Глава 3

Из свиты никто сейчас не знал, о чем думает король. Хотя обычно окружение монарха давно привыкло угадывать его мысли и последующие слова по едва заметным оттенкам взгляда, по нечаянной паузе, по манере обращения к свите или к посторонним. Близкие люди своего короля знали хорошо и старались пользоваться этим знанием, как рабочие пользуются своим привычным инструментом. Впрочем, франкский двор не составлял исключения из общего правила. Точно так же обстояли дела в каждом владетельном доме любой страны испокон веков.

Сейчас Карл выглядел рассеянным, словно был озабочен какой-то долгой, утомившей его проблемой, и часто сердито помахивал перед лицом перчаткой – отгонял надоедливых, как сами саксы, саксонских комаров. Комары, опять же как саксы, понимать его не хотели и кружились вокруг королевской головы назойливой писклявой тучей. Точно так же отряды саксов кружили вокруг королевской армии, в сражения не вступая, а лишь нападая на небольшие отряды или на обозы, но, тем не менее, причиняя громадный ущерб. И так на протяжении многих лет.

Проезжая низким песчаным берегом, Карл сказал тихо, словно бы мимоходом:

– Здесь не слишком приятно пахнет. Хорошо, что я надумал поставить палатку подальше.

Король еще несколько часов назад выбрал место для своей ставки – на холме, с вершины которого было видно и город, и реку, и… заречье…

– Обязательно заречье! – добавил он, когда давал указания.

Если король говорил «обязательно», – значит, он не первый день думал именно об этом, – свита хорошо изучила нрав монарха и обычно понимала его с полуслова.

– Сколько отсюда до моря?

– Полудневный перегон для хорошей лошади, государь.

– Хорошо. Это то, что надо…

Король впервые приехал в Хаммабург. Но не пожелал расположиться в этом захолустном городишке, который пока только начал обустраиваться на левом берегу Лабы. Большая местная скотобойня, что построили оборотистые фряжские купцы, покупающие скот в славянских землях и продающие соленое и копченое мясо как для нужд королевской армии, так и датским морякам, несла слишком неприятный запах. Неприятные запахи и комары – это то немногое, что Карл переносил с трудом. Дальние походы, бессонные ночи, сутки не покидать седла – это все ему даже нравилось. Но комары и тошнотворные запахи короля всегда раздражали. Единственно, запахи лошадиного и воинского пота, так похожие один на другой, он к неприятным никогда не относил, привычный к ним с детства. Запах же человеческой крови короля возбуждал, заставлял шире раздувать ноздри и вызывал желание схватиться за меч. К этому запаху Карл относился точно так же, как любой боевой конь. Но запах крови скотины имел другой оттенок и раздражал.

На высоком правом берегу, прямо против пристани и пристроенного к ней длинного деревянного здания купеческих складов Хаммабурга, располагалось какое-то поселение славян. По размерам более обширное, чем новый франкский городок в Саксонии, первоначально основанный только для того, чтобы организовать здесь епархию, и уж значительно более старое, судя по почерневшим от времени одноэтажным строениям, облепившим склон горы. Сейчас в голову короля пришла новая мысль, и он начал ее усердно обдумывать. Поселение на противоположном берегу расположено хорошо. Более хорошо, чем Хаммабург. Но славяне не посягают на саксонские владения Карла. Это он посягает на владения славян – бодричей или вагров, Карл даже не знал, кому принадлежит правобережный городок. В данном случае славяне никак не помешают осуществлению королевских замыслов, а могут и помочь в будущем. К примеру, на следующий год, когда здесь начнется большое дело и понадобятся сильные руки. На саксов пока надежды мало. Судя по тому, что они не могут даже свое государство как следует организовать и создать централизованное управление всеми саксонскими эделингиями, на этот народ в государственном строительстве, в осуществлении больших и далеко идущих планов, особо полагаться не следует. Может быть, лучше пойдет дело со славянами, которые лишь между собой не ладят, а в остальном смотрелись бы добротной провинцией в сильном и едином всеевропейском королевстве. Присоединив славянские княжества к своей державе, Карл научил бы их и между собой договариваться, как случилось с другими государствами.

Карл долго стоял у реки, всматриваясь в спокойные зеленые воды. Ему казалось, что он видит перед собой картины будущего. Не завтрашнего, а более далекого. Казалось, что слышит шум большого города, доносящийся сквозь толщу не пришедших веков. И не пару парусов небольших судов, как сейчас, а множество, великое множество различных и по форме, и по размеру парусов, различные флаги на мачтах… Может быть, он в самом деле видел – такое случалось уже с королем. Но однажды он рассказал о своих неясных видениях Людовику, архиепископу Реймскому, и тот долго не давал Карлу покоя, заставляя повторять историю видений. Желал выяснить, откуда это к королю приходит. И сам косился недоверчиво при каждом новом вопросе. В конце концов Карл резко оборвал священника и запретил ему разговаривать на эту тему. Со священниками обращаться следует только так, иначе они покоя не дадут, – это Карл давно понял. Но больше ни с кем не делился своими ощущениями.

– Хаммабург будет там, – показав пальцем на противоположный берег, сказал Карл свите. Твердо сказал. – Там удобнее и приставать кораблям, и, самое главное, на том берегу удобнее корабли строить. Берег хороший.

Свита впервые услышала, что король задумал строить здесь корабли. Разговоры о необходимости создания своего флота в противовес кровавым викингам всех национальностей – данам, норвегам, балтам, славянам и совсем уж жестоким сарацинским пиратам – шли давно. И даже заложены были верфи. Но пока только на старых территориях. А теперь – здесь, под носом у датчан – решение неожиданное и, все понимали, верное. Тем более что, построив город, Карл отрезал таким образом от датчан земли союзников, славянское племя вагров со столицей Старгородом. Теперь и с ваграми справиться будет легче, если не подпустить к ним всегдашнюю помощь из Дании. А обычно эта помощь приходила именно по Лабе.

Свита, не зная тонкостей замыслов короля, просто поклонилась в ответ.

Карл был ростом чуть выше среднего^[27], хотя телом и крепок, но любил, когда его окружают люди богатырского телосложения. И, разговаривая с ними, всегда вынужден был поднимать голову вверх. И уже одно это делало его осанку величественной.

Пешком обойдя по периметру весь новый небольшой город, потом прогулявшись по его узким и кривым улочкам, король подал знак. Ему тут же подвели рослого белого жеребца с длинной огненно-рыжей гривой – такой необычной масти не встречалось среди лошадей всего королевства! – и он легко, не касаясь стремени, запрыгнул в седло. Отягощенным доспехами воинам свиты на это потребовалось больше времени.

– Мою палатку уже установили?

– Очевидно, да, государь, – ответили королю. – Должны уже успеть. Если еще не сделали, то к вашему приезду на холм палатка будет на месте.

– Хочу посмотреть место. Поехали. Показывайте.

Он всегда был таким. Говорил коротко и по существу. Быстро претворял в жизнь все, что приходило в голову. Не любил откладывать дела на потом и своим придворным не прощал пренебрежения делами. Король сам олицетворял порядок, который он старался ввести в своем королевстве. Иначе он не мог бы требовать соблюдения порядка от других.

Дорога под копытами коней лежала мягкая, травянистая и лишь слегка примятая колесами телег и возов и копытами животных, окруженная с двух сторон по-весеннему светлой рощей. Трели птиц неслись из зарослей. Природа радовалась своему очередному обновлению, и это настроение, как обычно бывает, легко передавалось проезжающим здесь людям, неся ожидание чего-то доброго и значительного.

Карл такое состояние знал хорошо, он всегда в это время года жил ожиданием пришествия нового, необычного, радостного. Но он отлично знал и то, что радость спешит навстречу только тому, кто сам делает шаги к ней и прилагает необходимые усилия. И потому он усилия всегда прилагал, когда обстоятельства позволяли это сделать, и немалые. А позволяли они не всегда. Сначала его усилия жестко ограничивал властный и властолюбивый собственный отец – тот самый Пипин Короткий, который вначале, точно так же, как и его отец, дед будущего короля Карла, Карл Мартелл по прозвищу Молот, был всего-навсего майордомом при ничтожном короле Хильдерике III из династии Меровингов. Пипину в конце концов сильно надоело кланяться человеку, которого он всей душой презирал, и он – действительный и неоспоримый обладатель власти и силы в королевстве! – договорился с Римским Папой Захарией. И вот с согласия Папы в Суассоне собрался съезд духовных и светских сановников^[28]. С подачи Папы Захарии, архиепископ Майнцский помазал и венчал на престол Пипина. Бесправный и бесславный Хильдерик был отослан доживать свой век в монастыре.

Начала существовать новая династия франкских королей!

Характер Пипина существенно отличался от характера старшего сына. Первое время, случалось, своему отцу Карл делал немало интересных предложений. Пипин отказывался только потому, что не додумался до очевидного или необходимого сам. Это была жестокая ревность завоевавшего себе трон и власть собственным умом и энергией к тому, кто власть не завоевывал, но должен получить ее по наследству от завоевателя. Они понимали друг друга далеко не всегда. Карл потом часто вспоминал отца и старался во всем быть не похожим на него. Если венценосный отец любых советов и советчиков терпеть не мог, и всегда действовал только по своему усмотрению, то Карл, получив в руки власть в возрасте двадцати шести лет^[29], обычно сначала выслушивал свое окружение. А его он долго подбирал, исходя из деловых качеств, а не по знатности рода. Потом брал время, обычно короткое, на раздумья, взвешивал все доводы и совершал свой королевский выбор.

– Зачем же нужны советники, если они не будут советовать… – подсказывал он неназойливо своему младшему брату, который во всем подражал отцу.

После смерти Пипина королевство было разделено между двумя сыновьями – Карлом и Карломаном. Карломан походил на покойного родителя не только характером, но даже внешне, и старшему брату трудно было найти с ним общий язык. Так младший не пожелал даже откликнуться на просьбу старшего о совместных действиях против Гунальда Аквитанского, который хотел воспользоваться смертью Пипина и укрепить свое положение. Карл справился с герцогом сам. Но и в дальнейшем Карломан слушать советов старшего брата тоже не хотел. Когда Карломан умер^[30] после недолгой болезни, все вельможи его королевства присягнули Карлу, а не малолетним наследникам младшего брата. Вот тогда Карл почувствовал, как много он может, когда действует без помех, по собственным выработанным разумным принципам – единственный властитель в большом и мощном государстве, которое, казалось, только и дожидалось волевого и разумного правителя, чтобы расцвести и стать сильнейшей державой христианского мира^[31]. Естественно, советников он выслушивал по-прежнему и не держал вокруг себя людей, которые умели завоевывать себе благорасположение лестью.

Каждую зиму, изнемогая в духоте большого двора, который он никогда не брал с собой в походы, король с нетерпением ждал пробуждения и обновления природы, каждую весну его влекло на новые великие дела. Влекло неудержимо – ни скучные семейные заботы, от которых он очень быстро уставал и предпочитал прятаться за заботами государственными, ни состояние здоровья, которое он предпочитал поправлять в походе, не могли удержать Карла в столице. Более того, даже нынешнюю зиму он провел по эту сторону Рейна, только своим присутствием в саксонской земле устрашая и усмиряя восставших. А весной отправился восточнее, имея целью не только саксов окончательно поставить на место, но и пригрозить Дании, захватив граничащие с ней земли бодричей.

* * *

– Мой государь, остановитесь, – достаточно невежливо обгоняя монарха, крикнул вдруг граф Бевон, возглавляющий в этот день королевскую стражу, и протянул руку, преграждая королю путь.

Карл резко натянул удила и вопросительно, с недовольством и недоумением посмотрел на юного рыцаря-вельможу.

– Охрана, вперед! – скомандовал граф и только после этого объяснил: – Откуда-то спереди раздается звон оружия. Я прошу вас довериться нам шестерым и под охраной остальных вернуться в город.

– Я ничего не слышу, – возразил король, в самом деле прислушавшись.