Пролежав четыре дня в реанимации, Громова перевели в травматологию. Правая рука облечена в гипс и подвешена за шею. Несколько швов на правой брови. След от удара на переносице. На лбу пластырь. Под глазами синяки. В палате находится ещё три человека. Убивая скуку, они целыми днями напролёт играют в шахматы.
«Рада видеть тебя в добром здравии! – войдя в палату, приветствует Соболева.»
Положив на тумбочку пакет с фруктами, она помогла Громову подняться с постели.
«Врач сказал, что через пару недель можно выписаться. – тяжёлым голосом произносит Громов. – Но судя по ощущениям, я тут не меньше месяца проваляюсь.»
«Да тебе и некуда торопиться, – сообщает Соболева, отчищая апельсин от кожуры, – тебя отстранили от дела. Видимо, ты был прав насчёт Щукина.»
«И тебя отстранили? – интересуется Громов, выуживая тапок из-под кровати.»
«Разумеется. Мы ведь вместе были. А дело передали каким-то молокососам из тринадцатого отдела. Вероятно, чтобы похоронить его в архивах. Будешь апельсинку?»
«Аппетита нет. Лучше б ты бутылку коньяку принесла. Горе заливать. Что за жизнь, Аня?! Мало того, голову под пули подставляешь. Так ещё играй по правилам. В России полиция нужна, только чтоб мелкое жульё ловить. А крупную рыбу не трогай. Ни в коем случае. Вот и думай теперь, что делать. Я уже не верю, что когда-нибудь мы будем жить, как нормальны люди. Зачем, спрашивается, я нужен, если не могу посадить политика, преступившего закон?»
«Мелкое жульё ловить. Ты же сам сказал. – жуя дольку апельсина, подбадривает Соболева. – Не отчаивайся, Громов, что-нибудь придумаем. Кстати, мне интересно, ты всегда действуешь, полагаясь на интуицию?»
«А что? – глядя на неё разоблачительным взглядом, реагирует Громов. – Если мы будем действовать строго по уставу, то никогда не раскроем ни одного преступления. За исключением хулиганских драк, бытовой поножовщины на горячую голову.»
«С другой стороны, если мы всякий раз будем нарушать закон, нас попрут с работы. – аргументирует Соболева.»
«Видишь ли, Аня, – отеческим голосом проповедует Громов, – свод законов – это плод воображения депутатов государственной думы. А у половины из них заводы, фабрики, рудники, прочие предприятия. Личные интересы – понимаешь? Да что там говорить – любой из них может спокойно торговать наркотой, оружием, научными разработками, и ничего ему за это не будет. В их власти корректировать законы, как душе угодно. Захотел ввести смертную казнь за торговлю наркотиками – сделал. Но для того ли, чтоб отчистить страну от грязи? Он ведь и сам может спекулировать этим. И кто его за это прижмёт? А закон о смертной казни, только сократит численность конкурентов. Что ты хочешь, если капитал колумбийских/мексиканских наркобаронов составляет треть экономики США. Представь, какие деньги там крутятся. А всякий, кто преследует намерение получить максимальную прибыль, пусть даже с коэффициентом полезности равным нулю, уже не может остановиться. Ему нужно всё больше, больше, больше. А вот тебе ещё один хитрый аспект: легализация наркотиков. Издал закон и сам можешь приторговывать. Никто тебе за это не скажет. Весьма остроумно задумано. А теперь посмотри, к чему это ведёт. Мы всю жизнь боремся с этим злом. Я, ты, он, она, – все простые граждане страны всю свою тяжёлую жизнь, только и борются с этим безумием. Мы дрожим от мысли, что наши дети могут подвергнуться насилию, наркозависимости, нищете. Мы стараемся их обезопасить, но ничего не получается. Мы бессильны в этой войне. И та крупица дел, что нам удаётся раскрыть сквозь бессонные ночи – это всего лишь макушка айсберга. А ты говоришь, что нельзя доверять интуиции. Есть даже такая древняя китайская поговорка: защищаются, держа строй, а побеждают хитрым манёвром.»
«Да, но ты же сам видишь, к чему приводят твои манёвры. – убеждает Соболева. – Нас обоих едва не раздавили в собственном автомобиле.»
«Ну и что же теперь?! – взбунтовался Громов. – Не делать ничего?! Основа нашей с тобой профессии – правосудие, справедливость, добросовестность. Мы сами выбрали этот путь. И должны. Хочется нам того или – нет, а надо выполнять работу, не взирая на то, что мы играем со смертью.»
«Ну… я просто стараюсь быть реалисткой.»
«Так это и есть реальность, Аня! – разгорячился Громов. – Всеобщий хаос, всеобщее безумие, масштабированное зло – это и есть самая настоящая актуальная реальность наших дней. Подай в отставку, если боишься, или не можешь продолжать борьбу. И садись писать монотонные детективчики. Или вышивать. Или хрен знает, чем ещё заниматься. Но видеть, как под твоим носом совершают преступления, и закрывать глаза – это заслуживает только презрения. Знаешь, я с детства отличался бунтарским характером. Смирение? До сих пор не понимаю, что в нём добродетельного. Я понимаю, когда испытываешь смирение перед законами природы. Что все мы смертны, а земля пребывает вовеки. Но смирение перед крупными шишками – это антидобродетель. Надеюсь, ты меня понимаешь.»
«Стараюсь… – вздыхает Соболева, лирически глядя в окно. – Знаешь, пока ты лежал в реанимации, я вдруг подумала: что, если допустить существование этой самой серой папки с документами, о которой говорил наш ныне покойный подозреваемый. Вполне возможно, там находится какой-нибудь компромат, например, на Щукина. И всякого, кто ею владеет, стараются убрать. Как думаешь?»
«Тёмное это дело… – задумчиво отвечает Громов. – Ладно, мать, меня что-то в сон клонит. Давай отложим нашу беседу до следующего раза. Да, кстати, когда снова придёшь, притащи фуфырик коньячку. Тут скука смертная. Только спрячь. В полотенце заверни, там, или газету.»
«Успокойся, Громов, не собираюсь я таскать сюда спиртное. Тем более, врачи запрещают. Ты же вроде не пьёшь?!»
«Да я не себе – вон, мужики попросили.»
«Ага, так я тебе и поверила.»
«Нам надо научиться доверять друг другу.»
«Ложись уже. Умник. А то попрошу, чтоб тебе клизму вставили.»
«Только если нальют в неё водочки.»
«Борща попрошу, чтоб налили. Сойдёт?»
«Ладно, иди уже. Юмористка.»
Занимаясь бумажной работой, Соболева размышляла над словами Громова. Будто он залез в голову, продолжая вещать проповедь об антисмирении. Порой она, вспыхнув в негодовании, шептала что-то себе под нос. Спорила. Доказывала своё. А иногда стояла у окна, грея руки чашкой кофе.
Ближе к вечеру, в кабинет заглянул начальник уголовного розыска полковник Волков.
«Как идут дела? – отечески интересуется он. – Как там Громов в больничке? Поправляется?»
«Скучает. – отвечает Соболева, прокручивая в руке шариковую ручку. – Хочет скорей вернуться на работу.»
«А… ну это он в своей манере. – заключил Волков. – Слушай, Аня, сделай нам, пожалуйста, чайку. У меня к тебе есть разговор.»
«Пожалуйста, пожалуйста. – засуетилась Соболева, включив электрический чайник. – О чём вы хотели поговорить?»
«Расскажи мне, как вы ладите с Громовым. – начал полковник.»
«Ну… – призадумалась Соболева. – Как и все опытные сотрудники. Пф, я даже не могу это охарактеризовать. Мы просто работаем вместе. Ничего личного. Только работа, работа, работа.»
«Ясно. – внимает полковник, елозя пальцем лежащий на столе документ. – Я вот к чему спрашиваю. Я, собственно, пришёл тебя предупредить. Так сказать, открыть глаза. Видишь ли, Громов не такой уж простой, каким может показаться. С виду он забавный весельчак, а внутри – дьявол. Отрицать не буду, он прекрасный следак. Лучший среди равных. Но человек он больно тёмный. Не считается с уставом. Да что там говорить – с государственными законами не считается. Поэтому, старайся соблюдать с ним дистанцию. Это для твоей же безопасности. Ты и сама не заметишь, как он тебя испортит. Не заметишь даже, как начнёшь делать то, чего в здравом уме и рассудке никогда не стала бы делать. Вот, к примеру, я расскажу тебе, что он однажды вычудил в допросной: приводят к нему подозреваемого, а Громов, вместо того, чтобы нормально допросить, в течении нескольких часов задаёт ему один и тот же вопрос. На втором часу допроса, у подозреваемого началась истерика; на третьем – он уже обливался слезами, бледным лицом молил, чтобы тот замолчал. А Громов спокойно-преспокойно вторит одно и то же. Правда, мы уже сами не выдержали этого безумия. Вмешались. А Громов нам говорит: „В Османской империи так допрашивали пленных.“ А я ему на это, сгоряча: „У нас тут не Османская империя! И мы не пленных допрашиваем, а подозреваемых!“ А он мне в ответ: „Не волнуйтесь, товарищ полковник, это был всего лишь эксперимент. Больше не повторится.“ Правда, надо отдать должное, он вытянул из него такую информацию, что никто из нас этого бы никогда не сделал. Он душу из него вытянул – понимаешь?»
«Понимаю… – сочувственно кивает Соболева.»
«А однажды, – продолжает полковник, – он вот что ещё выкинул: две недели не появляется на работе. Телефон не отвечает. Никто его не видел. Куда пропал? Одному Богу известно. Дали ориентировочку по всем постам. Месяц проходит. Ни слуху, ни духу. Как в воздухе растворился. Мы уже подумали, что его убили где-то, да в землю закопали. Начали искать мёртвое тело Громова. А нашли живого. Он ещё улыбался, подшучивая над нами. В притоне каком-то нашли. Больше месяца с бомжами водку хлестал. «Я, – говорит, товарищ полковник, работаю под прикрытием. Выслеживаю особо опасного преступника.» А от самого несёт, как от собаки. И зубы ему тогда кто-то выбил. Потом всем отделом скидывались на протезы.
А вот ещё одна занимательная история о капитане Громове: собрал он как-то доказательную базу на одного олигарха. Что-то там с контрабандой связано. А тут вдруг случился пожар в кабинете. Из-за неисправной электропроводки. Все документы сгорели. Громов же решил, что это олигарх всё подстроил. Взбесился. И на горячую голову, похитил младшую дочку этого самого олигарха. Спрятал её у какого-то своего знакомого на даче в Подмосковье. Ставит условие олигарху, дескать, иди, сдавайся в ментовку, или дочь больше не увидишь.»
«Ну, это он, наверное, блефовал. – защищает Соболева.»
«Блефовал/не блефовал, – продолжает полковник, – кто знает, что у Громова на уме?»
«Так его за это посадили? За похищение?»
«Нет. – вдруг остепенился Волков. – То, что он тогда натворил. За что его посадили. Я тебе, Аня, рассказать не могу. Я сам тогда несколько дней на валидоле прожил. Но посадили его не за это. Я к тому тебе всё это рассказываю, чтобы ты не увлекалась Громовым. И в его странные авантюры не втягивалась. Иначе, ты сама понимаешь. Могут и с работы уволить. Пойдешь охранять арбитражный суд. Или зеков в Матросской тишине стеречь. Ты меня понимаешь, я надеюсь?»
«Да, конечно. – заверяет Соболева. – Конечно, понимаю. Обещаю вам, товарищ полковник, что буду держаться в стороне от подобных выходок капитана Громова.»
О проекте
О подписке