Все кинулись искать Орлова. Нашли его в тёмном углу церкви. Он стоял на коленях и горячо молился. Когда его попытались поднять, он разрыдался. Под руки вывели его из храма и поставили во главе процессии. Всунули в руки всё ту же бархатную подушку с короной. Павел подъехал к нему на белом коне.

– Вы, как обиженный ребёнок где-то пряталась, да ещё плакали?

Я герой Чесменской баталии, – с гордостью ответил граф.

– Я это помню, – спокойно сказал Павел. – Как-нибудь приглашу вас, и вы мне расскажите о сем славном подвиге вашем. А ещё поведаете мне во всех подробностях о последних минутах жизни моего отца. Сейчас же, чтобы вам не было столь совестно, я поддержу вас, сойду с коня и пойду пешим за гробом императора вместе со своими сыновьями. А вы шагайте впереди, с короной. Империя доверяет вам эту честь.

Колокола лавры пробили одиннадцать часов утра, затем заиграли погребальный перезвон. Из главных ворот двинулась процессия. Граф Александр Орлов, тяжело ступая, шёл первым, неся корону. За ним князь Фёдор Барятинский и Пётр Пассек несли на подушках поменьше царские регалии и награды покойного императора. Катафалк влекли шесть черных коня, запряжённых цугом. За катафалком шёл Павел и Великие князья, после придворные: мужчины с траурными лентами и женщины в черных шляпах с чёрной вуалью. После следовали полки конной гвардии со штандартами императора. С крепости палили пушки. Колокольни городских церквей беспрестанно звонили.

Я шёл в последних рядах. За мной шпалеры солдат смыкались и следовали за процессией. Я видел бледные лица зевак. Они взирали со страхом и ужасом на происходящее, крестились, клали поклоны. Часто слышал в толпе приглушенный вопросы: что же теперь будет? А не антихрист ли восстал?

Гроб с останками Петра поставили рядом с гробом Екатерины. Я не смог попасть во дворец из-за столпотворения. Перед сиятельными покойниками долго велась служба. Дым от кадил плотным облаком висел под потолком. К вечеру служба окончилась. Кареты еле протискивались к парадному входу дворца. Придворные стали разъезжаться. Для чинов высокого ранга подавали кареты прямо к подъезду, нижнего ранга – дальше на площади.

– Чья карета? – спросил майор Преображенского полка, стоявший на страже.

– Графа Орлова-Чесменского, – ответил кучер.

– На площадь езжай, – приказал майор. – Так Графа Орлова…

Кому сказал – на площадь. Не мешайся! – прикрикнул майор.

Кучер повернул коней.

Меня возмутило поведение майора.

– Позвольте поинтересоваться, по чьему приказу вы не пускаете карету графа Орлова-Чесменского.

– А вам какое дело, поручик? – грубо ответил майор.

– Прямое. Я отвечаю за графа.

– Тогда с жалобой идите к генералу Аракчееву. И не мешайтесь.

Майор пропускал следующую карету.

– Куда прёшь? – останавливал кучера, взглянув на герб, кричал: – Проезжай.

Я увидел, как из парадного входа дворца появился граф Орлов. Беспомощно оглядываясь, он, наконец, увидел свою карету, остановившуюся шагов за сорок, постоял в нерешительности, после неуклюже, припадая на больную ногу, пошёл через площадь. Офицеры и вельможи, завидев графа, отворачивались или старались отойти прочь. Он тяжело дышал, ноги скользили на обледенелой мостовой. Шуба его распахнулась, обнажая ордена на мундире. Я не в силах был наблюдать эту жалкую картину и подбежал к графу.

– Обопритесь на моё плечо.

– Что? – с удивлением посмотрел на меня граф. – Юноша, вы же не знаете, что предлагаете. Поберегите своё имя. – Я все прекрасно понимаю. Обопритесь.

У всех на виду я довёл графа до кареты. Усаживаясь на диван, граф поблагодарил меня и пригласил как-нибудь заглянуть к нему на чай.

– Орлов-Чесменский всегда долги отдаёт, – сказал он напоследок.

* * *

В тот же вечер Аракчеев вызвал меня к себе. Генерал сидел в своём кабинете с алыми шторами за письменным столом, корпел над бумагами.

– Не вздумайте ничего брать у графа Орлова. Упаси вас бог появляться в его доме, – встретил он меня.

– Позвольте спросить, к чему такая строгость?

Он – подлец. Рано или поздно вытрет о вас ноги.

– Он герой Чесменской баталии, – напомнил я, – и дворянин.

– Наплёл уже вам про своё геройство? Вся его заслуга в морском предприятии заключалась в том, что он заткнул дурака Эльфистона и доверил командование эскадрой Спиридову. Если бы сделал наоборот – кто знает, как все дело обернулось бы. А шрам, что уродует его лицо, он получил не в героических сражениях, а в кабацкой драке.

– Но, он больной.

– Кто? Орлов? – громко усмехнулся Аракчеев. – Вы слишком доверчивы, друг мой. Он – волк в овечьей шкуре. Уж поверьте мне, я всю эту сволочь: Орловых, Зубовых, Салтыковых… хорошо знаю. Для них вы, я или ещё какой-нибудь честный шляхтич – так, хуже лакея. Ну, хватит об этом. – Он отложил перо. – Завтра прошу вас быть готовым встать рано утром и по первому зову прибыть к дежурному офицеру.

Посыльный от Аракчеева поднял меня в четыре утра. Небольшая квартирка на набережной Мойки, которую я снимал, за ночь промерзала, словно склеп. Хозяйка экономила на дровах и топила только вечером и утром. Я втиснул ноги в ледяные сапоги, надел холодный сюртук, накинул плащ, пропахший дымом караульных костров. Хотел выпить воды, но в оловянной кружке вчерашний чай покрылся корочкой льда.

– Пошевеливайтесь, – торопил посыльный. – Хорошо, что вам бриться не надо, грубо намекал он на моё юношеское лицо, ещё не поросшее щетиной.

Посыльный приехал верхом и привёл осёдланную лошадь для меня. Я послушно вышел вслед за ним на мороз. Раннее утреннее небо усыпали звезды. Город спал. Даже фитильки уличных фонарей, казалось, дремали, еле-еле освещая заснеженную мостовую.

На Дворцовой площади нас ждал Аракчеев с двумя офицерами.

– Долго копаемся, – сдала мне замечание Аракчеев. – Привыкайте: вас могут потребовать в любую минуту, и вы должны прибыть немедля.

Конюхи вывели любимого белого коня Павла Петровича Помпона. Седло высокое, пёстрый персидский чепрак.

Мы будем сопровождать императора? – поинтересовался я. – Так рано?

– Четыре утра – его любимый час, – ответил Аракчеев. – Отправляемся инспектировать ведомства.

Вскоре появился сам Император, бодрый и свежий.

– Хорошая погодка, господа! – весело сказал он, усаживаясь в седло. – Ах, сколько звёзд в небе! И морозец славный. Ну-с, приступим! – и тронул коня.

В лесном ведомстве светилось только одно окно.

– Нам сюда, – сказал Павел, указывая на серый мрачный фасад.

Я соскочил с лошади и принялся стучать в высокую двустворчатую дверь.

– Сильнее, сильнее! – требовал император.

– Кто там? – грозно окликнул привратник.

– Открывай! Император с ревизией, – крикнул я.

– Я, вот, тебе сейчас кочергой промеж глаз как дам, – угрожающе пробасил привратник, откидывая засов.

– Отпирай, дурак, пока самого на конюшню не отправили, – прикрикнул Аракчеев.

Створка распахнулась. Выглянул высокий бородатый мужик. Увидев, кто перед ними, грохнулся на колени и перекрестился.

– В сторону, дуралей, – отпихнул его Аракчеев, освобождая дорогу Павлу.

В тёмном просторном зале стояли письменные столы, штук двадцать. На них чернильные приборы и стопки бумаг. Только за одним из столов сидел лысоватый чиновник с густыми баками и что-то старательно писал. В подсвечнике теплился огарок сальной свечи. Услышав шаги, чиновник оторвался от дела, подслеповато прищурился, оглядывая нежданных посетителей. Тут же выскочил из-за стола и поклонился чуть ли не до пола.

– Знаешь, кто перед тобой? – надвинулся на него Аракчеев.

– Как же, как же! – пролепетал чиновник, не помня себя от волнения. – У меня же портрет на столе в рамочке стоит…

– Полно те вам, Алексей Андреевич, – сказал Павел, и спросил у чиновника: – Вы кто?

Так я же, Чернов, младший инспектор, – и он подобострастно поцеловал протянутую руку императора.

– Почему один?

– Так я ж всегда так рано прихожу. Работы много. Пока акты переберёшь, пока отчёты для начальства сделаешь, а там уже на пристани надо бежать…

– А чем вы занимаетесь в этом ведомстве? – Павел прошёлся меж столами, поднял какой-то документ, принялся читать.

– Так я ж…

– Ваше Величество! – прорычал Аракчеев.

– Я, Ваше Величество, младший инспектор. Принимаю лес. Сортирую: какой в домовое строительство, какой в корабельное, что вообще – на дрова…. Пишу отчёты старшему инспектору…

– И хорошо вы разбираетесь в древесине?

– Да, уж двадцать три года в ведомстве. Сначала на заготовках работал учётчиком, потом приёмщиком на складах адмиралтейства, лет пять назад сюда перевели… Могу определить, в этом ли году дерево срублено, или лежало где год. Когда срубили: зимой или летом?

– А разница какая? – оборотился к нему Павел.

– Так, как же. Зимняя древесина – она лучше. Сохнет быстрее. И не так её коробит. А летняя – сырая: дерево соком наполнено…

– А это место вашего начальника? – указал Павел на стол, выделяющийся своей массивной богатой резьбой. И приборы на нем стояли более дорогие, серебряные. Кресло высокое с мягким сиденьем.

– Да-с, – кивнул младший инспектор Чернов. – Ивана Фёдоровича.

– И этот Иван Фёдорович…

– Кошельков, – с уважением добавил младший инспектор.

– Давно на этом месте Кошельков?

– Уже лет пять.

– И во сколько он приходит на рабочее место?

– Когда в девять, когда в десять…

– Где этот дурак – привратник? – обернулся Павел к Аракчееву.

Побежал оповестить начальство. Скоро все сюда сбегутся.

– Вот что, Чернов, – сказал Павел. – Садитесь-ка вы за этот стол.

– Это…. Это как? – растерялся младший инспектор.

– Я вас назначаю старшим инспектором, а этого, как его, Кошелькова – на ваше место определяю.

Младший инспектор Чернов остолбенел. Если бы не тусклый свет от одной единственной свечи, мы бы увидели, как побледнело его лицо и даже лысина.

– Вы что, не понимаете, что вам приказывает император? – рыкнул Аракчеев. – Марш на указанную должность.

Слушаюсь, ваше величество! – ожил Чернов и бросился к резному столу с серебряным чернильным прибором.

– Вот и хорошо, – удовлетворённо кивнул Павел. – Зажигайте свечу, начинайте работать, а мы подождём ваших сослуживцев. – И император присел за соседний стол.

Вскоре в прихожей раздался шум. Толпа чиновников ворвалась в кабинет. Их возглавлял упитанный, толстомордый человек в лисьей шубе. Он сорвал треугольную шляпу. Небольшой парик с буклями был одет задом наперёд. Словно рог на лбу торчала косичка. Он грохнулся на колени перед императором. Все последовали за ним.

– Кошельков? – вопрошал Павел.

– Так точно-с, Ваше Величество, старший инспектор, – пробурчал он. Нижняя челюсть его тряслась от страха.

– Чего замерли? – крикнул на чиновников Аракчеев. – Быстро за свои столы! Приступить к повседневной работе.

Тут же заскрипели стулья, зачиркали кресала. Огоньки свечей заплясали над столами. В зале стало светло. Один Кошельков остался стоять на коленях, не зная, что ему делать, ведь на его месте сидел подчинённый.

– А вам теперь туда – указал Павел на свободный стол. – В древесине разбираетесь? Шубу можете не снимать, вам скоро на пристань, лес принимать.

– Не губите, Ваше Величество, не губите! – Кошельков на коленях подполз к Павлу и принялся целовать его руки. – Пятеро детей…. Накажите! Готов снести любые экзекуции…

– Я же вас не в Сибирь посылаю, а понижаю в должности, – удивился Павел. – Ну, желаешь, так могу и в Сибирь.

Чиновник потерял сознание и повалился на пол.

– Экий слабенький, – брезгливо усмехнулся Павел и поднялся. Обратился к Чернову: – А начальник ваш где?

Чернов вскочил, чуть не опрокинув громоздкий стул.

– Вон, там, в конце дверь, его кабинета, Ивана Акимовича Бережков. Только кабинет заперт. У него там важные бумаги, сейф… Он велит строго настрого дверь запирать.

– Так отоприте, – приказал Павел. – Где это привратник.

Бородач вприпрыжку ринулся к кабинету со связкой ключей. Чернов угодливо распахнул дверь. Дубовые панели украшали стены. Книжные полки заставлены деловыми переплётами. Огромный стол с кривыми резными ножками был затянут зелёным сукном. Тут же на столе поменьше стоял самовар и фарфоровые приборы для чая.

– Убрать! – тут же скомандовал Павел, указывая на самовар. Бородатый привратник подхватил весь чайный стол и вынес из кабинета.

– Хорошо устроился, – зло произнёс Павел, осматривая дорогую обстановку. – Ну, и когда является ваш начальник?

– Обычно, к обеду приезжает, подписывает бумаги, пьёт чай и отъезжает.

– Пьёт чай, – хмыкнул Павел Петрович. – А вы, Чернов, дворянин? – спросил он неожиданно.

Да-с, ваше величество, – замялся чиновник. – Но мы бедные. У меня именьице под Псковом, да всего тридцать душ…

Из зала раздались охи и стоны.

– Пришёл в себя? – крикнул Павел. – На первый раз прощаю вас, Кошельков. В следующий раз отправлю в Сибирь – уже точно. Садитесь и работайте. Да, на своё прежнее место. Вот дурень!

– А мне-с на своё старое? – осторожно спросил Чернов и сразу как-то осунулся.

– А вы – сюда, – указал Павел на резное кресло с подлокотниками. – Не справитесь, я и вас в Сибирь.

Чернов потерял дар речи, и принялся громко икать. Павел резко развернулся и пошёл прочь размашистым уверенным шагом. Чиновник кинулся вслед за ним со слезами благодарности. Хотел пасть на колени и расцеловать руки… Аракчеев поймал его за шиворот железной хваткой.

Куда? Не сметь! Сегодня ко мне лично с докладом, – грозно сказал Чернову Аракчеев. – И этого, своего Ивана Акимовича Бережкова – с собой. Понял?

– Ик! Так! Ик! Точно-с! Ик!

– Воды выпей, – посоветовал Аракчеев и двинулся за императором.

Ветер стих. Подковы звонко отстукивали по промёрзшим булыжникам мостовой. Невский был пустынный. Сугробы возвышались грязными горками у стен домов. В окнах только кое-где зажигались свечи. В фонарях уже выгорало масло, и они тухли.

Навстречу тащились сани. Лошадёнка еле перебирала ногами. В санях покоилась огромная дубовая бочка с медными широкими ободами. Рядом шёл бородатый мужик в длинном овчинном тулупе, подпоясанным широким кушаком, в барашковой шапке и валенках. Он горланил песню и поторапливал клячу. В тусклом свете фонарей мужик разглядел перед собой великолепных всадников. Прекратил петь, воскликнул:

– Ой, ты, Господи! – сорвал с себя шапку, обнажая длинные кудри. – Тпрру! – дёрнул лошадь. – Да стой, ты, шалава. – Поклонился до самой земли.

– Что везёшь, бедовый? – спросил Павел. – Квас?

– Квас! – закивал он. – У купца Тимофеева беру. Да у Апраксиных рядов продаю.

– А налей-ка, – потребовал Павел.

– Ой, да я сейчас! – Мужик бросился к саням, зашуршал в телеге сеном, вынул деревянный ящик. – У меня для важных господ кружка серебряная есть.

– Ты сдурел? – усмехнулся Павел. – На таком морозе губы примёрзнут.

– Ай, и то, верно! – спохватился мужик. – Но у меня деревянная есть, новая. – Он бросил ящик прямо на дорогу, открыл его и достал кружку в штоф объёмом, крутанул кран на бочке. С журчанием хлынул квас, и вокруг разнёсся кислый хлебный аромат.

Прошу, государь! – с поклоном подал мужик кружку.

Но первым взял Аракчеев, попробовал.

– Хорош! – Протянул Павлу.

Павел Петрович маленькими глоточками отпил немного.

– А вкус с детства помню, – с грустью сказал он. – Мы как-то перед Рождеством с Паниным в санках катились и, вот, так, у бочки остановились с Тимофеевским квасом… Мне лет шесть или семь было…. Сколько прошло – жуть, а вкус до сих пор помню. – Он отпил ещё несколько глотков. Отдал кружку мужику. – Хорош! – сказал Аракчееву. – Распорядитесь, чтобы каждую субботу, к обеду от Тимофеева привозили свежего квасу бочонок.

Аракчеев кинул продавцу пятак. Он лихо поймал медяк и крикнул:

– Только, ваше благородие, вы учтите, купец Тимофеев квас за ассигнации не продаёт. Ему только серебро давай.

Павел осадил коня. Животное недовольно всхрапнуло.

Император повернулся в седле:

– Это почему?

– Так он же зерно покупает самое лучшее. Из плохого зерна ни квас, ни пиво доброго не приготовишь. А хорошее зерно за ассигнации не продают. Бумага – она и есть – бумага. Серебро – другое дело. Серебро всегда в цене.

– Бумага, говоришь? – задумался Павел.