3

Как правило, убийства не расследуются райотделами. Такие дела уходят или в городское управление, или же сразу в областное, или вообще с разбегу в следственный отдел ФСБ, что автоматически ставит их на контроль Генеральной прокуратуры.

Для начала я набрал телефонный номер горотдела.

– Мне нужен Лоскутков, – на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами. Стопроцентный вариант.

– Минутку.

Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять. Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу. Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:

– Слушаю.

– Здравствуй, майор.

– Привет, майор.

Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем один в звание другого.

– У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?

– Слышал.

– Дело у тебя?

– Делать мне, что ли, больше нечего?… Оно раскрыто по горячим следам. Нам его и не передавали. А что тебя интересует?

– Все. Я с ребятами из райотдела почти не знаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?

– Пожалуйста. Позвони через пять минут.

Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством переложил лишку сахара. Мстительность – это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.

Он позвонил сам.

– Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?

– Чай пью, – сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. – Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.

Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь – слух совсем пропал.

– Про Лешего слышал?

– Слышал.

– Ничего интересного сказать не имеешь?

– Что будет, сообщу.

– Ладно. Оставь сахарку на мою долю. У нас сейчас весь «город» на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу… – и он положил трубку.

На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.

Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие «отдохнуть» в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих – и мужчину и женщину. Мужчину просто убивал, без затей и, похоже, без злости. Над убитой же женщиной еще и издевался – кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое странное, не насиловал. Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.

Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна и не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К серийным дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад произошло уже три преступления, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и подняли шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака, похоже, армейского образца и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом. Только однажды воспользовался пистолетом. Тем самым, милицейским. Так что бритва вполне может принадлежать другому маньяку.

Глава 2

1

Дверь районной ментовки с превеликим трудом поддалась моим усилиям. Но все же я справился – пригодились годы изнурительных, до последней капли пота тренировок. А оказалось, что столько труда прилагал напрасно. Уголовный розыск располагается в соседнем здании – так сообщил мне суетливый дежурный капитан с гноящимися, как у старого кролика, глазами.

– А чего тебе там надо? – спросил и почесал погон, словно между звездочек у него в футбол играли блохи. Он, как старший по званию, матч судил.

– Инспекторская проверка… – ляпнул я, и капитан вытянулся, начисто забыв про футбольный матч.

Вышел я из здания легче, чем вошел, – значит, натренировался. И сразу определил, куда следовать дальше. Там меня уже ждали.

Почти абсолютно лысый опер, по ехидству судьбы-злодейки носящий фамилию Кудрявцев, выглянул между двух стопок бумаг, по высоте равных тумбочкам того стола, на котором их расположили, и показал мне на стул. Мебель в районной уголовке еще похуже, чем у нас в агентстве. По крайней мере, в моем кабинете имеется хотя бы одно мягкое кресло для клиентов. Здесь же я сел с великим сомнением в прочности столярного изделия, чей испуганный скрип подтвердил справедливость моих страхов. Но начало стул все же выдержал, и я слегка осмелел.

– А что тебя вдруг это дело заинтересовало? – спросил Кудрявцев, с увлечением, достойным школьника, ковыряя толстым пальцем в узенькой коробке для скрепок. Палец туда явно не помещался, и ему пришлось вытряхнуть в ладонь все содержимое, чтобы достать только одну, а остальные ссыпать назад. – Дело абсолютно простое. Все там ясно. Признание, явка с повинной, на пистолете только ее отпечатки…

– Оказывается, ясно не для всех… – нелегко вздохнул я и в паре фраз передал суть заказа Гоши Осоченко.

Кудрявцев пожал плечами и усмехнулся:

– Грызи гранит, Пинкертон…

И пододвинул мне не слишком объемную папку.

«Грызут гранит», насколько я помню знаменитое изречение основоположника научного коммунизма, исключительно тогда, когда изучают науки. Но Кудрявцев – человек еще достаточно молодой и, возможно, марксизм-ленинизм в период получения образования не изучал. Потому я простил ему высказывание молча. Но не простил «Пинкертона». Не люблю, когда меня обзывают…

Но принялся «вгрызаться» в материалы уголовного дела. И тут же убедился, что все дело даже не белыми нитками шито, а просто стянуто паутиной. Может от порыва ветра развалиться по листочку. И мне придется начинать все сначала…

– Интересно получается… – Я тебе, мать твою, покажу Пинкертона. – У этой Александры Владимировны Чанышевой адвокат уже есть?

– Пока еще нет. Назначат… – равнодушно сказал Кудрявцев, тщетно пытаясь достать из коробочки вторую скрепку. Сложнейший, похоже, производственный процесс. Никак не может освоить технологию. Готов поспорить, что он снова через минуту вытряхнет все скрепки в ладонь, чтобы достать только одну.

– А если этот ее друг, который нанял меня, наймет и адвоката? Хорошего… Умного… Такие иногда, честное слово, тоже бывают.

– Ну и что?

– Ничего. Только любой нормальный адвокат запросто уговорит клиентку отказаться от своих показаний. Просто расскажет ей, что такое «зона» и с чем клиентку там съедят. Со всем адвокатским красноречием расскажет, с мелкими и характерными деталями. Она и откажется. Прямо на заседании суда. И тогда все эти бумаги, – я приподнял тоненькую папочку, – ты смело можешь выбросить на помойку.

Кудрявцев поднял на меня удивленные глаза.

– А зачем ей отказываться?

– А зачем ей «садиться»?

– Она же сама пришла…

– Под воздействием «дури»… С «дурной» головой и не то еще может случиться, сам, наверное, слышал. Это хуже, чем с похмелья…

Он наконец понял, что я не шучу. Но не понял, что это моя месть за Пинкертона.

– И что посоветуешь?

– Вести нормальное расследование.

– Легко сказать… – Кудрявцев вздохнул. – На меня на одного столько дел навешано… Тройная норма. У других то же самое. А тут еще нас подключают к розыску этого Лешего…

– Дело твое… – сказал я и поднялся. – Но все же одну вещь ты сделать должен обязательно.

– Какую?

– Проверить пистолет.

По показаниям Александры Владимировны Чанышевой, этот пистолет Валентин купил только за месяц до собственного убийства у какого-то знакомого. А самое смешное состоит в том, что на пистолете только ее отпечатки пальцев. Любой дружащий с головой опер должен был бы предположить, что с пистолета вытерли отпечатки пальцев, прежде чем вложить в руку женщины. Иначе куда пропали отпечатки ее мужа?

– Так номера же там сбиты.

– Проверь ствол.

– Ты знаешь хоть, сколько сейчас оружия в городе «плавает»? Если каждый ствол проверять, то в шесть раз штат экспертов увеличивать надо.

– Послушай мудрого, хотя еще и не старого человека… – мягко настаивал я.

Кудрявцев неопределенно пожал плечами. Я так и не понял – последует он совету или опять не найдется у опера времени на такие мелочи в очевидном и почти закрытом деле.

2

Утро пришло промозглое и ветреное. Настоящее октябрьское утро. При взгляде в окно казалось, что вот-вот пойдет дождь. Может быть, даже со снегом, потому что тучи, обложившие все небо еще с вечера, были тяжелыми и низкими. Из-за них и рассвет задерживался.

Леший не спал почти всю ночь. Ворочался и ворочался на скрипучей своей кровати и раздражал скрипом мать – он чувствовал это даже через стену, – спящую в другой комнате. Он вообще плохо спит последнее время. Думы мучают. Он чувствует, всем нутром своим чувствует, что скоро, что вот-вот уже что-то сдвинется и вся его жизнь переменится. И тогда она будет совсем другой. Он строит планы на эту жизнь. И не может от возбуждения спать. Прикорнет на десяток минут, потом снова просыпается с прежними мыслями.

И все-таки встал он, как всегда, в семь часов. И принялся за зарядку. За последние десять лет он не пропустил ни одного утра без зарядки. Потом быстро умылся, не стал завтракать, чтобы не будить мать – пенсионерка, любит поспать до половины дня, – и побежал в гараж. Благо до него ходу пять минут.

Машина завелась легко, но все же, выехав сначала за ворота, он основательно прогрел двигатель – минут пять стоял. Машину Леший любит и бережет. Она уже в возрасте и требует внимательного пригляда за собой.

До начала рабочего дня времени оставалось еще много. И Леший захотел вдруг прокатиться. Вдруг – это всегда неожиданно. Он ездит туда каждое утро. Никогда не думает, что поедет сегодня, а потом – именно вдруг! – чувствует необходимость. И едет. Просигналив фарами дежурному у ворот гаражного кооператива, чтобы тот проснулся и опустил натянутый между столбами тросик, Леший выехал на улицу. Забыл, что сразу за воротами глубокая колдобина, угодил в нее, встряхнулся, и свет фар резко колыхнул по окнам противостоящего дома. Ничего, что кого-то и разбудит этим светом. Время подошло подниматься.

Утренний город оживал сырыми улицами. Перед рассветом, как обычно, было особенно темно. Фонари светили тускло, словно низкие осенние тучи даже их накрыли. Но люди уже спешили по своим делам, уже толпились на трамвайных, троллейбусных и автобусных остановках. Леший не обращал на них внимания. Он стремился к цели. И чем ближе оказывался к выезду из жилых кварталов, тем сильнее становилось его нетерпение. Тем сложнее ему было останавливаться на красный сигнал светофора. Начали подрагивать пальцы, сжимавшие руль.

Он знал, что сейчас там нет того, что его интересует. И тем не менее снова ехал. Просто проехать мимо, просто посмотреть и ощутить сладость мести – этого уже почти достаточно. Пока – достаточно… А что будет потом, он и сам не знает. Да это и не так важно. Возможно, что потом не будет ничего. Возможно, что это больше никогда не повторится, потому что скоро все в жизни у него наладится. Он сам станет совсем другим человеком. И внутренне другим, и внешне.

Выехав на «бетонку», грязной неровной полосой уходящую в сосновый бор, Леший резко снизил скорость. В этом был элемент мазохизма. Чем медленнее он ехал, тем сильнее страдал. Именно страдал и получал от этого наслаждение. Он чувствовал все то, что здесь происходило. Не переживал, а чувствовал. Но, как всегда было, скоро его начала преследовать ярость. Ярость осталась тенью воспоминаний о прошлом, о таком болезненном и беспощадном. Тенью, толкающей резко в затылок сидящего за рулем человека так, что машина начинала порой повиливать на мокром покрытии. Но он давно научился владеть собой. И сейчас взял себя в руки настолько, что со стороны незаметно было его состояние. Иногда он даже через силу улыбался собственным мыслям, хотя хотелось кричать и биться головой о руль.

Он проехал весь бор насквозь, миновал плотину на Шершневском водохранилище, за плотиной развернулся на площади перед рядами торговых павильончиков, резко выдохнул, сбрасывая напряжение последних минут, и поехал назад.

Взглянул на часы. График соблюдался строго, как всегда. Теперь уже пора было на работу. Но и помимо работы предстояло решить такое количество проблем, что успеть все сделать очень сложно. Но он успеет. Он рассчитал все до мельчайших деталей.

На половине дороги, в полумраке начинающегося рассвета, Леший увидел стоящие у кромки леса четыре грузовые машины. Из машин уже выгрузились милиционеры с автоматами и редкой цепью уходили в лес.

Он даже улыбнулся.

Что они там ищут? Искать там уже нечего. Или они не ищут? Или они готовят засаду на кого-то? На кого?

На Лешего?

Он улыбнулся еще раз и глубже вдавил педаль акселератора. Машина плавно набрала скорость. Если будет днем время, надо будет наведаться сюда, в бор, и посмотреть, что делают эти менты…

3

Первое, что я сделал утром, – это позвонил Осоченко. Дома его уже не оказалось. Сонный и недовольный немолодой голос, немного чмокающий, словно вставные челюсти всегда готовы агрессивно выпрыгнуть, сообщил, что Гоша ушел на работу. Таким голосом обычно разговаривает исключительно теща – так подсказывает опыт сыщика. Но и матери бывают агрессивными – так подсказывает общечеловеческий опыт. Я посмотрел на часы. Стрелка только перевалила за восьмичасовую отметку. Раненько молодой человек начинает трудовой день – трудолюбив, как муравей. Но там – у себя на фирме – он еще, похоже, не появился, потому что на работе телефон не ответил. Ладно, позвоню ему из «Аргуса», когда появлюсь там. А для начала мне предстоит поговорить с соседями Чанышевых.

Я уже обулся, чтобы выйти на улицу не в тапочках, когда зазвонил телефон. Пришлось посмотреть на не совсем чистые со вчерашнего еще дня башмаки, вытереть старательно подошвы о половой коврик и вернуться.

– Привет, майор.

– Здравствуй, майор. Ты еще не укатил на службу?

Если Лоскутков названивает мне в начале девятого утра, значит, у него есть что сообщить частному сыщику. Ментам вообще живется легче. Отправляют запрос и получают ответ. А волка, то есть несчастного «частника» в моем лице, кормят, как известно, ноги и телефонные звонки. И еще в значительной мере те друзья и знакомые, которыми он сумел обзавестись, которые прониклись его ужасающей долей и испытывают к «волку позорному» сочувствие. В данном случае, как вот сейчас, меня, возможно, подкормит, войдя в сиротское положение информационно голодного существа, майор Лоскутков.

– Кажется, я еще дома. Но ты только-только меня застал. Я ждал тебя вчера. Весь вечер.

– Не успел. Домой за полночь вернулся, а к восьми утра уже ноги гудят, как телеграфные столбы, – набегался. В отличие от некоторых лентяев, которым большие деньги платят неизвестно за что.

– Если бы платили… – вздохнул я непритворно. – Всю бы оставшуюся жизнь ленился.

– Что ты вчера такое наговорил в райотделе, что все они забегали, как тараканы от дихлофоса?

– Я? Наговорил? – теперь я удивился. – Единственно, что я сказал, – их обвиняемая, если найдет себе хорошего адвоката или ей кто-то такого адвоката найдет, прямо из зала суда будет выпущена на свободу. Признание обвиняемой не есть доказательство ее вины. Ментам законы получше знать надо. Вот и все.

– Нет, это все им, дуракам, и так понятно… – Лоскутков кашлянул. – Что ты им про пистолет сказал?

– Посоветовал проверить, не числится ли за ним чего интересного. Я всю свою сознательную жизнь не доверяю пистолетам со сбитыми номерами. От нечего делать номера не сбивают – это не так легко.

– Это я понимаю и без объяснений. Меня мотивы интересуют. Почему ты посоветовал? Ты что-то подозревал? Была какая-то мысль?

Мнительному майору всегда кажется, что он страдает эзотерической дальнозоркостью, и потому он часто хочет видеть за простыми вещами больше, чем за ними стоит. Таким уж чертовски недоверчивым характером мента бог наградил.

– Просто потому посоветовал, что они сами этого делать не стали. По лени или по халатности, не знаю уж… Или просто отложили дело в долгий ящик. Чтобы к нему больше не вернуться. Текучка, жалуются, их захлестывает. Еще мне не понравилось, что с пистолета почему-то стерты отпечатки пальцев убитого, которому оружие и принадлежало. Это дает какой-то намек.

– И все?

– Все. А в чем проблема? Тебе этого мало?

– Проблема в том, что пистолет идентифицирован. И этим пистолетом пользовался в позапрошлом году Леший при одном из убийств. А перед этим похитил пистолет у убитого им старшего лейтенанта милиции. Там же, в городском бору.

– Ты меня просто в краску вгоняешь… – сказал я сам себе комплимент.

– То есть?

Вот ведь непонятливое существо, как же он с такими талантами вообще в сыске держится…

– Если бы я не подогнал ваших олухов, то это так и осталось бы тайной под вековой паутиной. Меня этот опер из района, как его фамилия…

– Кудрявцев.

– Вот-вот, меня этот лысый Кудрявцев долго пытался убедить в том, что он кудрявый, а эксперты, по его словам, настолько сильно загружены, что от работы потеют, а от пота лысеют.

– Козлы… – не выдержал и прошептал майор. А у меня слух, кстати сказать, тренированный.

– Полностью с тобой согласен. Только кто? Эксперты?

– Те, кто работать не умеет.

– Я скромно надеюсь, что ко мне это не относится? – Хотелось услышать из уст мента уверения хотя бы в минимальном уважении.

Лоскутков словно бы не заметил мой вопрос. Таковым, по его мнению, должно быть развитое чувство ментовского такта. Он недоговаривает, а ты понимай, как думаешь. Эту его манеру я давно изучил. И точно так же он любил бросать телефонную трубку, чтобы ты словно бы ощущал за собой чувство вины. Я несколько раз позволил себе повторить его маневр и, кажется, отучил. В последнее время он иногда даже прощается, когда заканчивает разговор.

– Теперь, получается, мы почти параллельным курсом пойдем. Только постоянно со мной связь держи. Ты что-нибудь уже раскопал?