Ему позвонили в субботу рано утром, когда он, почти всю ночь протрещав вязальной машиной, еще спал. Трубку взяла жена.
– Алло! Слушаю... – Для посторонних голос у Светланы всегда мелодичный, почти нежный. Услышав его, Иван с трудом оторвал голову от подушки, прислушался – кого спрашивают?
– Минутку подождите, он в ванной, – сказала Светлана. Притащила аппарат с длинным проводом прямо к кровати, зажала трубку рукой и прошипела:
– Тебя с утра пораньше. Похоже, что с коммутатора. Или какая-нибудь подружка... – Для него голос у нее был уже совсем другим.
Светлана злилась. Похоже, уже хронически. Она вообще весь почти последний месяц была такая. Иван не удивлялся, такой же монетой не отвечал, потому что понимал – их нынешняя жизнь была, по сути, и не жизнью, а сплошным выживанием. Но жена винила во всем происходящем мужа.
Иван трубно прокашлялся. Горло у него было с ночи забито пряжей, висящей в воздухе комнаты. Сначала Светлана вязала на машине сама. Но сил у нее для этого дела явно не хватало. Иван однажды проявил желание помочь и с тех пор помогает регулярно, еженощно, без выходных. И постоянно кашляет после этого.
– Капитан Иващенко. Слушаю... – сказал он в трубку. – Соединяйте. Да, товарищ подполковник. Так точно. Есть. Сейчас прибуду...
Под недовольным взглядом Светланы он резко поднялся, быстро, разминая сильные и жесткие мышцы, потянулся.
– Извини, на базар сегодня пойти не смогу. Служба... Вызывают... Одна бы ты тоже лучше не ходила... Вдруг эти опять там... Если быстро вернусь, то еще, может, успеем.
Он натягивал камуфлированные штаны и говорил извиняющимся тоном. Знал, что жена скорее всего не послушает его и все равно пойдет на базар. В лучшем случае подождет его пару-тройку часов, а потом пойдет. Он, конечно, постарается к этому времени вернуться, но кто знает, что понадобилось начальнику штаба бригады в субботний день...
Иван торопливо умылся, оделся и вышел во двор. Машина уже стояла у подъезда. Он забрался в кабину «КамАЗа» – легковушки, видимо, под рукой не оказалось, и потому послали тяжелый грузовик. Это уже хороший признак. Значит, ненадолго. Если бы пришла легковушка или автобус, это значило бы, что собирают всех офицеров. Тогда неведомое мероприятие могло бы затянуться надолго. А так, мало ли какая надобность. Вызывают его одного. Говорил подполковник вроде бы спокойно. Случись в роте ЧП, он был бы более резок и конкретен.
Часть располагалась в поселке за городом. Пятьдесят минут ехать. Шоссе в субботу относительно пустынное, нет привычного для будней движения. Солнце с утра светит ярко, по-весеннему, как раз с той стороны, где капитан расположился, и теплые лучи склоняют к желанию вздремнуть.
Не высыпался он хронически уже на протяжении нескольких последних месяцев. Обстоятельства вынуждали к этому. Когда изредка выплачивали жалованье, его не хватало даже на то, чтобы отдать полностью стремительно растущие долги. Сам Иващенко мог и в части пообедать вместе с солдатами своей роты. Но нужно же было и детей, и жену кормить-одевать.
Жена до этого работала медсестрой в детской поликлинике. Мизерную ее зарплату тоже полгода не выдавали. Она терпела, а потом вообще уволилась – кому нравится бесплатно работать. Но и после увольнения денег своих не получила. Новую работу найти не удалось. Благо еще несколько лет назад, когда времена были не такими тяжелыми, сумели они купить японскую вязальную машину «Silver». Тогда покупали для себя, чтобы сыновьям Светлана что-то связать могла – свитер, шапочку, да и себе кофточку. Но теперь машина сгодилась на иное. Светлана вязала и вязала, а по выходным несла свои изделия на базар – продавала. По сути дела, это и был основной доход семьи, который худо-бедно, но в состоянии был прокормить.
Скоро и сам капитан, пожалев жену, вынужденно приобрел специальность вязальщика. Днем на службе, а ночью дома за вязальной машиной. Двигает каретку вправо-влево, следит, чтобы нить пряжи не сорвалась с крючковатых игл. Выбирает перфокарты с рисунком или с узором. Более того, скоро и модели придумывать начал – кутюр, одним словом, от спецназа ГРУ. И что самое странное, это злило жену. Да и ему было не по себе: странное занятие для командира роты. Иван скрипел зубами, терпел и вязал. Но вот на базар выходить, даже в гражданской одежде, он стеснялся. Увидит кто – засмеют.
Но в прошлую субботу Светлана пришла с базара в слезах, с заметной ссадиной на скуле, без половины своего наработанного за неделю товара. Вторая половина оставалась дома.
– Что случилось?
– Азербайджанцы... Они со всех деньги собирают, а я не дала.
В воскресенье, на следующий день, они пошли на базар вместе. Люди, не имеющие своих прилавков, продающие кто что может, выстраивались вдоль дороги длинными рядами. Светлана встала на привычное место, где у нее уже были знакомые, с такими же вязаными вещами. Иван пристроился в стороне. С женой, как договорились, постоянно переглядывались. И через час она показала взглядом – пришли.
Трое азербайджанцев – местный рэкет, собирали дань с торговцев. Подходили они не к каждому, но понять систему в их избирательности было трудно. Иван и не собирался это делать, просто двинулся вдоль ряда торговцев так, чтобы подойти к Светлане одновременно с рэкетирами.
Разборка была короткой. На их угрожающие слова, адресованные Светлане, он ответил двумя короткими кистевыми ударами, потом коленом в пах и локтем в затылок. Этого хватило для начала. Продолжение последовало через пятнадцать минут. Теперь рэкетиров было уже шестеро. Но тут кстати подвернулись два прапорщика из бригады. Оба в гражданском. Они только что поздоровались с Иваном, но отойти далеко не успели. И во второй раз азербайджанцам пришлось хуже. Один из них на свою беду достал нож. Иван резко завершил обычно останавливаемый на середине захват и одновременно с вывихом сустава разорвал парню плечевые связки – на всю жизнь оставил инвалидом. Прапорщики тоже порезвились.
Сегодня, неделю спустя, он опять собирался пойти с женой. И вдруг этот вызов в штаб бригады. Очень уж он некстати: дома, как назло, денег осталось – совсем ничего, на хлеб только.
Лишь бы Светлана не психанула и не пошла торговать одна. Рэкетиры могут оказаться и мстительными.
– Капитан Иващенко по вашему приказанию прибыл.
– Заходи, садись, – начальник штаба снял очки, посмотрел на Ивана прямо, хотел что-то сказать, но задумался и стал копаться в ворохе бумаг на столе.
– Вот... – наконец нашел он искомое и снова напялил очки, которые дужками сильно, до постоянной красноты натирали ему уши. – Запрос на тебя пришел.
– Откуда?
Честно говоря, у Ивана что-то дрогнуло внутри. Он вспомнил недельной давности драку на базаре и подумал, что его вычислили и запрос этот из милиции. Все-таки одного из парней он оставил инвалидом. С другими тоже могли произойти неприятности. Уж что-что, а бить спецназ ГРУ обучен.
– Из Москвы. Из Управления. Давай выкладывай как на духу. Ты македонским языком владеешь?
– Да, – сразу успокоился Иван. – Еще помню. И македонский, и немного сербский. У меня командировка в Скопье была лет десять назад. Четыре месяца с ними общался. Там на границе – в Греции – натовская база располагалась. Я несколько раз в Грецию пешком ходил. С американцами контакты налаживал. На алкогольной почве. В барах. Под греческое вино. Как домой вернулся, ох и трудно остановиться было...
– Остановился?
– Там вино местное хорошее. Наше в сравнение не идет. Только потому и тормознулся. Из эстетических соображений...
– Понятно... – посмеялся подполковник.
– Так что же от меня Москве надо? Может, за знание языка зарплату выплатят?
Подполковник вздохнул. Он сам зарплату давно не получал и понимал состояние капитана.
– Ты близок к истине. Не просто зарплату, а в тройном размере тебе предлагают.
– Это уже дело, – Иван понял: в тройном размере должностной оклад выплачивается за время участия в боевой операции на территории противника. Единственно, что за звездочки доплата не идет. Но и так приятно. Стаж тоже – год за три. Уже сейчас стаж позволял ему на пенсию выйти – прилично набирается, потому что подобных командировок у капитана Ивана Иващенко было на счету достаточно. Но вопрос все же возник.
– Товарищ подполковник, извините, но там тоже платить будут, как здесь?
– Успокойся. Там – платят.
– Хотелось бы надеяться.
– Документы на тебя я подготовлю к среде, к четвергу. Через недельку готовься отправляться в Первопрестольную. Не волнуйся, семью голодом не заморим. Мы уже обсуждали этот вопрос. Ищем сейчас возможность полностью погасить перед тобой задолженность по зарплате и обеспечить командировочными.
– Искать можно всегда, – Иван все еще не верил. Трудно поверить, когда много месяцев и уже лет это длится. – Найти только труднее.
Но если за решение финансового вопроса взялся сам командир бригады, это уже обнадеживало. Командир в самом деле человек серьезный. Молчаливый и во всем конкретный, он если говорил, то всегда по делу.
– Так ты согласен? – спросил подполковник.
– А как я иначе с вас свои кровные вытрясу... Не захочешь, согласишься.
– Вот и ладушки, – повеселел начальник штаба. – А для начала мы вот с командиром наскребли немного.
Он достал из ящика стола конверт и протянул Ивану. В конверте лежали деньги. Иван прикинул: здесь зарплата месяца за два. Вот уж, что называется, кстати. Подарок жене!
– Подарок жене! – словно его мысли услышал, сказал подполковник. – Чтобы дома все без эксцессов было. Чтобы жена не возражала.
– Где расписаться?
– Пока, капитан, негде расписываться. Это командир сам где-то раздобыл, для тебя специально. И я чуток добавил. Для пользы дела. А как выплата будет, тогда и распишешься.
Иван пожал плечами. Такого в его практике еще не было. Значит, очень он понадобился. Не какой-то другой офицер спецназа, а именно он. Да оно и понятно. Во всей бригаде, пожалуй, он один македонским языком владеет.
Македония... Ситуация становилась более конкретной.
Он был еще жив...
Желтые и холодные глаза горели диким огнем и леденящей душу ненавистью. Странное сочетание льда, холода и пламени вызывало мороз под кожей, несмотря на окружающую жару.
Леопарда угораздило подорваться на мине, только час назад установленной нашим отрядом. Ему перебило полностью три лапы, разворотило отвислый живот. И теперь он лежал перед нами на боку, гордый и ненавидящий, сильный даже перед приближающейся смертью, и замахивался единственной уцелевшей передней лапой, коротко, с хрипом рычал, предупреждая любую попытку подойти к нему, все равно – со злом или с добром. Помощи он не желал, он желал только одного – умереть спокойно.
Мы вышли сюда, к леопарду, на звук взрыва. Я боялся, что это кто-то из моих бестолковых парней не справился с установкой взрывателя. Местные негры – народ удивительный. Беспечный невероятно. Говорят, что среди них даже профессора встречаются. Но те, с которыми мне довелось работать, умеют только плясать вокруг костра и бить в тамтамы так, что любой ударник самой популярной рок-группы от зависти все патлы себе выдерет. Иногда, правда, они пытаются стрелять. И даже любят это делать. Но не всегда попадают туда, куда им попасть нужно. Более того, редко попадают... И еще они умеют умирать, глядя на тебя совсем разнесчастными глазами. Смерти не боятся, но боятся боли. И потому идут на самую сложную операцию без тени сомнения и страха.
Сколько я ни пытаюсь вбить им в кучерявые головы простейшую до элементарности мысль – пару раз объяснял даже кулаком! – они упрямо начинают установку ловушки с присоединения к усику взрывателя. А это грозит тем, что могут мои разлюбезные негры только чуть-чуть перетянуть провод, и тогда взрыватель сработает. Ну что, казалось бы, в этой деятельности сложного... Все ему объяснишь, все разжуешь.
– Понял? – спросишь с угрозой.
Он скалит белые зубы. Кивает. Он понял.
Но начинает устанавливать мину и делает все наоборот. Возможно, это фатальность дикой натуры сказывается. Или нежелание высчитывать те метры проволоки, которые ему понадобятся. Со счетом у них совсем плохо. Обрежут проволоку, установят, как я им показывал, по правилам – и не меньше, чем на полметра, не хватает до взрывателя. Да обрежь ты на метр, на два метра, в конце концов, больше. Тогда уж точно хватит. А остатки и выбросить не жалко. Но им жалко. Лучше взорваться...
Странная психология. Мне вообще недоступная.
Нашим сборным отрядом командует капитан Ван дер Хилл. Он метис. Приехал сюда из ЮАР молодым еще лет пятнадцать назад. И все пятнадцать лет воюет. Про свою страну давно забыл. И совершенно не интересуется ею. Даже делает вид, что не знает, кто там сейчас правит. Я как-то упомянул в разговоре Нельсона Манделу, так Ван дер Хилл страшно удивился, что тот не в тюрьме. И уж совсем не поверил мне, когда я сказал, что он президент его родины. Или сделал вид, что не поверил. Родину он свою не любит. Говорит, это оттого, что родина не любит его. Там негры не переносят белых, а белые не переносят негров. А у него белый отец и черная мать. Там его не принимают ни белые, ни черные. Он служил в полицейском спецназе. И постоянно чувствовал унижение и от белых, и от негров. Потом плюнул на все и уехал сначала в Намибию, потом в Анголу. И сумел показать свои качества солдата. Его знает и ценит сам доктор Савимби, глава УНИТА. А это в местных условиях много значит.
Ван дер Хилл родился, видимо, для того, чтобы воевать, – есть определенная порода людей, похожих на него. Я сам немало встречал таких. Имеются у него и деньги, где-то есть и недвижимость, вообще, он человек не бедный и не глупый. Но без войны он уже не может, не представляет себе жизни. Он командовал несколькими отрядами, подобными нашему. Ни одного ветерана, при той мясорубке, что в Анголе творится уже на протяжении сорока лет, рядом с ним не осталось. Сам он, как думают местные негры, ньянга – колдун и заговоренный. Его не берет ни пуля, ни нож, мины сами сообщают ему о своем присутствии... Или он их по запаху определяет... Но месяц назад прорывались мы из тылов правительственных войск и нарвались на отряд кубинских коммандос – это только официально их вывели из Анголы в девяносто первом, а коммандос, разбавленные наемниками из других стран, в том числе и из ЮАР, воюют там до сих пор и получают в месяц по десять тысяч баксов. Плата, надо сказать, недурная. На четверть весомее моего оклада. Так вот, нас было втрое больше по количеству. Но наши негры сравниться с неграми кубинскими не могут. У тех подготовка, дисциплина, тактика – все отточено под руководством таких же, как я, русских спецназовцев. Пришлось нам проходить через их строй. Числом задавить было невозможно, тем более что с тылу нас подпирали солдаты МПЛА. Прорываться решили, не ввязываясь. Прошли, потеряв половину состава. У меня на бронежилете следы трех попаданий – ребра ныли почти зубной болью, у самого Ван дер Хилла, я лично потом смотрел, в шести местах рубашка пулями прорвана, рукав прорезан ножом и сорван погон саперной лопаткой. Но на теле ни одной царапины. Не захочешь, но поверишь, что он в самом деле ньянга. Да Ван дер Хилл и сам про это говорит открыто, касаясь с трепетом подвешенного на шею, рядом с католическим крестом, мешочка с амулетами и шепча под нос непонятные слова на неведомом для всех языке. Что-то вроде благодарственной молитвы.
Солдаты в такие моменты смотрят на него не без ужаса. Суеверные они, как истинные негры, до джунглиевой дремучести. Но я-то, я-то не суеверный... Но все, однако, на моих глазах происходило. А потом, когда от преследования оторвались и шли через покрытую кустарниками саванну, Ван дер Хилл вдруг неожиданно остановил отряд.
– Здесь впереди все заминировано. Обходим справа, – и махнул рукой, показывая направление.
Как специалист по подрывному делу, я прошел шагов на двадцать вперед. И насчитал на таком коротком участке три мины. Поставлены они, конечно, не местными неграми – спец ставил. Откуда командир мог знать о них?..
Ван дер Хилл подошел к леопарду почти вплотную, присел. Зверь даже попытался достать до него мощной когтистой лапой, но не дотянулся сантиметров десять. И тогда командир поднял руку над головой раненого хищника – в полуметре... И леопард прижал уши, сначала сменил хриплый рык на подрагивающее утробное рычание, потом это рычание лишь изредка вырывалось откуда-то изнутри зверя. Леопард замер, глаза его сузились, как у дремлющей кошки. Со стороны казалось, что он покорился человеку.
– Он не выживет... – сказал Ван дер Хилл и позвал снайпера Ниомбе. Ниомбе – негр-наемник из Зимбабве, ходит с «винторезом». Нам ни к чему поднимать лишний шум выстрелами из «АК», и Ван дер Хилл взял винтовку из рук снайпера. Он не выстрелил сразу, сначала наклонился, причем так, что пожелай только этого леопард, он своей мощной лапой, которой быка с ног сбивает, влепил бы нашему командиру приличную затрещину. Склонился и заговорил на незнакомом языке. Вообще Ван дер Хилл – полиглот. Как и положено уважающему себя сыну, он свободно говорил по-голландски, поскольку отец его был буром. Мать же была зулуска, и зулусским языком он владел не хуже. Кроме того, ЮАР как-никак живет под тенью аглицкой короны, и потому английский для Ван дер Хилла долгие годы был языком государственным. Повоевав немного в Намибии, он вполне сносно научился говорить по-немецки. В Анголе он никак не смог обойтись без португальского. Общаясь с наемниками из разных стран, знал и другие языки. Встречи с русскими специалистами привнесли в его лексикон ярко выраженный рязанский акцент. Сначала я не мог понять, почему именно рязанский, пока не сообразил, что судьба сводила его с выпускниками рязанского десантного училища. Мой же сибирский акцент, поскольку училище спецназа я заканчивал в Новосибирске, сначала долго заставлял его настороженно прислушиваться. Но наконец он стал повторять русские слова вслед за мной и по-моему. Ученик способный, что и говорить...
Но сейчас ни я, ни другие бойцы отряда не могли понять, на каком языке говорит Ван дер Хилл. Было такое чувство, что его понимает здесь только одно существо – смертельно раненный леопард. Хищник жмурился, и казалось, что он сейчас замурлыкает, как домашняя кошка. И потрется о протянутую руку жесткими усами.
Ван дер Хилл закончил продолжительную речь, поднял «винторез» и выстрелил леопарду в голову. Чтобы не мучился.
На всех, и на меня в том числе, эта сцена произвела странное впечатление. Было в этом какое-то таинство, совмещенное с суровой необходимостью.
– Разойдитесь, – сурово сказал командир и махнул рукой. – Занимайтесь своим делом...
О проекте
О подписке