– А я вроде бы слышал сквозь ветер карканье… – вспомнил вдруг Велемир. – Встать бы да посмотреть… Да в такую погоду и стрелу не пошлешь…

– Но отбить Извечу было бы можно… – заметил Овсень. – Мы слушаем тебя, Смеян.

– Я в башне Гунналуга мышью обратился и со Всеведой повидался. Она меня узнала. И мы вместе заговоры читали, запекали потерю силы колдуном. Всеведа мне все и рассказала. Но она тоже не понимает, почему силы Гунналуга не иссякают. Кажется, совсем уже без сил остался, а потом силы снова появляются. Мы старые печати проверяли, они на месте. И изнутри Гунналуг подпитываться не может. Может только внешнюю подпитку получать. Всеведа говорит, что, скорее всего, он человеческим страхом подпитывается. Это сильная подпитка, которая внутрь не проходит, но внешнюю силу дает. Но у этой подпитки одна слабость. Как только появятся люди, которые колдуна не боятся, вся его внешняя сила пропадет. Если только он седьмую скрижаль, книгу Всеведы, не добудет. Если добудет, он все печати увидит и легко снимет, одним заговором. И получит подпитку внутреннюю. Тогда все свои силы восстановит и только сильнее станет… Он уже непобедимым станет. Почти непобедимым…

– Что такое «почти»? – не понял Большака. – Почти победил это, значит, не победил. А почти непобедимый – это мне непонятно.

– Есть старое поверье, – вяло объяснил шаман. – Что откуда-то появится новый колдун, который победит всех остальных, кто ему не подчинится. Это тоже из седьмой скрижали… Всеведа мне читала… Этот колдун сначала будет добрым, но будет вбирать в себя все зло, которое он победит, потому что иначе зло не победить, и сам потом в чудовище превратится.

– Чудовищ нам только и не хватает, – вздохнул «большой сотник». – А когда это будет?

– Этого никто не знает. В книге много примет приведено. Я все не помню. Надо Всеведу спрашивать.

– А кончится чем? Так все и будем жить под властью колдуна?

– Нет. Его власть короткой будет. Но, помню, в книге говорится, что колдуна можно до власти не допустить.

– Так там что, просто гадают: будет – не будет?

– Никто не может точно сказать, что будет. Все от поведения людей зависит.

– Как там Всеведа? – спросил сотник главное, что его волновало.

– Она ждет тебя, Овсень. И надеется, что Гунналуг сил совсем лишился. После того как шторм послал, он сам замерз. Дрова в очаге лежали, он хотел, как всегда, зажечь их взглядом, но не сумел. Не хватило сил. Я сам видел. А теперь…

– А что теперь? – спросил Ансгар.

– Как только книга попадет к нему в руки, он все печати расплавит и снова силу обретет. И не только свою, он сразу обретет силу тех, кто печати накладывал, и мою, и Всеведы. И научится всегда силы восстанавливать. И вообще многому тому научится, что никак нельзя было в злые руки отдавать…

– Мы пропали… – прошептал конунг.

– Нелюди! – раздался вдруг крик со стороны. – Добряна нелюдей ведет… По следу нашла…

Все встали.

К костру со стороны скал шел Хлюп, в одной руке тащил за крыло убитого ворона, второй рукой придерживал шатающегося и плачущего Извечу. Чуть в стороне от них шла, посматривая по сторонам, словно охраняя, волкодлачка.

Но обычного и такого уже привычного всем мешка за плечами Извечи не было…

* * *

Нелюдей встречали стоя, с уважением и вниманием, придерживая под руки, подвели и усадили у костра. Лицо и голова маленького домовушки были залиты кровью, кровь запеклась и в бороде, и на порванной в нескольких местах длинной рубахе, вышитой когда-то руками Добряны и Заряны. Слезы размером больше гороха скатывались из глаз на усы и бороду и долго держались там, светясь, словно жемчужины.

Убитого ворона Хлюп, приподняв с натугой, бросил к ногам сотника Овсеня. При свете костра вороновы перья отдавали откровенной густой синевой. Сюда же, к отцовским ногам, улеглась и Добряна, потягивая носом запах птицы и запоминая его, чтобы уловить в нужный момент.

Сотник потрогал пальцами клюв и когти ворона. За клюв и голову приподнял, тоже пальцем потрогал.

– Клюв и когти стальные… Кованые… Гунналуг свое дело знает… Таких тварей создал… А голова обычная. И крылья обычные. Только с синевой.

– Такие же твари охраняют его башню, – сказал шаман, – и едва-едва не поймали меня, когда я мышью выходил оттуда. Мне пришлось срочно ястребом оборотиться и немного подраться, но со стальными клювами драться тяжело. А ястребу улететь от воронов трудно. Тогда я прямо в небе оборотился соколом. Сокола ни один ворон не догонит^[3]. И только так спасся… Но у сокола характер тоже боевой. И двум воронам, самым настырным, что увязались в преследование, сокол головы расклевал.

– А меня, дядюшка Овсень, они унести хотели, – пожаловался Извеча. – Вдвоем схватили, когтями в плечи и в рубаху вцепились и понесли… А два других мешок мой.

И снова горько заплакал.

– Не плачь, малыш, – погладил его сотник по голове. – Теперь уже все позади. Ты спасся.

– Только никогда уже у меня не будет своего дома. Я не плакал, когда у меня в мешке дощечка от дома была. Я думал, будет дом, построит его дядюшка Овсень, я дощечку вставлю, значит, дом моим станет. А теперь нет дощечки. И никогда у меня не будет своего дома.

– Вот, нашел о чем плакать, – сказал Велемир. – От твоего дома много недогоревших бревен осталось. Вернемся, новую дощечку выстрогаешь и принесешь в дом к дядюшке Овсеню. Вот и все.

– А так нечто можно? – оживился нелюдь.

– Конечно, можно, Извеча… – успокоил его Овсень. – И не стоит плакать. Как ты спасся?

– Я тяжелый… – сказал малыш-домовушка. – Вороны не могли меня высоко поднять. И по земле волокли. Еще ветер им мешал, а мне помогал. Они в ветер на крылья хромать начинают. И потому не смогли поднять. А за нами Хлюп побежал. Проснулся, увидел и побежал. Хлюп храбрый. У него меч есть. Он долго бежал, пока не догнал. И он одного ворона убил, а второй улетел раненый. Сильно на крыло хромал. Это Хлюп его своим мечом рубанул так, что перья полетели…

Овсень бросил убитого ворона в костер. Костер на мгновение замер, словно без движения, потом вдруг вспыхнул ярким синим пламенем, но через несколько мгновений снова затрепетал красными языками. С вороном произошло то же самое, что и со страшной неизвестной рыбой на берегу Ловати, и с другими вестниками Гунналуга, брошенными в костер.

– Хлюп у нас молодец, – сказал сотник. – Не зря ему кто-то меч подарил.

– Это Велемир. – Нелюдь с благодарностью глянул на стрелецкого десятника и потрогал рукой свой большой нож, ставший вдруг настоящим мечом, оружием, уже опробованным в бою.

– А что у тебя в мешке было? – спросил Смеян домовушку.

– Все мои богатства, все, что за жизнь накопил и под печкой хранил… Камушки всякие, корешки странные, на разные фигуры похожие, игрушки Добряны и Заряны, которые они мне отдавали, миска с кружкой глиняные, и вторая миска, деревянная. Я сам ее вырезал. Думал, когда домовушку себе заведу, деревянную миску ей подарю. Закончить только не успел. Как пожар начался, я все в мешок быстро-быстро побросал и засунул поглубже, чтобы огонь не достал…

– А книга? – спросил Овсень.

– Какая? – переспросил домовушка. – Книга тетушки Всеведы?

– Та самая…

Извеча долго думал и даже лоб потер пальцами, разглаживая собравшиеся морщины. И невольно потревожил рану, нанесенную, наверное, стальными когтями ворона. Из раны пошла кровь, стекла на нос и зависла каплей на самом кончике, но домовушка в задумчивости не заметил этого. Но заметила Добряна и слизнула кровь со лба и с носа. Слюна волков, как и собак, лечебная, рану закрыла, и кровь сразу перестала сочиться.

– Я не помню… – медленно стал говорить Извеча. – Дощечка из дома там была. С самого верха лежала… Я ее последней добавил, когда уже все кончилось. А книга… Я всегда ее смотрел… Каждый день, много лет… Мне тетушка Всеведа разрешала, потому что я читать не умею, и только смотреть мне нравилось. Но я всю ее помню. Я каждую страничку помню, каждый знак. Все по трем линиям. Может быть, и книгу в мешок смахнул. Но я не помню. С полки, кажется, я ничего не брал. Я в пожар испугался сильно, и все, что под руку попадало, смахивал в мешок, чтобы спасти. Даже не смотрел, что смахиваю. Но это внизу, под печкой. А книга выше была. Она всегда на полке стояла. Книгу… Кажется, я опять перед пожаром ее смотрел… А может, и не смотрел. Не помню… Только саму книгу помню. Каждый знак помню. А вот… В мешок… Не помню…

– И что, значит, мы имеем? – сказал мыслящий здраво сотник Большака. – Мы имеем перед собой факт, что у нас нет в запасе меда, чтобы глотку смочить, и больше ничего… А вот досталась книга Гунналугу или не досталась, этого мы знать не можем… А если не можем знать, то с какой стати мы должны бояться этого колдуна! Я не боюсь и вам не советую! И вообще… Смеян сказал умную вещь, на которую вы внимания не обратили. Если мы перестанем бояться Гунналуга, он нас бояться начнет. Так и должно все быть…

– Хаствит идет… – сказал вдруг Хлюп, издали чувствуя чужие мысли.

– И не один… – добавил Извеча.

– И вообще, – продолжил Большака, – где бы в здешних местах хмельным медом разжиться? Хотя бы небольшой бочоночек мне не помешал бы…

– Где Хаствит?

Овсень с Ансгаром встали одновременно…

* * *

Первой побежала встречать дварфа Хаствита, как только его и стоило называть на родной ему земле, Добряна. Чем сильно смутила спутника кузнеца, очень на него похожего и фигурой, и лицом, и даже бородой. Разве что у Хаствита борода была тщательно расчесана, и даже кованый гребень, подарок кузнеца Даляты, торчал в ней, как украшение, а у спутника борода никогда, похоже, с гребнем не знакомилась. Как и сам второй дварф с волкодлаками.

Но с волкодлачкой познакомиться пришлось, и проблем это не принесло. Они на ходу оценили друг друга и отнеслись друг к другу без враждебности, хотя и не пытались друг друга приветственно облизать, как Добряна облизала Хаствита.

Дварфы подошли к костру, где все, кроме сотника Большаки, встретили их стоя.

– Здравия и благополучия всем, – сказал новый дварф на вполне сносном славянском языке.

Овсень сразу обратил внимание, что на втором гноме под плотной суконной рубахой надета тонкая кольчуга, а на спине за плечом пристегнут короткий, но очень широкий меч. Это не помешало вежливо ответить на приветствие:

– Здравствуй будь, добрый нелюдь, и ты, Хаствит, здравствуй будь, хотя мы расстались с тобой совсем недавно и намеревались встретиться, если мне память не изменяет, только послезавтра. Наверное, полагаю я, обстоятельства изменились. Но я все равно рад тебя видеть, тем более в твое отсутствие произошли события, которые заставляют и нас задуматься над дальнейшими планами. Кого привел к нам наш добрый друг?

– Меня зовут Истлейв, я младший брат Хаствита, – представился дварф.

– Ты хорошо говоришь по-славянски, – заметил Большака. – Наверное, любишь славянский хмельной мед…

– Я два года искал следы Хаствита в славянских землях, жил в Славене, но несколько раз бывал и в Русе, однако до городища Огненной Собаки не додумался добраться, хотя это совсем рядом. Но в ваших землях слишком много городов, и там трудно искать человека. А мед я пробовал, и мне не понравилось, потому что я после него перестаю быть дварфом, а становлюсь непонятно чем…

– Я слышал, – согласился Большака, – что головы на мед у дварфов слабые. И не надо, значит, потреблять. Но запас для гостей иметь следует. Для таких, например, как я.

Хаствит что-то промычал и сделал сердитый знак рукой. Истлейв посмотрел на него и кивнул, соглашаясь.

– Брат говорит, что мы спешили сюда по делу, а о вежливых и невежливых пустяках можно будет разговаривать позже, и даже по дороге…

Дварфы прекрасно понимали друг друга и без слов, а слова им нужны были только для того, чтобы общаться с людьми, не умеющими читать их мысли.

– Хаствит пришел звать нас в дорогу? – поинтересовался Овсень и переглянулся с Ансгаром. – И далеко ли нам предстоит отклониться от нашего маршрута? Я понимаю, что у вас могут быть неотложные дела, в которых, нетрудно догадаться, вам нужна наша помощь, но все же у нас время тоже ограничено, и Хаствит это знает.

– Вам предстоит продолжать маршрут, потому что нам, как и вам, необходимо как можно быстрее попасть к Дому Конунга.

– Это уже интересно… – Юный конунг, казалось, был готов взять себе в попутчики дварфов. По крайней мере, очень заинтересовался тем, что может подземным кузнецам в окрестностях его усадьбы понадобиться. – А что вас там волнует?

– Нас, конунг, интересует судьба двадцати дварфов, которых заставили делать подкоп под твой дом. Только сегодня нам удалось узнать, что всех их могут убить, когда они закончат работу, чтобы никто не проведал о подкопе ни сейчас, ни позже, потому что это бросило бы тень на людей, которые дорожат своим именем. Это вопрос, наверное, еще не решенный окончательно, но, когда он решится, будет поздно что-то предпринимать. Мы слишком маленький народец, чтобы допустить гибель двадцати своих собратьев. Для нас гибель одного уже большое горе и потеря невосполнимая.

– И кто же заставил дварфов делать этот подкоп? – спросил Ансгар.

– Ярл Торольф Одноглазый. Заставил силой и обманом…

– Так я и думал… – улыбнулся юный конунг слегка хищно и даже глаза сузил. – Но Торольф не знает одного, что наш дом, хотя внешне и стоит на земле, на самом деле выстроен на скалах, и подкоп сделать невозможно.

Дварфы дружно улыбнулись в ответ на такую наивность.

– Вот потому Торольф, который сначала послал копать своих воев, бросил это дело и по совету колдуна Гунналуга хитростью заманил туда двадцать дварфов. Дварфы могут делать проходы и в каменных скалах, и в каменных стенах, и под каменными стенами, и вообще везде, даже в песке, если запечь его со всех сторон волшебным словом. Тебе, конунг, это следует знать на будущее, поскольку в твоей стране тоже есть дварфы… Мы надежный народец и всегда помогаем тем, кто помогает нам. И сами боги, когда создавали дварфов, запретили нам обманывать, как и всем другим нелюдям…

– Это как? – не понял Большака. – В приказном порядке запретили?

– Боги сделали так, что мы умеем слышать мысли друг друга и других нелюдей. А если твои мысли слышат, как обманешь? В этом великая правда богов. Если бы люди умели так же, людям жилось бы намного лучше. Они были бы честными, как нелюди. А у нашего народа это вошло в привычку. И мы просто не учимся обманывать и потому не можем, даже когда общаемся с людьми. Положись на нас, конунг.

Ансгар задумался и посмотрел на Овсеня, потом на Большаку.

– У нас опять новые союзники. Надо плыть, – решил Большака. – Когда закончат подкоп?

– Завтра к обеду работы должны быть выполнены, – объяснил Истлейв. – Останется только одна тонкая стена, через которую, когда ее проломят ударом плеча, воины Одноглазого ворвутся в Дом Конунга, чтобы там всех перебить. Мы боимся, что все потом свалят на дварфов, чтобы и в Норвегии люди начали их уничтожать, как было в полуденной Швеции, где дварфов больше нет.

– И как они думают это сделать? – поинтересовался Ансгар, пошевеливая левой рукой рукоятку меча, что говорило, как уже заметил Овсень, о его гневе. – Как они свалят на дварфов свое черное дело?

– Это придумал, кажется, ярл Торольф Одноглазый. Когда дварфы закончат работу, их убьют, а тела потом забросят в Дом Конунга, чтобы выглядело все так, будто их убила стража. Гунналуг нас не пожалел, он просто говорил, что слишком много с этим возни, но Торольф настаивал. Точно мы не знаем, но Одноглазый, кажется, собирается так сделать. И даже, может быть, придумал большее. Хотя, есть мнение, что ярл так грубо шутил, потому что это слишком жестоко даже для него. Он предложил разграбить Дом Конунга, а в дом вместе с мужьями подбросить тела жен и детей копателей, словно и они тоже принимали участие в грабеже.

– А вы откуда такие подробности знаете? – поинтересовался Большака.

– Нам проще, чем вам, узнавать новости. Нам проще общаться друг с другом. Мы можем постоять на поверхности и услышать, что говорят наши браться под землей, и сами можем передать им привет. А можем под землей пробраться под любой дом и услышать все, что там люди говорят. Если люди сидят на высоком этаже башни, мы можем сделать проход в стенах…

– Это да, почти все нелюди такие, – согласился причальный Хлюп. – Я вот все под водой слышу, дварфы под землей…

– Конечно, мы берем вас с собой, – дал категоричное согласие Ансгар. – И даже поторопимся с выступлением… Скоро ночь, а мы планировали к утру быть в моем фьорде.

– Значит, пора спускать лодки на воду. – Большака встал и хотел было отдать команду, но повернулся в сторону свейского берега, откуда шел равномерный, постоянный и несмолкающий шелестящий шум. – Но, сдается мне, кто-то желает нам помешать раньше, чем мы успеем погрузиться и отплыть. Сюда, кажется, свеи идут. И именно для того, чтобы нам помешать, сдается мне. Они любят мешать добрым делам.

И потрогал рукой свой меч, словно бы поправил его на поясе. Но в этом движении было не столько желания поправить, сколько показать, что меч готов к работе. А какая работа бывает у меча, никому объяснять не нужно. «Большой сотник» был настроен на бой и, видимо, имел к тому какие-то основания. Скорее всего, понимал ситуацию лучше, чем другие. И предвидел угрозу, которая мерно приближалась.

Как опытный вой, Большака сразу понял, что за странный шум он слышит. Такой характерный шелестяще-лязгающий звук могут издавать только доспехи воинов, вышедших в поход. Кольца кольчуги, когда трутся одно о другое, звучат не громко. Но когда воинов много и кольчуг много, а в каждой кольчуге множество колец, много шумов сливаются в один единый, и тому, кто его уже слышал, звук этот трудно спутать с чем-то другим.

– Есть еще одна сложность… – сказал Истлейв, продолжая прерванный разговор. – Нас, дварфов, ровно сотня. Хаствит сто первый… Это все дварфы-мужчины, что остались в наших краях. Есть еще те двадцать. Последние. И мы не можем их терять. Сто двадцать один дварф – мы должны друг друга защищать и беречь. Мы собирались выступить пешком, когда пришел Хаствит и позвал нас к вам… Поместится сотня на ваших лодках?

– И где твоя сотня? – спросил Овсень.

– Отдыхает за пригорком.

– Так зови ее быстрее сюда… Здесь, похоже, сейчас будет жарко…

– Они уже идут… Они услышали наш разговор…

Ансгар сделал шаг вперед и прислушался к шуму, идущему с берега.

– Чем, Большака, тебе мешают шведы? – не понял конунг.

– Я думаю, что у великого колдуна ярла Сигтюргга Золотые Уши не осталось ни одного драккара, и он желает воспользоваться нашими ладьями, чтобы добраться туда, куда намеревался добраться, чтобы благополучно погибнуть вместе со всеми своими людьми. Твой знаменитый мореплаватель совершенно бездарно боролся со штормом, а теперь, по старой своей дикарской привычке, хочет выкрутиться из ситуации за чужой счет. А потом Гунналуг уничтожит его и всех, кто отправился в поход с таким бездарным предводителем. А он еще говорит, что год за мной охотился… Он год от меня бегал и только говорил, что охотится…

Ансгар в задумчивости отрицательно покачал головой.

– Я не думаю, что ярл Сигтюргг решится предъявить такие требования мне, – сказал конунг. – Все-таки я не простой ярл, а конунг, и этикет требуется соблюдать. Скорее всего, шведы пешим строем двинулись в земли Дома Синего Ворона. Но они уже рядом. Сейчас все выяснится. Если через сто шагов они будут еще приближаться к нам, значит, они идут сюда. Если свернут направо, значит, они пошли в пеший поход.