2

Первоначальные сведения я получил. То есть своего добился, и мне теперь было что доложить по возвращении, хотя ситуация возникла такая, что сам эмир надеялся, что у меня не возникнет мысли о возвращении. Конечно, вида я не подал, но в голову, как Авдорхан Дидигов и надеялся, запали его слова о том, что я заманил и продал своих друзей. Конечно, и мои командиры, даже если Дидигов передаст каким-то образом информацию командованию, не поверят в нее. И никакой перевод денег домой ничего не докажет. Но на душе все равно кошки скребли, потому что пусть маленькая, но доля правды в этом была. Я втравил парней в эту историю, и никто другой. Я позвал их с собой. До этого уже неделю сам наведывался по ночам к молодой вдове Маликат. А она уже несколько раз предлагала привести двух подруг, таких же молодых вдов, которым без мужской ласки трудно прожить. И я ее уговорам поддался, Вована с Серегой подбил. Уговаривать, конечно, долго не нужно было, сами хотели. И пошли. И подруги Маликат им понравились. И водка странной на вкус не показалась, хотя все мы были малопьющими. Не знаю, что там подмешали в водку. Мы очнулись, когда нас уже в машину загрузили и повезли. Откуда-то выплыло слово «клофелин». Только потом я вспомнил, что видел пузырек клофелина у Маликат. Пузырек, а в нем таблетки. Она часто жаловалась на головную боль. Что-то у нее не по возрасту с давлением было не в порядке. И жаловалась.

Так вот мы все вместе и попались. На «живца» поймали.

В итоге все трое в плену. Но если я втравил своих парней в это дело, мне же и выручать их, как старшему и более опытному.

* * *

К выходу меня снова направили привычным ударом приклада. Я уже научился голову чуть-чуть поворачивать, тогда удар на себя принимали мышцы шеи, а они у меня крепкие. Тем не менее несколько раз вскользь было задето и основание черепа. Это вообще болезненное и хрупкое место. Но в целом я череп уберег.

Коридор показался бесконечно длинным, а шаги к входной двери неприлично короткими и неторопливыми. Я знал, что дорога к свободе всегда кажется длинной, но я хотел идти именно к свободе, каким бы долгим и сложным этот путь ни оказался. И выдержки у меня хватило, чтобы не показать своих мыслей и не выдать себя даже взглядом. Я не торопился, я никак не показывал своей готовности к бунту, а, напротив, демонстрировал некоторый испуг перед ударом приклада, всегда готовым обрушиться на меня сзади. Но шел я тем не менее твердо.

К цели шел, уже продумав все свои действия.

Я узнал, что хотел. Теперь меня уже ничто не держало здесь, кроме естественного желания выручить остальных десятерых солдат, и в первую очередь двух своих товарищей. Но если меня отведут к ним, догадался я, то там должна быть серьезная охрана, и, как мне думалось, оттуда невозможно было совершить побег, иначе десятерых парней из спецназа ГРУ в заточении не удержать бы. Слишком хорошая у них подготовка, чтобы можно было их удержать, не предприняв особых мер предосторожности, и слишком много знали об этой подготовке бандиты. Значит, мне нет и смысла присоединяться к ним, и больше пользы от меня будет, если я останусь на свободе.

Я удивлялся, что по отношению ко мне проявляется беспечность, но потом понял, что эти два парня, что меня охраняют, не беспечны – они просто не умеют охранять иначе. Это я могу оценить их работу со своей точки зрения. Они же ее оценивали со своей, видимо, высоко. Они слишком верили в свою силу. Не в силу каждого отдельного человека, а в силу своей группы, взявшей в руки автоматы. С автоматом, да и с пистолетом тоже, да и с ножом даже, каждый человек чувствует себя сильнее. А тот, кто не проверил себя, не умеет правильно оценить свои способности. Когда в Чечне шли активные боевые действия, этим парням, моим конвойным, лет было еще слишком мало, чтобы участвовать в них. И боевого опыта они не приобрели. Возможно, они имели уже бандитский опыт или опыт расправ над теми, кто не мог оказать или достойного сопротивления, или сопротивления вообще. И глупо почувствовали себя всемогущими.

Моя задача простая – убедить их в ошибочности этого мнения. И чтобы убедить, не надо прилагать слишком много усилий. Я уже все просчитал. Лишь бы не забрел кто-то под конец ночи во двор и не взял от крыльца вилы. Но пусть и вил на месте не окажется. Я все равно сумею справиться. Я сумею найти удобный момент, потому что доморощенные конвоиры эти моменты предоставляют на каждом шагу.

* * *

Один конвоир, осторожный, быстро спустился с крыльца и куда-то в темноту заспешил. Второй спросил его что-то по-чеченски, первый ответил не оборачиваясь, но я, естественно, смог уловить только интонацию. А интонация говорила довольно ясно – меня не собирались снова в сарай закрывать. Меня собирались «к остальным» отправить. Остальные содержались не в этом дворе. Идти, возможно, было долго. И перед уходом первый конвоир хотел что-то с собой захватить. Что-то такое, что он не хотел оставлять надолго без пригляда.

Моя задача, таким образом, упростилась предельно. Я шагнул на крыльцо, спустился на две ступеньки, остановился и пошевелил плечами, разминая их. При этом точно рассчитал время, надобное конвоиру для замаха прикладом. Я уже столько раз просчитывал этот замах, что не мог ошибиться. Сейчас, оставшись временно один и, со своей стороны, завершая мой безрезультатный разговор с Авдорханом Дидиговым, он наверняка постарается ударить сильнее. Это будет его выброс энергии, его месть еще и за разбитую о стену руку.

Я не ошибся и вовремя убрал не только шею, но и корпус, то есть к перилам прижался. Конвоир в самом деле желал ударить сильно, даже шагнув при этом. Таким ударом можно было бы с крыльца сбить, попади он точно. Но приклад прошел мимо, а сам конвоир едва сумел на крыльце устоять. Но успел устоять только на секунду, потому что я развернулся на триста шестьдесят градусов и легким ударом помог ему с крыльца слететь вслед за автоматом. Но нога моя все еще перекрывала крыльцо, он о ногу споткнулся и упал лицом вниз. И тут же я, довершив разворот, подался по инерции вперед, как раз туда, куда намеревался податься, захватил в руки черенок вил, перепрыгнул оставшиеся четыре ступени, оказался на плечах бандита и нанес удар вилами. Точно так же, как он бил, – в шею, пригвоздив бездарного конвоира к положенной перед крыльцом широкой доске.

Автомат я поднял вовремя. Как раз к тому моменту, когда появился второй конвоир, который в лучах света, струящегося из-за неприкрытой двери, все, к страху своему, увидел. Очередь раздалась тоже не сразу – реакция у стрелка плохая. А я уже начал двигаться. Пуля чиркнула меня по бедру, потом другие пули ударили в основание дома, выбивая из камней фундамента искры. Я дал ответную очередь, не прицеливаясь, наобум, с одной руки только в направлении стрелка, результатом своей очереди посчитал интересоваться лишним и побежал – и больше в меня не стреляли.

Невысокий, только чуть выше уровня пояса взрослого человека каменный заборчик, отделяющий двор от огорода, я просто перепрыгнул, не касаясь его. Но дальше бежал уже не так быстро, потому что преследования сразу организовано не было, а в огородах, где и грядки, и растения становятся препятствием, ногу подвернуть легко. Этого мне вовсе не хотелось. Я бежал, не радуясь даже, что так легко сумел вырваться, потому что сделать это было так просто.

Огороды друг от друга отделялись тоже маленькими каменными заборчиками. Камень здесь, как и везде на Кавказе, – основной строительный материал, к тому же, как я понимаю, для сельских жителей вообще бесплатный, и его используют везде и всюду. Чужие огороды тоже преградой для меня не стали, там тоже никто не рвался побежать за мной, никто не пытался стрелять, только в некоторых дворах басисто и яростно лаяли собаки, но они в селе на цепях сидят и потому опасность представляют только в самом дворе, почему я и выбрал путь через огороды.

Когда меня в светлое время проводили под конвоем по селу, я не старался специально определить ориентиры. Но направление я все же запомнил автоматически. И сейчас я выбрал направление к северному выезду. Непроизвольно, только потому, что меня привезли с той стороны. Я бежал, не задыхаясь, чувствуя только легкое неудобство и дискомфорт в ноге, но совсем не боль, и даже не смог сразу определить характер неудобства. И, только покинув село, спустившись к дороге через последний, самый высокий забор из всех, которые мне пришлось преодолеть, я понял, что штанина у меня к ноге прилипает от крови и в башмаке начинает хлюпать. Там тоже кровь.

И только тогда я сорвал несколько листьев с первого же попавшегося мне куста, разжевал их и приложил к ране. И в первый раз попытался оторвать левый рукав. Левый, потому что отрывать его легче правой рукой. Хоть я и стреляю, как левша, но правая рука у меня сильнее.

Оставив неудачную попытку за невозможностью сделать дело второпях, я осмотрелся и прислушался. В селе уже во многих домах зажглись окна. И слышались многие голоса. Потом женский то ли визг, то ли вопль раздался. Долгий и безысходный, радующий мою душу – не зря старался, отвечая адекватно. Мне пытались много раз прикладом шею отбить, я скромно ответил только раз. За неимением приклада – простым и доступным оружием, подвернувшимся под руку. Потом крик повторился. Так хищная птица кричит, когда промахнется в атаке и остается без добычи. Густой предутренний сумрак хорошо доносил звуки.

Похоже, погоня состоится. Люди собираются в толпу, ругают, подонки, естественно, не кого-то, кто все это устроил, а только меня, вся вина которого заключается в том, что я не пожелал быть их жертвой. И это значит, сейчас начнется и охота на беглеца, и не понимают охотники, что женский вопль еще много раз повторится, потому что я просто так сидеть и смотреть на них не собираюсь и руки у меня не куском хлеба с овечьим сыром заняты, а автоматом, хотя хлеб и сыр мне не помешали бы.

Пора набирать скорость, как и прилично делать беглецу. По дороге бежать – глупо. На машине сразу догонят. Вот-вот рассвет начнется, беглеца далеко будет видно.

Бежать можно только там, где машина не пройдет. Пусть там и увидят, но пусть еще догонят и приблизятся, когда у меня в руках автомат. Нет здесь таких спецов, которые в состоянии будут меня выследить и поймать, не понеся потерь~ Причем больших потерь. Судя по тому, какие были у меня конвойные, и другие бандиты должны быть не лучше. Если и есть кто-то лучше, то они заняты на охране остальных пленников, иначе остальные тоже вырвались бы. И тоже с большими потерями для бандитов.

Днем я видел склон горы. Склон неровный, состоящий из террас. И тропа, помнится, серпантином поднималась. И по террасам, вытянувшись вдоль склона, полосы «зеленки». Там, в «зеленке», и спрятаться можно, там и повоевать можно. Правда, выше склона и дальше – высокие горы шли, со снежными шапками. А за ними путь в сторону Ингушетии. Мне туда не надо. Свернуть в нужном направлении я всегда успею. Пока главная задача – обеспечить себе отрыв от погони и перевязать ногу. Сначала отрыв. Перевязка потом, когда запас времени позволит. Не такая рана, чтобы я сознания лишился из-за потери крови. А имея запас времени, я могу и сориентироваться лучше.

И я двинулся туда, к тропе.

Но едва удалился от дороги, как вздохнул с облегчением, радуясь своему выбору, потому что ущелье донесло до меня звуки автомобильных двигателей. А скоро и фары стало видно. Ехали две машины – как я определил без труда даже в темноте, два грузовика. Ехали быстро и уверенно, словно со сложной дорогой были хорошо и давно знакомы. Чужие так по ночам не ездят по горным дорогам. Пусть это и не серпантин, но все же полотно дороги тянется не всегда по дну ущелья, а временами на склон взбирается. И есть возможность при неудачном повороте загрохотать под уклон.

Конечно, для меня эти грузовики угрозы не представляли, а были бы опасны только в том случае, если бы я сдуру сел посреди дороги, дожидаясь, когда машины остановятся, а пассажиры, ткнув стволом мне под ребра, предложат подвезти. Что из грузовика можно увидеть? Только дорогу в месте, куда свет фар падает. Это освещенное пятно всегда кажется некоей материальной точкой, вокруг которой остальное словно бы не существует. И мне можно было бы легко спрятаться за первым же попавшимся камнем. Можно было бы самому рядом с дорогой согнуться в форме камня, и никто не принял бы меня за человека. Я успел бы. Это днем труднее. Днем видно лучше, видно далеко, особенно если смотреть сверху. А дорога к селу как раз сверху шла. И днем меня могли бы заметить сразу.