В рабстве

В конце пути корабль вошел в порт торгового города Тира¹⁷. Тихую бухту полукольцом охватили скалистые серые берега, защищая от штормов. Сам город раскинулся на большом острове, вытянутом с севера на юг. Город богатый, с добротными белокаменными домами и тенистыми садами. От материка остров отделял пролив в несколько сотен шагов. А на самом материке через пролив располагался другой город – Ушу, такой же шумный, но грязный и бедный.

Корабль стал под разгрузку. Смуглые грузчики столпились возле сходен, готовые приступить к работе. Они громко и очень быстро говорили, при этом усиленно жестикулировали руками. Наконец, поторговавшись, согласились с оплатой и принялись за работу.

Для хозяина судна подали носилки с полотняным навесом от солнца. Жрец устроился на удобном низеньком сиденье. Четверо слуг водрузили носилки на плечи и плавно зашагали, неся драгоценный груз.

Косолапый угрюмый стражник шел следом. Волосатая рука крепко держала конец веревки. Другой конец петлей давил шею Элиля. Они пробирались по людным шумным улицам. Навстречу спешили горожанки в пестрых нарядах с кувшинами или плетеными корзинами на головах, грациозно покачивая бедрами. Некоторые держали за руку нарядных детей. Холеные мужчины с аккуратно подстриженными бородками вели приятную беседу в тени раскидистых деревьев, попивая при этом вино. Важные торговцы подгоняли ослов с поклажей.

Торговцы с почтением кланялись господину в носилках. Горожанки снимали ношу с головы, просили благословения. Мужчины бросали беседу, вино и подходили ближе, желали счастья и здоровья жрецу.

Элиль плелся сзади с веревкой на шее, как скотина. Вокруг красивый, белый город, обласканный солнцем и просоленным морским ветром. Элиль с первого же взгляда его возненавидел. Возненавидел этих праздных довольных людей с масляными рожами, эти дома из светлого песчаника. Даже солнце казалось чужим и неприветливым.

У крыльца большого дома с колоннами ожидала целая толпа слуг. Все бросились помогать хозяину выйти из носилок. Так голодные псы с радостным визгом выплясывают перед охотником.

Элиля отвели в грязный двор, обнесенный каменным забором. В дальнем углу теснились низенькие лачуги, сложенные из булыжника и покрытые сверху потемневшей от времени соломы. Толстый неряш-ливый надсмотрщик схватил широкой пятерней его за волосы, так что слезы выступили, толкнул в одну из лачуг. Элиль пролетел несколько шагов и ввалился внутрь, растянувшись на земляном полу. Пахло немытыми телами и мочой. Он поднял голову. У стен дощатые нары, устланные старыми грубыми циновками. На нарах сидели трое мальчиков, чуть помладше Элиля. Они с испугом глядели на него. Одежды на них никакой не было, кроме набедренных повязок. Но выглядели они упитанными. Элиль поднялся с земли, отошел в угол, уселся на корточки. Мальчики не отводили от него взгляда. В глазах страх, больше того – привычка к страху и унижению.

– Чего таращитесь? – зло буркнул Элиль.

– Ты будешь петь в хоре или просить подаяние? – спросил один из них звонким дрожащим голоском.

– Где я нахожусь? И кто вы такие? – грубо спросил Элиль.

– Мы принадлежим храму великого бога Мелькарта¹⁸. И ты теперь будешь среди его служителей, – объяснил ему другой мальчишка.

– Служителем храма? – не понял Элиль. – Это что – жрецом?

– Нет, не жрецом – служителем, – начали они ему объяснять, чуть осмелев. – Жрецы вольные. А служители – рабы. Мы поем в хоре, удовлетворяем похоти заезжих моряков или просит подаяние на торжищах. Тебя, наверное, поставят в хор петь гимны.

– Не буду я ничего делать, – огрызнулся Элиль.

– Тогда тебя заставят, – последовал ответ, полный безнадежного смирения.

К нему обращались, как к глупому малышу. Это начинало злить.

– А вы что делаете? Поете? Голосочки у вас тоненькие, как у девчонок.

– Когда тебя оскопят, тоже голос будет тонкий, – печально произнес самый младший из них.

До Элиля стало доходить, о каких служителях идет речь. От заезжих торговцев он слышал о хорах, поющих чарующими небесными голосами в храмах хананеев. Жрецы скупают на невольничьих рынках мальчиков с красивыми голосами и кастрируют их.

– Лучше смирись, иначе тебя принесут в жертву на празднике Ваала, – увещевал самый младший мягко. От его слов веяло полной безысходностью.

– В жертву? – Элилю стало не по себе. О человеческих жертво-приношениях он тоже слышал. – Здесь что, режут на истанане¹⁹ людей, как баранов?

– Нет, не режут – сжигают, – был ответ. – Во чреве Бога Баала²⁰.

– Живьем?

– Да. В праздник Баала, дабы умилостивить грозного бога, ему преподносят младенцев. Матери приносят своих первенцев. Сгорев, они попадают в поля блаженства и присоединяются к свите Баала. Иногда от храма жертвуют детей-невольников, чтобы те прислуживали спутникам Бога.

Внутри все сдавило! Вот куда он попал! Вот какая участь его ожидает: сгореть живьем или быть кастрированным. Лучше уж сгореть. А еще лучше – бежать отсюда, да как можно быстрее. Элиль решил: сейчас он ни о чем не будет думать и хорошенько выспится. Нужны силы для побега. Все равно – он сбежит!

Чуть свет, во дворе грозно проревел голос надсмотрщика. Дети испуганно вскочили с нар и выбежали во двор. Элиль последовал за ними. Всего рабов-мальчиков оказалось человек восемь. В соседнем домике, жили пятеро юношей разного возраста, так же оскопленных. Выстроившись полукругом, певцы затянули гимн богу Мелькарту. Голоса звучали чисто, добираясь до самых высоких нот. После восхваления Мелькарта, старший из певцов рассадил мальчишек за длинный стол, грубо сколоченный из необструганных досок. Перед каждым рабом поставил кособокую глиняную миску и такую же уродливую кружку. Завтрак состоял из ячменного варева и большого куска рыбы. Были еще подгнившие фрукты. Кормили невольников хорошо, ведь они должны выглядеть пухленькими и румяными, чтобы завлекать моряков.

После завтрака старшие отправились в порт зарабатывать, выпрашивая подаяния. Младшие выстроились во дворе и тренировали голос. Распевались поодному, затем пробовали хором. За каждую фальшивую ноту получали удар палкой от наставника – злого сгорбленного старика в засаленной серой одежде.

– Неплохо! – во дворе появился толстяк лет тридцати в дорогой пурпурной накидке. Невысокая тиара сверкала стеклянными бусин-ками. Черная борода тщательно завита мелкими колечками. Мягкие кожаные сапожки с загнутыми острыми носами нежно поскрипывали при каждом шаге. Он принес с собой тонкий аромат притираний.

Надсмотрщик, учтиво поклонился, попросив благословения. Рабы тут же попадали на колени, уткнувшись лицами в землю.

– Я зашел пожелать моему брату хорошего дня. Но главного жреца бога Мелькарта не оказалось дома, – недовольно пробурчал толстяк, потрясая завитой бородкой.

– Господин отбыл по делам, – сообщил надсмотрщик. – Он обещал вернуться через несколько дней.

– Все-то у него тайные дела, – рассердился толстяк. – А ты, – обратился он к горбатому наставнику, – репетируешь хор? Давай, продолжай. Я послушаю. У меня слух отменный.

Мальчики вновь принялись распеваться. Толстяк важно кивал, когда ему нравился голос. Недовольно хмурился, заслышав фальши-вую нотку.

– А этот, почему бездельничает? – строго спросил он, указав на Элиля. Мальчик только что управился с грязной посудой и присел отдохнуть. – Если заморыш не певец, то пусть отправляется в храм просить милостыню.

Надсмотрщик начал что-то объяснять вполголоса на ухо толстяку.

– Ты говоришь правду? – толстяк недовольно поморщился, словно надкусил червивое яблоко. – Мой брат опять затеял какое-то дело втихую. Почему об этом не знают ни я, ни другие жрецы из касты? Отдать столько золота за этого дохляка… Откуда привезли мальчишку? Кто он, ты знаешь? – надвинулся он на надсмотрщика.

Тот только пожал плечами.

– Пусть дохляк поет. Я хочу послушать, на что способен его голос, – потребовал он.

– Сюда! – крикнул надсмотрщик Элилю.

Мальчик подошел. Рядом с ним поставили другого, из хора. Тот взял чисто высокую ноту.

– Теперь ты, – толстяк приготовился слушать, сложив холеные белые руки с пухлыми пальчиками на животике.

Элиль фальшиво проскулил, и тут же получил обжигающий удар палкой по спине. Удар отразился злостью в душе. Он привык за оскорбление отвечать.

– Еще раз, – приказал толстяк.

Элиль проблеял, как козел. У толстяка глаза округлились от гнева. Элиль отскочил в сторону. Палка просвистела возле самого плеча. Он быстро нагнулся, схватил горсть песка и бросил прямо в глаза надсмотрщику. Тот отшвырнул палку и пытался кулаками протереть глаза. Элиль ударил его головой в живот так, что шея у самого хрустнула. Надсмотрщик коротко крякнул и сел на землю, разевал рот, не в силах вздохнуть.

На крики толстяка прибежали двое крепких слуг. Элиля избили и бросили в яму для наказаний, что находилась в углу двора. Сверху прикрыли деревянной решеткой. Тело пылало от побоев, но боли он не чувствовал. Один глаз совсем заплыл. Во рту соленый привкус крови. Ничего! Он вспомнил, как учил его отец: если потерпел поражение, тут же про него забудь, – помни только победы.

– Сегодня же его оскопить! – послышался сверху сердитый визг толстяка.

– О, мудрейший прорицатель Астарим, первый жрец бога Мелькарта запретил нам даже прикасаться к мальчишке, – пытался возразить надсмотрщик.

– Наплевать, что там приказал мой брат. Я – главный прорицатель и первый жрец Баала-Хамона хочу, чтобы мальчишка пел в моем хоре и обслуживал похоти прихожан. Коль на его покупку ушло столько золота – пусть отрабатывает.

Хор продолжал распеваться. В яме от сырости Элиль начал мерзнуть. Солнечный свет сюда не проникал. Чтобы хоть как-то согреться, он свернулся калачиком на земляном полу и твердил про себя:

Бог Грозы, мой покровитель!

От стрелы твоей загорается могучее дерево,

Скала рушится от голоса твоего!

Но птицу ты не сможешь ранить,

Она невредимая летает перед грозным ликом твоим.

Я – птица! Ты – мой покровитель!

Где же отец? Жива ли мать и сестры? Знает ли Нахит, что он в плену?

Элиль очнулся, когда на него выплеснули ведро воды. В яму упала деревянная лестница.

– Вылезай, щенок! – орал сверху надсмотрщик пьяным голосом.

Элиль поднялся по скрипучим перекладинам. Тут же получил хорошую затрещину, покатился по земле.

– Я тебя научу быть покорным, – ругался надсмотрщик заплетаю-щимся языком. Он был пьян и еле стоял на ногах. – Чуть не ослепил меня, щенок! Поднимайся! Тебя ждет нож жреца. Сейчас тебе отрежут все лишнее, и ты станешь девчонкой.

Надсмотрщик схватил его за волосы и попытался поднять с земли. Элиль резко вскочил, вывернулся и ударил пяткой под колени сторожа. Тот неловко покачнулся, оступился и полетел в яму.

Элиль бросился бежать. Но куда? Из двора вела единственная дверь. За дверью сад, примыкающий к дому хозяина. В саду злющие сторожевые псы. Забор высокий, через него не перемахнуть. Мальчик попытался вскарабкаться на гребень стены, ломая ногти, цепляясь за скользкие камни. Еще одно усилие, и рука коснулась верха. Но тут его крепко схватили за ногу и безжалостно сдернули вниз.

Элиля опять били так, что дыхание перехватило и зазвенело в ушах. Затем отволокли в темный подвал и посадили в клетку. Мучители ушли, оставив мальчика одного в темноте. В подземелье стоял тяжелый дух, как будто здесь хранили плохо выделанные шкуры животных. Элиль ощупал клеть. Небольшая, всего размером три на три локтя. Можно улечься только свернувшись. Прутья надежные, из прочного дерева.

Вдруг он почувствовал, что в подземелье не один. По каменному полу зацокали когти. Страх заставил волосы встали дыбом. Над ухом раздалось рычание. Он отпрянул в противоположны угол, но тут же рядом клацнули зубы. Элиль заметался по клетке. Со всех сторон сквозь решетку его пытались достать острые клыки. Кругом раздавалось голодное тявканье. Из пастей шел смрад. Элиль чуть не сошел с ума, оказавшись один в темноте, в окружении злобных голодных чудовищ.

Он закрутился, затем замер в центре клетки, готовый умереть от страха, а кругом сверкали глаза, клацали зубы, скребли когти. Элиль старался не упасть в обморок. Сами собой на ум пришли слова молитвы Богу Грозы. Та молитва, которая всегда оберегала его, с самого рождения, которую он выучил, едва научившись говорить. Если ночью с неба срывались ослепительные молнии, а гром сотрясал горы, мать поднимала с постели детей и заставляла взывать к Богу Грозы.

Элиль молился страстно и самозабвенно. Просил, чтобы Бог Грозы даровал ему мужество и силы. Богу – и только ему принадлежит жизнь и мысли Элиля. Он признает в нем своего покровителя и защитника. Готов умереть с именем Бога Грозы на устах.

И Небесный Покровитель его услышал. Со словами молитвы страх постепенно проходил. Элиль осознал, что сидит в надежной клетке. Гиены его не достанут. Да, это были гиены. Он распознал этих мерзких зверей по отвратительному запаху и еще более отвратительному злобному хихиканью. Рука нащупала в полу небольшую трещинку. Элиль подцепил ногтями и выкорчевал небольшой плоский камень с острой кромкой.

Гиена просунула половину морды и яростно грызла решетку. Элиль, что есть сил, саданул камнем по носу твари. Гиена громко жалобно заорала и отпрянула. На нее тут же набросились голодные сородичи и растерзали. Воодушевившись успехом, он врезал еще одной, и точно по носу. Ее постигла та же участь.

Вскоре звери поняли, что мальчишку не достать, и успокоились. Куда-то ушли, злобно огрызаясь. Но Элиль еще долго прислушивался к темноте, крепко сжимая в руке окровавленное оружие.

Сколько прошло времени, он не ведал, может два дня, может три. Тюремщики его не навещали. Иногда приходили гиены, принюхи-вались, рычали, но боялись близко подходить к решетке. Мальчик не расставался с острым камнем, так и продолжал сжимать его в руках. Силы совсем покинули Элиля. Ужасно хотелось пить. Язык опух. Во рту сухо. Живот болел от голода. От усталости сознание иногда ускользало. Элиль проваливался в черную дремоту, бился головой о прутья решетки и тут же вскакивал. В мгновение беспамятства ему чудилось, что гиены разгрызают прутья и кидаются на него. Он вскрикивал, отмахивался, но поняв, что все еще окружен надежной клетью, успокаивался.

Элиль думал, что бредит – перед глазами мешались грезы с реальностью. Яркий свет прорвался откуда-то сверху. Клетка отварилась. Его подхватили под руки и понесли. Камень выпал. Он хотел его подобрать – единственное оружие – но сил совсем не было. Несли долго. Ноги безвольно волочились по земле, бились о ступени. Обмякшее тело кинули на кучу соломы. Насильно разжали рот и влили вонючей воды. Элиль жадно глотнул, чуть не подавился. Все вокруг плыло. Звуки доносились гулко, словно голову замотали плотной тканью. Перед глазами низкий прокопченный потолок. Факела чадили едким дымом. Пахло застоялой водой и щелоком.

Он увидел, как мимо него повели юношу в соседнюю комнату. Юноша упирался, плакал. Раздался истошный крик и грубая ругань. Двое здоровых жрецов кинули юношу рядом на солому. Он весь скукожился и держался за низ живота. Из горла исходил жуткий хрип.

– Тащи мальчишку!

Элиль понял, что говорят о нем. Жрецы оторвали его от пола. Сил сопротивляться не осталось, даже крик замер где-то внутри. Его разложили на деревянном столе, ремнями надежно привязали руки и ноги. Он видел перед собой ничего не выражающие каменные лица. Жрецы делали свою работу, как пастухи остригают овец. Один из них с огромными волосатыми ручищами раскалил на огне масляного светильника острый нож.

– Может, вырубить мальчишку? – предложил его напарник. – Как бы, не помер от боли. И без того еле дышит. Тресну я его слегка дубинкой по затылку.

– Помрет – не наше дело, – безразлично ответил его подельник. Решив, что нож достаточно накалился, он повернулся к столу, готовый приступить к делу.

Элиль зажмурился и приготовился к самому ужасному.

– Остановитесь! – в комнату кто-то вбежал и дрожащим от страха голосом закричал: – Хозяин ищет мальчишку. Он в гневе. Грозится жестоко наказать всех без разбора.

– А мы – чего? – перепугались жрецы. – Нам первый прорицатель Баала, Астарим приказал…

– Отвязывайте его скорей! Шевелитесь, если не хотите милостыню просить в порту.

Элиль не выдержал и потерял сознание.

В очередной раз он очнулся от дуновения свежего ветерка. Сквозь входной проем поглядывали желтые лучики солнца, освещая убогое жилище. Он лежал на нарах, в той самой хижине, в которую его определили в первый день. Элиль попытался привстать, но тело пронзила острая боль. Боль отдалась везде: в шее, в груди, в голове, в животе. Элиль осторожно сжал и разжал кулак на правой руке, затем на левой. Руки целы. Подергал ногами – и ноги в порядке. Ныла спина, дергалась шея. Он вновь вспомнил слова отца: если больно – значит жив.