Но остался второй, который тихонько постукивал чем-то в дверь. Наверное, лбом. Проявив свойственное всем людям милосердие, я открыл дверь. Охранник стоял перед ней на коленях и что-то мычал. Два неожиданно полученных удара дверью, кажется, лишили его и дара речи, и соображения. Может, язык сдуру откусил, может, дураком стал на временной или даже на постоянной основе. Пили они, похоже, не закусывая, вот и решил закусить своим языком. Я хотел было и второго от следующего удара дверью обезопасить и уже ногу поднял, чтобы тяжелым армейским башмаком в сонную артерию ударить, но тут увидел в руках у охранника трубку «мобильника». Это он перед ней что-то мычал, вдруг разучившись говорить. Пришлось наклониться и вежливо взять из его рук телефон. Посмотрел. Монитор не горел, значит, номер он не набирал. Но на задней панели самой трубки была расположена большая красная клавиша. Я знал, что это такое. В просторечье эта клавиша называется «тревожной кнопкой». Значит, охранник вызвал подкрепление. И вызвал его не откуда-то с другого конца города, а, надо полагать, снизу, из машины. И мне следует готовиться. Я и приготовился, отобрав пистолет у второго охранника и переведя его в аналогичное первому состояние касанием носка башмака. Потом проверил оружие. Оба пистолета были боевыми. Первый охранник, дурак, поднял оружие, не опустив предохранитель в боевое положение. Скорее всего, просто забыл. Я полностью вытащил обойму и передернул затвор. Патрона в патроннике не было. Значит, охранник вообще и выстрелить-то в меня не мог. Просто пугал, пугать по-настоящему не умея. Пусть теперь сам напуганным ходит.

Хотя никто из нас не кричал, я вообще одно слово только и сказал, вежливо поздоровавшись, а самые громкие звуки за все короткое время схватки издавали нос и голова второго охранника, все же Елизавета Николаевна эти звуки услышала и вышла из комнаты.

– Что происходит?

Я вошел в прямоугольник света, падающий из прихожей, показывая стволами пистолетов на незваных гостей.

– Новые владельцы ключей пожаловали…

Наклонившись, я похлопал по карманам второго охранника и вытащил ключи в том самом знаменитом чехле из натуральной кожи с золотым тиснением. Протянул их Чукабаровой, как законной и единственной наследнице имущества погибшего брата.

Она взяла ключи и строго посмотрела на меня:

– Это вы их так?

– Одного – я, чтобы не пытался в меня стрелять. Второй споткнулся и на дверь носом упал.

– У них пистолеты есть? – снова спросила наивная женщина.

– А вы думаете, что я с собой по паре пистолетов беру каждый раз, когда из дома выхожу?

– Это не ваши пистолеты? – Она все же хотела детской ясности.

– Это их пистолеты. Боевые.

– Тогда почему они не стреляли?

– Потому что я попросил отдать мне оружие. – Я уже начал сердиться на этот допрос.

И потому просто обрадовался звонку в дверь. К охранникам пожаловала помощь.

– Кто-то еще пришел? – спросила Елизавета Николаевна так, словно я обязан был это знать.

Я начал понимать, что не только внешность не позволила ей до сих пор выйти замуж. Молча взял связку ключей из ее рук и пошел к входной двери. В прихожей, к сожалению, горел свет, и выглядывать в дверной «глазок» было опасно. Свет в прихожей видно через «глазок». И когда свет закроется, то есть человек пожелает посмотреть, кто пожаловал, с той стороны вполне могут выстрелить прямо сквозь дверь. Это я теоретически знал и потому сначала закрыл «глазок» стволом пистолета, сам оставшись в стороне от двери. Выстрела не последовало. Может, даже и стрелять никто не собирался. Только после этого я подошел к «глазку» и посмотрел. На лестничной площадке стоял мужчина примерно моего возраста и моей комплекции в камуфлированном костюме без погон и обеими руками опирался о дверные косяки. Дверь помешала почувствовать, пахнет от него или нет водкой. Спрашивать я ничего не стал, воспользовался тем, что охранники, кажется, смазали замок перед тем, как открывать, беззвучно вставил ключ, повернул его, резко распахнул дверь, жалея в глубине души, что она внутрь открывается и это не позволяет повторить фокус со вторым охранником, и только после этого спросил:

– Чего надо? Это тебя по тревоге разбудили? Тогда заходи…

И, не церемонясь, но контролируя ситуацию, ухватив за куртку чуть выше локтя, рывком забросил человека в квартиру. И дверь тут же закрыл. Я вообще-то видел, что человек ждал возможного удара, и готов был предпринять собственные действия. В этом случае, особенно когда бить у меня возможность была только в дверной проем, то есть невозможно было нанести какой-то размашистый свинг или оверхенд и оставался лишь один прямой удар, как правило, человек, владеющий рукопашным боем, просто чуть отклоняется в сторону и бьет навстречу через руку, сильно «ввинчивая» кулак в противника. Это «ввинчивание» добавляет удару до тридцати процентов поражающей силы даже при том, что сам встречный удар будет выглядеть легким. Но я бить не стал, а просто затащил противника в прихожую – там уже можно было разбираться. К тому же я заметил, что человек этот с некоторым изумлением смотрел на мои подполковничьи погоны, и потому внимание его от моих действий было отвлечено. В городе все знали, что бригада спецназа ГРУ стоит в небольшом поселке в пригороде, и встретить на улицах офицера-спецназовца из военной разведки было делом нередким. И мало дураков находилось, кто желал бы связываться с нами и нарываться на конфликт. Репутация действовала так же, как когда-то действовала на противника репутация славянских «оголтелых» воинов^[4]. Нас уважали и побаивались. И с нами считались. Удивляться этому не приходилось, потому что мы знали себя и своих солдат воспитывали на научных данных, которые говорили, что при улыбке у человека задействуются сорок мышц, а при нажатии спускового крючка оружия всего четыре. Что сделать быстрее – понятно первокласснику. И легкая растерянность на лице пришедшего его выдала – он на какое-то мгновение потерял концентрацию и способность к сопротивлению, и это позволило мне действовать. Я не просто затащил человека в прихожую. Я еще и рывком швырнул его на стену, чтобы он лбом проверил, крепко ли приклеены обои. Не возразил бы даже против того, чтобы он эту же операцию выполнил носом. Но он среагировал и успел выставить руки. Уважал, видимо, в отличие от второго охранника, свое лицо. Я же без разговоров ткнул его в позвоночник между лопатками стволом трофейного пистолета. Это было и больно, и впечатляюще, потому что человеку, имеющему дело с оружием, не понять, что ему в спину упирается, было сложно. Он понял и не суетился, хотя, как мне показалось, растерянности своей не утратил, а уверенности не обрел. Уверенность в его лице держалась только в первые две секунды после открытия двери. Не ожидал он моего гостеприимства. Готовился к отражению удара, что естественно, или, в худшем случае, к разговору, а в итоге запрыгнул в квартиру не хуже пьяной лягушки, получившей добрый пинок. А отражение удара или разговор, с одной стороны, и лягушачья ловкость, с другой – суть слегка разные вещи, характеризуемые различной траекторией движения и языка, и тела.

– Руки на стену. Попытка сопротивления для тебя кончится посмертным поносом. Я не шутник, пристрелю сразу.

Если человек ставит руки на стену, а сам стоит от стены на расстоянии полушага и не слишком широко раздвинув ноги, хотя и не составив их рядом, то он имеет неплохие шансы к сопротивлению. Поднятыми руками от стены легко нанести удар хоть слева, хоть справа, хоть по оружию, хоть по человеку. Это я знал хорошо, сам солдат обучал поведению в такой ситуации. Пришедший, похоже, знал то же самое и потому стал именно так. Я не замедлил воспитать его. Болезненным пинком, от которого колени слегка подогнулись, раздвинул его ноги шире и поставил его так, чтобы он только поддерживал равновесие упором в стену, а без этой поддержки рисковал бы упасть в нее носом, как второй охранник в дверь. Он вынужден был принять мои условия, поскольку ствол все еще упирался ему в позвоночник, а он знал, видимо, манеру офицеров спецназа ГРУ сначала стрелять, а потом разбираться. По крайней мере, в нерешительности нас обвинить трудно, и мы это мнение о себе стараемся всемерно поддерживать. Да, мы умеем действовать, но и воспитывать мы тоже умеем.

В прихожую вошла, перешагнув через лужу крови, вытекшую из носа второго охранника, Елизавета Николаевна. Глаза ее были прищурены, а зрачки расширены.

– Я не понимаю, что здесь происходит, – сказала она. – Смерть моего брата, кажется, вызвала какую-то локальную войну?

Она, оказывается, могла оперировать такими терминами, которые недоступны большинству наших сограждан, понятия не имеющих о том, что такое локальная война. Меня это, признаться, слегка удивило.

– Елизавета Николаевна? – спросил мой пленник, посматривая через свое плечо.

Я милостиво разрешил ему разговаривать, пока он находится в сознании. Но считал это явлением временным.

– Да. Это я, – ответила она с небольшим удивлением. – Мы с вами знакомы?

– Нет. Я просто догадался. Фамильное сходство у вас с братом…

Елизавета Николаевна фыркнула кошкой. Это было его ошибкой, начать разговор с ее внешности, которую она сама, наверное, многократно уже оценивала. И, как человек, вроде бы в здравом уме находящийся, скорее всего, оценивала правильно.

– Что вы хотите сказать?

– Я только что заезжал к вам, чтобы вместе с вами прийти сюда. Ключи от квартиры лежали на рабочем столе вашего брата. Ваш адрес был в его личном деле. Мы хотели войти сюда под вашим присмотром, не более.

– Прийти сюда? Зачем? – спросила Елизавета Николаевна подозрительно.

– В сейфе Владимира Николаевича недостает нескольких важных документов, составляющих государственную тайну. Мы подумали, что он взял их с собой домой, поскольку иногда работал дома. И вынуждены были прийти сюда поискать…

Это был прокол, который я сразу оценил. Не знаю, обратила ли на него внимание Елизавета Николаевна. Но с какими важными документами может работать дома дрессировщик? Это нонсенс. Дрессировщик и доступа к документам, носящим какой-то гриф секретности, не должен иметь. И вообще, неизвестно еще, имеет ли отношение к государству какое-то научно-производственное объединение «Химера», работающее якобы с государственными тайнами. Но высказать свои подозрения я не поспешил.

– А кто вы такой? – спросил я требовательно. – Представьтесь!

– Майор Лукьянец. Областное управление Федеральной службы безопасности. Документы у меня во внутреннем кармане бушлата. Можете полюбопытствовать. Показать?

– Постойте пока в своей естественной позе. Я сам посмотрю.

Крепче вдавив ствол пистолета в позвоночник пленнику, я вытащил из кармана документы, заодно определив пистолет в подмышечной кобуре, и посмотрел служебное удостоверение. Впрочем, я сам таких удостоверений могу за день с десяток отшлепать. Был бы принтер, сканер и образец. И потому, отступив на шаг, чтобы выпасть из поля зрения Лукьянца, который все еще держал голову вполоборота, я вытащил трубку и набрал номер Вячеслава Викторовича Пономарева, знакомого мне полковника из ФСБ, заместителя начальника областного управления.

– Вячеслав Викторович, приветствую вас.

– Андрей Васильевич? – переспросил он.

– Так точно. Я не слишком рано? Не разбудил?

– Я уже в машину сажусь, чтобы на службу ехать. У вас ко мне дело?

– Так точно. Есть у вас такой человек – майор Лукьянец Юрий Захарович?

– Особист, что ли? Есть такой.

– Спасибо. Тогда второй вопрос. Что такое НПО «Химера»?

Последовала долгая пауза. Но ответ все же прозвучал, и достаточно категоричный:

– Послушайте, Андрей Васильевич, дружеский совет. Если ваши пути как-то пересеклись с этой организацией и если есть возможность, бегите прочь, и как можно быстрее, и как можно дальше. Закройте глаза на все, что могли увидеть, вычеркните из памяти все, что могли узнать. Бегите… Бегите… Лукьянец, кстати, курирует эту контору…

– Спасибо, товарищ полковник. Я понял…

Понять-то я понял, но вот вести себя я привык зачастую так, как мне нравится, а не как мне советуют. А в данном случае мне нравилась мысль разобраться в ситуации с гибелью моего бывшего сослуживца. И если совсем недавно еще я думал, что Елизавета Николаевна бредит в своем женском возбуждении, уподобляясь курице, которая всегда старается перебежать дорогу перед близко идущей машиной, то теперь я понял, что она даже недооценивает ситуацию. И без меня справиться с ней не сможет. Разве что погибнет, попытавшись разобраться…

Так я воспринял совет полковника Федеральной службы безопасности…