В условиях батальона данные в обязательном порядке уходят на планшетник начальника штаба и командира батальона. И их тоже может консультировать медик. Таким образом, функции аппаратуры не стали лишними из-за того, что не все могут ими пользоваться. А то, что сам костюм «Ратника» имеет, по сути дела, в себе интегрированную медицинскую лабораторию, можно отнести только к плюсам. При этом раненый или контуженый боец, если он находится в сознании, вполне бывает в состоянии нажать кнопку сигнала о вынужденном выходе из боя или о необходимости оказания себе медицинской помощи со стороны. То есть если существует необходимость эвакуации человека с поля боя. Мне с моим взводом прибегать к таким мерам не приходилось, но на тренировках подобные действия мы отрабатывали. И всегда могли применить эти навыки.

К счастью, сейчас никому не было необходимости нажимать эту кнопку и вообще не было необходимости оказывать кому-то медицинскую помощь.

Взвод начал движение. Я пошел во второй линии по центру, чтобы иметь возможность переместиться на любой фланг, как только возникнет такая необходимость.

Правильность выбранной позиции определилась уже вскоре. Доклад пришел с правого фланга, но не от охранения, а напрямую из строя.

– Товарищ старший лейтенант! Рядовой Феоктистов. Впереди плохо различимый в темноте бруствер. Кажется, каменный. Над бруствером – свечение, схожее по уровню со свечением человеческого тела.

– Не сближаться. Там может быть пулемет. Ждать меня. Иду в вашу сторону. Всему взводу – остановиться и ждать!

Определить сторону было несложно. Рядовой Феоктистов был бойцом первого отделения взвода. А первое отделение шло по правому флангу. Командир отделения сержант Мослаков находился в передовом охранении, отделением в его отсутствие командовал, как обычно, младший сержант контрактной службы Колобков, который в то же время являлся и штатным сапером взвода, то есть самым опытным сапером среди моих солдат.

– Колобков! – сразу позвал я. – Ты где разлегся?

– Я замыкаю фланг, товарищ старший лейтенант, – отозвался сапер.

– Бруствер видишь?

– Так точно. Мы с Феоктистовым в одной тройке. Он мне локтем по носу задевает.

Феоктистов тощий и длинный, под метр девяносто с лишним, боец, а младший сержант Колобков, кажется, чуть ниже, чем метр семьдесят, хотя крепко сбит и ладно скроен. При этом Колобков имеет длинный нос, а Феоктистову всегда некуда девать локти.

Фраза сапера, как показали наушники, вызвала всеобщий смех. Солдатам необходимо было разрядиться. И я дал целую минуту на такую разрядку, после чего стал говорить предельно серьезным тоном:

– Перед бруствером наверняка несколько мин установлено. На дистанции, думаю, до сотни метров, как обычно бывает. Пройди перед линией отделения. Посмотри внимательно. Но к брустверу не приближайся. Сколько до него метров?

– Метров сто пятьдесят.

– Хорошо. Работай. На случай обострения, ожидай, что противник, как и ты, владеет системой «три – четыре». Он не случайно стал эмиром. Он этого добился.

Система «три – четыре» отрабатывается в спецназе до автоматизма. А означает она то, что спецназовец обязан уметь за три секунды сделать четыре точных прицельных выстрела. И здесь главную роль играет быстрота мышления.

Я прекрасно понимал, что просто так никто эмиром не становится. Человек чем-то обязан выделяться среди других. Может быть, опытом или личными боевыми навыками, может быть, даже жестокостью и беспощадностью как к противнику, так и к своим бойцам.

У нас быстрота реакции отрабатывается системой ножевого боя, когда работаешь двумя ножами против двух ножей в руках противника. И здесь существует большая тонкость. Во всех боевых единоборствах требуется максимальная концентрация внимания. Бывает, спортсмен имеет прекрасные боевые качества: реакцию, силу удара, быстрое соображение, но проигрывает заведомо более слабым противникам из-за неумения концентрироваться. В боевых условиях концентрация в определенных ситуациях может только помешать. Тогда требуется мысленно реагировать на предстоящие события и проводить «расконцентрацию».

В фехтовании двумя ножами против двух ножей противника это как раз и отрабатывается. Там недопустимо бывает сконцентрироваться на каком-то одном ноже, необходимо контролировать два своих ножа и два ножа противника, иначе пропустишь удар, который будет стоить тебе жизни. В «расконцентрированном» состоянии боец обязан видеть не только все четыре ножа, но и все то, что происходит вокруг него – спереди и сзади, слева и справа. Вообще-то говоря, если судить честно, то подобные схватки, когда в дело вступают сразу четыре ножа, в реальности никогда не происходят. Вообще ножевые схватки – это редкость. Более того, даже простые рукопашные схватки – редкость. А схватки в четыре ножа всегда бывают, как подсказывает моя память, только учебными. Но именно в них отрабатывается быстрота мышления, умение за доли секунды принять единственно верное решение и выбрать вариант его исполнения. И от этого, от умения быстро реагировать и быстро соображать, зачастую зависит жизнь бойца. Та же самая отработанная быстрота реакции позволяет владеть системой «три – четыре».

Кроме того, есть еще один важный фактор, который часто можно наблюдать у солдат срочной службы – отсутствие решимости применить оружие. Может быть умение владеть оружием, но без решимости – это ничто. Точно так же, как сама решимость ничего не значит без техники владения оружием. Именно по этой причине все тренировочные бои в ножевом фехтовании у нас проводятся сначала с тупыми металлическими ножами, чтобы человек почувствовал боль от удара противника, а потом, когда бойцы приобретают опыт, – уже с настоящими ножами. После таких занятий бойцу бывает легче не только ножом ударить, но и из автомата дать очередь на опережение противника. Это и есть школа воспитания бойца спецназа ГРУ.

– Понял, товарищ старший лейтенант. Работаю… – отозвался Колобков.

– Я уже рядом… – Я ориентировался по планшетнику, и потому мне не сложно было найти бойцов первого отделения. Так я вышел на первую тройку, находящуюся ближе других к конечной цепи. И сразу поинтересовался: – Колобков где?

Мне сразу показали вперед. Я поднял бинокль с тепловизором и сразу увидел ползущего среди деревьев младшего сержанта. Он был метров на двенадцать впереди общего строя. И явно что-то тащил на плече.

– Что там у тебя, Колобков? – спросил я.

– Снял одну МОН-100, и на дереве вижу МОН-200. Прямо к стволу прикручена. Направление взрыва – вдоль нашего фронта. Сбоку думали поразить…

МОН-100 и МОН-200 – противопехотные армейские стандартные мины направленного действия. Выгнутую в корпусе МОН-100 обычно выставляют где-то среди кустов, а МОН-200, имеющую круглый корпус, как правило, крепят или к скале, или к столбу, если таковой имеется, или к стволу дерева. Мины эти способны нанести большой урон живой силе множеством опасно летящих осколков. Но две мины – это, конечно, не предел.

– Взвод! Выслать вперед саперов. Искать взрывные устройства. Колобков, ко мне!

Пока младший сержант возвращался к линии общего строя взвода, я попытался найти в бинокль тот самый каменный бруствер, про который мне сообщили. Но не сумел этого сделать, пока не подошел рядовой Феоктистов и не показал пальцем точное направление.

Я присмотрелся. Как раз небо очистилось от туч, и звезды стали светить ярче. Я убедился, что там точно был бруствер, сложенный из крупных камней, видимо, заранее, когда вся банда была в полном составе и представляла собой силу, способную тяжелые валуны с места на место перекатывать. Но если есть бруствер, должна быть и бойница. Иначе смысла не было такое сооружение городить.

Однако бойницу можно было бы обнаружить ночью только в том случае, если бы в нее выглядывал вместе со свечением своего тела человек. Сейчас никто не выглядывал. И потому бойницу я не увидел. Но свечение человеческого тела, что поднималось над камнями, я рассмотреть сумел и убедился, что это в самом деле человек. Поскольку в банде остался только один боевик, я понимал, кто сидит за каменным бруствером, прикрытый рукотворной стеной от пуль наших снайперов. И, видимо, опасаясь снайперов, не выглядывает даже в бойницу, ожидая взрыва мины, после чего он сможет стрелять. Скорее всего, из пулемета. Возможно, даже крупнокалиберного, пулю которого не выдерживает ни один бронежилет в мире.

– Товарищ старший лейтенант. Рядовой Окунев, – доложил нештатный сапер второго отделения. – Я тут нашел идущие одна за другой две светошумовые мины и МОН-200 на стволе дерева. Установлена на высоте человеческого роста, стоит с легким наклоном, чтобы поражающие элементы высоко не разлетались. Взрыватель натяжного действия. «Растяжка» протянута меж ветвей, не по земле. Очень легко зацепить…

– Дезактивировал?

– Светошумовые снял. МОН-200 снимаю. Взрыватель уже вывинтил. Идти дальше?

– Не надо. Эмир ждет взрыва и сосредоточил внимание на пространстве за бруствером. Значит, только наполовину контролирует то, что у него за спиной делается. Тихомиров! Ты далеко?

– Почти на левом фланге, товарищ старший лейтенант. Подойти?

– Ладно, контролируй ситуацию там. Есть у вас что-то? Я про мину…

– Одна светошумовая и одна МОН-100. Дезактивированы. Есть еще провода, идущие от скал. Будем смотреть, куда они ведут, и только потом обрежем. На месте.

Три светошумовые мины на таком коротком отрезке – это серьезно. Если сработает одна, сработают и другие, и даже те, которые мы еще не нашли. Сработают просто от шумовой волны. А это значит, что взвод будет полностью выведен из боя. Кто не сумеет вовремя спрятаться от такого взрыва нелетального оружия, получает серьезное поражение. Глухота на четыре-пять часов. Слепота на три часа. Испуг на всю оставшуюся жизнь. Случается, пострадавшие в штаны накладывают… И диарея, вызванная испугом, в просторечье называемая «медвежьей болезнью», иногда не прекращается несколько суток, были даже случаи гибели людей от обезвоживания организма.

Испугаться, в самом деле, есть чего. Только что ты был здоровым и сильным, боеспособным человеком – и вдруг превратился в слепого и глухого. Многие не знают, что и слепота, и глухота через определенное время пройдут. И я как-то не озаботился предупредить солдат об этом. А объяснить что-то слепому и глухому невозможно. Только профессиональные саперы, изучавшие подобные взрывные устройства, знают этот эффект. Сказывается то, что вооружение нелетального действия применяется в боевой обстановке нечасто, и солдатская малограмотность в этом вопросе простительна. Правда, были случаи применения светошумовых мин против бандитов, но раньше они сами не применяли их против федеральных силовых структур. Светошумовые мины – пока еще редкое явление даже на армейских складах. Но бандиты, думается, привезли эти взрывные устройства с собой из Сирии и Ирака, где захватили много армейских складов с вооружением. В самих «горячих точках» Ближнего Востока такие взрывные устройства тоже применяются, я слышал, нечасто. Там как-то больше принято убивать. Там кажутся малоинтересными варианты с временным отправлением противника на инвалидность.

Отвлекать старшего сержанта Тихомирова от важного дела я не стал не потому, что дело, которое я задумал, является менее важным. В боевой обстановке каждое дело – важное, потому что все они вызваны необходимостью. Но есть и самые важные, которые решать должны наиболее опытные люди во взводе – я и старший сержант Тихомиров. А если он занят, мне придется брать в напарники кого-то другого или же вообще одному идти.

Первое предпочтительнее не только с точки зрения безопасности, но и с точки зрения ответственности. Рисковать собой в данной ситуации – это то же самое, что рисковать всем взводом. И потому я предпочел взять с собой напарника. Тем более, если напарником будет штатный сапер взвода, это еще одна гарантия безопасности.

– Мослаков!

– Я, товарищ старший лейтенант!

– Ты где?

– На десять шагов впереди основной линии.

– Выходи к своему отделению, принимай командование. Я Колобкова забираю.

– Понял. Выдвигаюсь.

И никаких вопросов, не говоря уже о возражениях. В боевой обстановке лишние вопросы ни к чему. Если командир решает что-то сделать, значит, это необходимо.

– Колобков! Ко мне!

– Иду, товарищ старший лейтенант. Я рядом.