Глава 4.

Июнь. Москва.

Еле допёрли многочисленные свертки до вокзала. Снова обшарпанный и вонючий плацкартный вагон. Теперь нас трое. Стаса предупредил, что ему придется ожидать нас на улице во время продаж-покупок, так как люди, с которыми нам приходится общаться против новых лиц. Стас понимающе кивнул, а Фил – заметно обрадовался. По приезду сохранил наши билеты на всякий случай, а ребят предупредил, чтобы не дергались при встрече с милицейским патрулем. Часть груза пришлось оставить в камере хранения.

Соломоныч искренне обрадовался, увидев нас и сразу вызвонил Аду Антоновну. Я посмотрел на Юрку.

– Мне что, выйти? – догадался он.

Киваю.

– Я тебя потом позову, – обещаю.

Достаю бобину с пленкой и конверт с текстами и нотами. Вопросительно смотрю на присутствующих.

– Я же говорил, что Сергей умный парень, – заявил довольный Соломоныч Аде Антоновне.

– Давай Сережа сразу определимся с твоим творчеством, – решительно заявляет женщина.

Киваю опять.

– Ты согласен предложить для продажи некоторые свои песни? – спрашивает, пристально вглядываясь в меня.

Снова киваю.

– Ты гарантируешь, что их еще никто не зарегистрировал? – допытывается.

– Возможно, зарегистрировали три мои песни, но их среди этих нет, – трогаю бобину.

– Ты их продал? За сколько? – оживилась Ада Антоновна.

– Коммерческая тайна, – сообщаю и, улыбаясь, пожимаю плечами.

«Должны же торгаши понимать законы торговли», – думаю.

Соломоныч прячет понимающую улыбку, опуская голову.

– Хорошо, – соглашается она, немного разочарованно, – за сколько же ты хочешь продать эти песни с правами на них?

– За пять тысяч рублей за песню, – открыто смотрю на нее, стараясь не проявить эмоций.

– Это не реально! – решительно заявляет женщина. – Пойдем ко мне в кабинет, не будем здесь мешать, – предлагает, взглянув на Соломоныча.

– С нами сегодня еще один пацан. Это он под богом ходит. Та икона была его, – вопросительно гляжу на Соломоныча. – Может не стоит его держать на улице?

Соломоныч колеблется. Потом неохотно кивает и сообщает:

– Пусть заходит.

– Этим летом мне некогда будет ездить к вам. Возможно, он будет возить товар. Парень надежный, – успокаиваю его.

– Хорошо, пусть заходит, – заявляет уже без тени сомнения.

Приглашаю ребят к Соломонычу. Передаю Филу список вещей для Маринки, а сам иду за Антоновной в глубины магазина.

Кабинет у нее значительно просторней, чем у Соломоныча и больше похож на кабинет, чем на склад антиквариата, хотя здесь тоже хватало разных артефактов.

Антоновна расположилась за солидным столом. Кивнула мне на стул возле стола для совещаний, приставленного к ее столу и начала убеждать меня:

– Сережа, пойми! Неизвестные песни неизвестного автора столько не стоят. Надо реально смотреть на вещи.

– Сколько же предлагаете вы? – спрашиваю, стараясь выглядеть равнодушно.

– Пойми. Каждая из песен может стоить по-разному, – задумывается, – от трехсот до одной тысячи рублей, – предлагает. – Если действительно песня стоящая, – уточняет.

Мотаю отрицательно головой:

– Могу предложить одну стоящую песню за три тысячи, если поможете зарегистрировать в ВААПе остальные, – предлагаю.

Удивленная моей информированностью, смущенно заявляет:

– Я такие вопросы не решаю.

Еще раз замечаю у Ады Антоновны эмоции.

– Твои песни надо слушать, чтобы их оценить. Здесь у меня нет магнитофона, чтобы их прослушать. Предлагаю съездить к одному знающему человеку, который сможет их оценить и купить, – вопросительно смотрит на меня она.

Пожимаю плечами:

– Если надо, поехали.

Антоновна, задумчиво глядя на меня, тянется к телефону.

– Алло, это я! – …, – приехал. – …, – Привез, – …, – пленку и ноты. – …. – Сколько песен? – спрашивает меня.

– Семь, – отвечаю.

– Семь, – повторяет в трубку.

Слушает:

– Так, … так, … поняла, … так, … хорошо! – кладет трубку.

– У нас есть час. Потом встретимся с одним человеком, – задумчиво сообщает мне.

Я поднимаюсь из-за стола.

– Поедем, кофе пока попьем. Расскажешь мне о себе, – предлагает мне, решительно поднимаясь с кресла.

Молча иду за ней. Выходим во двор через заднюю дверь магазина. Антоновна подходит к новой красной «шестерке». Открывает ключами водительскую дверь, садится и, перегнувшись через сиденье, открывает правую пассажирскую дверь для меня. Замечаю болтающуюся на зеркале, какую-то пушистую зверушку и наборный плексигласовый набалдашник на рычаге переключения передач.

«И весь тюнинг? – мысленно удивился. «Хотя нет, что-то переключила под приборной панелью», – заметил. «Вероятно, самопальная противоугонка установлена», – предположил.

Поехали какими-то дворами, переулками и я быстро запутался в кривых московских проулках и поворотах. Подъехали к кафе в каком-то тихом переулке.

«Гости столицы, явно про это кафе не знают», – мысленно отметил.

Антоновну здесь знали, так как она приятельски здоровалась с немногочисленным персоналом. Посетителей в кафе было немного из-за раннего времени. Сев за столик у окна, она сделала заказ для себя и вопросительно посмотрела на меня.

– Кофе со сливками или с молоком. (Сомневаюсь, что в это время найдутся сливки даже в Москве). Сахара одну ложку, – сделал заказ я.

Вижу удивленный взгляд Антоновны. «Опять эмоции вызвал!» – удовлетворенно отмечаю мысленно.

– Расскажи, пожалуйста, о себе, – предлагает Антоновна.

– У меня не богатая биография, – улыбаюсь. – Живу с родителями в рабочем поселке, перешел в десятый класс.

– От девочек, наверное, прохода нет? – провоцирует на откровенность.

– Пока справляюсь, – неопределенно отвечаю, открыто улыбаясь.

Антоновна помолчала и, не дождавшись продолжения снова спрашивает:

– Как ты песни стал сочинять?

– Давно замечал, что в голове порой крутятся какие-то мелодии, иногда со словами. Решил как-то записать. Купил и научился играть на гитаре. Ходил к репетитору – профессиональному музыканту. Он помогает с нотой записью и табулами. Недавно выступил на концерте к восьмому марта со своей песней, – привычно рассказываю свою версию.

– Кому уже продал песни, расскажешь? – спрашивает.

– Одну в наш городской ВИА, две другие для женского голоса певице из областной филармонии. Одна из них «Дальнобойщик». Вы слышали ее. Девочка, которой ее подарил, так решила, – признаюсь.

– За сколько их купили, не скажешь? – допытывается.

– Дорого, для нашего городка и областного центра, – намекаю на столичные возможности.

Антоновна обиженно поджала губы.

– Все равно, ты очень дорого запросил, – задумчиво заявляет она.

– На какой гешефт Вы рассчитываете, если не секрет? – откровенно спрашиваю.

Антоновна пристально смотрит на меня и задумчиво произносит:

– Евгений говорил мне, что ты очень необычный молодой человек. Теперь я и сама…, – замолчала. – Конечно, я рассчитываю на небольшой процент, – признается неохотно. – Все будет зависеть от человека, к которому мы едем.

– Чем думаешь заниматься после школы? Музыкой? – интересуется, думая о другом.

– Нет. В институт пойду, – признаюсь.

– Все, поехали, – сообщает, взглянув на часики, и лезет в сумочку за кошельком.

Достаю и кладу на стол рубль.

– Я заплачу, – нерешительно заявляет Антоновна.

Пожимаю плечами и выхожу из-за стола, «забыв» рубль на столе.

В машине предлагаю:

– Вы можете рассчитывать на десять процентов с каждой проданной песни. Или тысячу, если поможете зарегистрировать песню в ВААПе.

– С ВААПом я тебе вряд ли помогу, – задумчиво признается она. – Надо бы с Евгением посоветоваться, – решает и поворачивает к обочине, останавливаясь у телефонной будки.

Возвращается. Едем дальше.

– Евгений тоже не знает. Пообещал разузнать про регистрацию. Вероятно, потребуются немалые деньги, – сообщает, взглянув на меня.

«И здесь хотят заработать жуки!» – думаю с неприязнью.

Приехали к старому пятиэтажному дому. Дом был с всякими архитектурными изысками. Поднялись на четвертый этаж по широкой лестнице. Между лестничными пролетами было пустое квадратное пространство. «Для лифта, что ли?» – возник вопрос, «для подъема крупногабаритной мебели», – пришел ответ от памяти будущего.

На звонок открыл дверь невысокий седоватый мужчина, лет пятидесяти, одетый в халат на белоснежную рубашку с галстуком. С интересом посмотрел на меня и расцеловался с Антоновной. Она представила нас:

– Сережа Соловьев, Иосиф Аркадьевич!

Пожали руки.

«Рука мягкая, теплая», – мысленно отмечаю.

– Проходите, пожалуйста, – хозяин приглашает рукой вглубь просторной роскошной квартиры.

Не снимая обуви, проходим в большую комнату. Оглядываюсь. В углу рояль, вдоль стен вычурные диванчики и стулья. В другом углу столик с букетом живых цветов, похоже на антикварный со стульями на гнутых ножках вокруг. У входа какие-то статуи, в углах вазы. Вдоль левой стены белая мебельная стенка в тон со светлыми стенами. Комната, да и вся квартира оформлена богато и со вкусом.

– Чай, кофе? – радушно предлагает хозяин.

– Благодарю, только пила, – отказывается Антоновна.

– Спасибо, – тоже отказываюсь.

Он приглашает нас к столику и садится спиной к окну.

«Лицо прячет в тени», – соображаю.

– Ну-с, молодой человек, говорят, вы можете удивить старика? – мельком взглянув на Антоновну, с интересом смотрит на меня, приглашая к разговору.

Пожимаю плечами, молча ожидая продолжения, и достаю из пакета бобину с пленкой и конверт с нотами.

– Вам решать, – сообщаю.

– Хорошо, не будем терять время, послушаем, – забирает пленку. – Может, сам споешь? – предлагает, не выпуская бобину из рук. – Мне сообщили, что ты хорошо поешь, – опять взглянул на Антоновну. – В живую песня по-другому звучит, – объясняет.

– Могу, – соглашаюсь с ним.

– Что тебе для этого надо? На каком инструменте играешь? – интересуется.

– На акустической гитаре, шестиструнной, – сообщаю.

Непроизвольно морщась от выбора плебейского инструмента, встает из-за стола:

– Сейчас посмотрю, где-то был этот инструмент.

Приносит гитару и протягивает мне. Пробую звук. Шикарно. Гитара эксклюзивная, концертная. Немного подстраиваю и начинаю с первой песни, записанной на пленке – «Так хочется жить».

Во время моего исполнения Аркадьевич положил подбородок на сцепленные в замок руки и прикрыл глаза. По окончании песни задумчиво посмотрел на меня.

– Я не буду сомневаться в твоем авторстве, хотя твой возраст и эта песня не соответствуют друг другу, а исполнение у тебя дворовое, – сообщает. – Эта песня первая на пленке? – интересуется и снова берет бобину.

Киваю. Он встает, идет в стенке и, открыв одну из дверок умело заправляет пленку в большой магнитофон. Марки не вижу. По комнате разносятся из невидимых динамиков звуки синтезатора Павла и мой голос. «Вроде неплохо получилось записать», – мысленно отмечаю.

– Кто играет? Не ты? – останавливает магнитофон по окончании песни и спрашивает меня.

– Один профессиональный музыкант, – признаюсь.

– Хм, не плохо, – соглашается, – давай тогда и другие песни на пленке послушаем, – принимает решение и запускает магнитофон.

«Не вдохновился моим исполнением под гитару», – догадываюсь.

Аркадьевич, отойдя от магнитофона, прослушивает все записи, выключает и поворачивается ко мне.

– Какие разноплановые песни. Все твои? – не выдерживает он.

Молча смотрю на него и киваю.

– Я бы не решился показывать их профессионалам, если бы это был плагиат, – наконец сообщаю ему.

– Спой под гитару про коня, – предлагает он.

Пою «Коня», потом и другие песни по его просьбе. Наконец он подходит к главному вопросу:

– Сколько ты за них просишь?

Передаю слово в слово то, что уже озвучил Аде Антоновне.

– Ого! – восклицает и, обращаясь к ней: – Ничего себе аппетиты у современной молодежи! Зачем тебе столько денег? – спрашивает, хитро глядя не меня.

– Овес нынче дорог, – уклончиво отвечаю репликой Бендера.

Аркадьевич тонко захихикал. «Тоже знает Ильфа и Петрова», – мысленно отмечаю.

– Я могу тебе заплатить тысячу рублей за все песни, – предлагает.

Встаю, задвигаю стул и беру со стола конверт с нотами.

– Извините, что отнял у вас время. Пленку отдадите? У меня в Москве еще много дел, – смотрю угрюмо на него.

– Пленку-то отдам. А если эти песни прозвучат потом где-нибудь? Что будешь делать? – хитро сморит на меня.

– Я могу даже оставить пленку, уйти без нее и без денег, но обманув меня сейчас, в будущем вы потеряете больше. Я не злопамятный, но память о зле у меня хорошая, а жизнь сегодня не заканчивается, – сверлю его взглядом.

Некоторое время меряемся взглядами. Наконец он отводит взгляд. Антоновна сбоку облегченно выдыхает, чуть скрипнув стулом.

– Не собираюсь я никого обманывать, – буркнул он в сторону. – Кто же так торгуется? Сразу собираешься уходить, угрожаешь, – возмущается, видимо забыв, что только что сам угрожал кинуть меня.

– Не люблю торговаться, – сообщаю, – я знаю настоящую цену моим песням. Она значительно больше, чем прошу я.

– Откуда ты можешь знать? Я предлагаю тебе реальную цену, по две тысячи за первую песню и про коня, за остальные по пятьсот рублей.

Начался конструктивный торг. В результате пришлось скинуть свою цену. Сошлись на четыре тысячи пятьсот рублей за «Так хочется жить», «Коня» и «О той весне», после того, как я объяснил концепцию песни о войне – несколько детей в касках и солдатских скатках поют на фоне военной кинохроники. Остальные четыре песни ушли по три тысячи за каждую. Согласился с дополнительным условием Аркадьевича привезти ему еще песен. Вижу довольство в глазах Антоновны.

– Не споешь ли те песни, которые уже продал? – спрашивает она.

– Кофе можно? – интересуюсь, наглея.

– Иосиф Аркадьевич, у вас сливки найдутся? – улыбаясь, спрашивает в спину, отсчитывающего деньги Аркадьевича.

– В холодильнике посмотри, – отмахивается он.

Через некоторое время отхлебываю ароматный напиток и берусь за гитару. Пою «Дальнобойщик», «Маленькую страну» и «Все пройдет».

– Однако, – неопределенно произнес Аркадьевич. – Еще есть? – интересуется.

– Есть дворовые и блатные, – признаюсь.

– Спой, – чуть ли не в унисон попросили оба.

Пожимаю плечами и пою «Кольщик», «Ушаночку», «Ребята с нашего двора» и «Старые друзья».

– У тебя кто-то сидел из родных? – формально поинтересовался Аркадьевич. (Видимо, не впечатлился от этих песен).

– Нет. Много знакомых сидело и сидит, – признаюсь.

– Какую песню ты пел на вашем концерте? – не унимается Антоновна.

– Про бабушек, – отчего-то смущаюсь.

– Спой, – предлагает и объясняет Аркадьевичу о нашем концерте к 8-му марта.

Пою про бабушек. Взрослые внимательно слушают.

– Образно и трогательно, – отмечает Аркадьевич. – Ты в песнях упоминаешь бараки, сараи…. Там так у вас живут? – интересуется.

– Живут по-разному. Я с родителями и бабушкой – в бараке, – признаюсь.

Пересчитываю деньги и складываю их в пакет.

– Тебе куда надо? – спрашивает Антоновна.

Смотрю на настенные часы и прикидываю, где могут сейчас находиться ребята. Судя по времени или у Соломоныча, или у фарцовщиков.

– Мне бы к ребятам, – прошу Антоновну. Она кивает и спрашивает разрешения у Аркадьевича воспользоваться телефоном.

– Сережа, помни о своем обещании, – напоминает он и протягивает свою визитку.

Киваю, прощаюсь и выхожу на лестницу. Только в машине чувствую, как спадает внутреннее напряжение. Отсчитываю Антоновне причитающуюся ей сумму.

– Удивил ты Иосифа, – сообщает она, – и меня тоже, – признается и впервые улыбается мне. – Он был моим преподавателем в Гнесинке когда-то, – признается с грустью.

– Сейчас работает администратором? – предполагаю я.

– Откуда ты знаешь? – удивляется.

Пожимаю плечами:

– Догадался.

Заехали в какой-то мрачный двор и остановились.

– Где это мы? – оглядываю незнакомое место.

– В этом доме в семнадцатой квартире должны быть твои ребята или скоро подойдут, – показывает на дом Антоновна. – Тебя, когда в следующий раз ждать? – интересуется.

– Вероятно, в августе или сентябре. Ребята возможно раньше с антиквариатом приедут, – сообщаю.

Домой вернулись довольные. В Москве купил себе легкую ветровку для похода. Еще в поезде задался вопросом: «На что Фил копит деньги, если почти ничего не покупает?»