоть изменения могут совершаться часто, но рациональный тип фактически не живет «здесь и сейчас», в этой действительности: пока мы увлекаемся китайской живописью, мы просто незаметно стареем, происходит засыпание где-то рядом с жизнью, в то время, как самое главное проходит мимо.

Иррационалы, напротив, всегда мотивированы жить. Для них жизнь изначально представляет ценность, сама по себе, им не надо объяснять, для чего дана жизнь. Иррационалам безразлично, по большому счету, чем заниматься, главное – проживать каждый момент, как уникальный. Они живут рисуя, танцуя, разговаривая с соседом, стоя в очереди. Художники-иррационалы не порождают какие-то творения «вне себя», отдавая на это все свои силы, они не переливают свою жизнь в шедевры. Художники-иррационалы вообще могут выбрасывать готовые работы в урну. Для них важен не результат, а процесс. Само движение руки над бумагой и есть для них акт рисования, и от их работ веет жизнью – вроде нарисована одна какая-то закорючка, а она живет, она живая!

Иррационалам не нужен смысл, их цель – жить так, чтобы максимально выявлять само качество жизни. Рационалам, напротив, результат важнее процесса. Нужно заранее понимать смысл, чтобы вовлечься, найти мотивацию. Смысл является оправданием, поэтому рационалы всегда спрашивают «зачем?..», «зачем я живу?», «зачем все это?..» И если жизнь вдруг потеряла смысл, рационалам ничего не стоит пойти и повеситься. Поэтому, чтобы такого не произошло, чтобы не обнаружить себя на раздорожье, посреди бессмысленной и напрасной жизни, рационалам нужно «остановить кадр» навсегда и в него уйти так основательно, чтобы больше никогда здесь не выныривать, им нужно поглотиться живописью настолько, чтобы уже умереть с кисточкой в руке, как Ван Гог.

Рационалы в сущности занимаются тем, что порождают утопии. Удачной реализацией для рационалов было бы покинуть землю вместе со своей любимой утопией. В вашу квартиру вошли немецкие солдаты и направили на вас оружие, а вы сидите, как Фрейд, и, не обращая внимания, дописываете статью по психоанализу. Прожить так, рядом с жизнью, до самой смерти, и ни разу не проснуться – вот лучшая судьба для рационалов. Казалось бы, какое дело миру до рациональных типов с их утопиями? Однако, утопии менталистов меняют мир, а виталисты, живущие во имя только настоящего, оставляют мир каким он был изначально.