– Внимание на экран, – сказала Морфея.– Это запись девятимесячной давности…

– Надеюсь, ты не будешь показывать процесс зачатия?

– Не буду. Хотя в этом зачатии нет ничего такого, что тебе противопоказано видеть.

На экране появилась Вероника со своей подругой.

– Знаешь, – говорила Вероника своей подруге, держащей на руках годовалого младенца. – Уже год как мы с Никитой в браке и не предохраняемся, а ребёнка всё нет.

– Так сходите к врачу. Проверьтесь.

– Я проверилась. У меня всё в порядке. А если у Никиты вообще не может быть детей?

– Ну так хотя бы будете знать.

– Есть ещё один вариант, но я всё на него не решусь. Когда мы с Андреем только поженились и решили, что дети пока не ко времени, мы сдали генетический материал. Это как-то неестественно. И что я скажу Никите, вдруг он узнает?

– А ничего не говори. Ребёнок твой. Ему и в голову не придёт.

– А если он знает, что у него детей быть не может?

– Тогда он преступник. Он обязан был тебе об этом сообщить. А ты ничего и знать не знаешь. Родила и всё. В крайнем случае скажешь, что может от Андрея, как то сохранилось. Такие случаи были. Пусть генетический анализ сделает. Ну, так Бог решил. Не будет же он к покойнику ревновать? Решай, подруга. Дети – всегда счастье… когда здоровые.

– Это мой ребёнок? – вскричал вскочивший со стула Андрей.

– Твой. Но искусственное зачатие святым тебя не сделает.

– Кошмар… Вернее, счастье. Я буду папой.

– Ты знаешь… В том, что говорит инспектор, есть много правды и справедливого. Что-то в нашем отделении пошло не так.

Картина 4.

Володя – хлипкий, рыжий, сутулый парень двадцати трёх лет, вошёл в большой зал в окружении двух высоких, крепких мужчин в сером одеянии.

Его провели и предложили сесть на стул рядом с адвокатом Вениамином.

Володя сел.

– Слушается дело Владимира Улько, – сказал лысоватый, узколицый председатель и ударил молотком по деревянной подставке. – Владимир Улько скончался, захлебнувшись собственной желчью. Пожалуйста, господин прокурор.

– Господа присяжные заседатели! Обвинение, которое мы будем сейчас рассматривать – это воровство и предательство, заключающееся в том, что вину за своё воровство обвиняемый Владимир Улько попытался переложить на своих соседей по комнате в общежитии.

– Протест, господин председатель! – сказал сидящий рядом с Володей его адвокат. – Последним деянием моего подзащитного было спасение ребёнка. Маленькой девочки, из огня, ценой собственной жизни.

– Обоснуйте протест, господин адвокат, – сказал председательствующий.

– Внимание на экран.

На экране побежали нестройные картинки последнего сна Владимира, где он выбросил девочку в дверной проём к пожарному, почему-то одетому в дорожный плащ с полосой-отражателем, и в этот момент его захлестнула волна огня и наступила темнота.

– Господин прокурор? – сказал председательствующий.

– Господин председательствующий, господа присяжные! Это всего лишь сон. Я считаю, что мы должны судить обвиняемого по последнему деянию, совершённому им в действительности.

Володя встал, несмотря на попытки адвоката его удержать.

– Господин председатель, господа присяжные. Попав сюда, я обдумывал свою жизнь, стараясь вспомнить всё хорошее, что я, когда-либо сделал, и понял: я недостоин сектора покоя.

В зале пробежал лёгкий шум. Володя думал, что это шум одобрения сказанных им слов, но потом увидел, что к трибуне медленно приближается полноватый, невысокий мужчина.

Подойдя к трибуне и повернувшись к залу, он сказал:

– Думаю, обвиняемый пока может отдохнуть в своих апартаментах и продолжить раздумья над своей жизнью.

Мужчина говорил тоном, когда возражения кого бы то ни было, не предусматривались.

Двое мужчин в сером вывели Володю из зала, а заседание продолжилось.

– Внимание на экран! – сказал инспектор Иуда Менашевич.

На экране появилась Морфея и господин прокурор.

– Ты один из немногих, которые понимают важность и значение снов, – сказала Морфея.

– Во сне человек искренен, и волнует его то, что волнует на самом деле, а не то, что он пытается показать. Правильно? – ответил ей прокурор.

– Господин прокурор! – обратился Иуда Менашевич к прокурору. – Изменили ли вы с тех пор своё мнение и если да, то под действием каких событий это произошло?

Возникла пауза.

– Может, у вас тогда есть что добавить по делу? – продолжил Иуда Менашевич.

– Нет, господин инспектор.

– А что вы можете добавить по делу, господин адвокат?

– Мне нечего добавить, господин инспектор.

– Тогда, господа присяжные, слово за вами. Прошу также учесть глубокое, никем не подсказанное, раскаяние обвиняемого.

Через некоторое время за Володей пришли двое высоких мужчин в сером одеянии и повели его в зал, посадив рядом с адвокатом.

Председатель ударил молоточком, и все встали.

Вошли присяжные.

– Оглашается решение суда присяжных в отношении Владимира Улько. В связи с отсутствием обвинений по последнему деянию Владимира Улько, выразившемуся в спасении ребёнка из пожара ценой собственной жизни, и учитывая его раскаяние в прежних недостойных деяниях, присяжные единогласно постановили распределить Владимира Улько в сектор покоя.

Председательствующий ударил молоточком.

– Заседание окончено.

Картина 5.

Андрей и Вениамин совместно смотрели запись последних секунд жизни известного футболиста.

Им не часто в последнее время доводилось выступать друг против друга.

Иуда Менашевич (и тут нужно отдать ему должное), стараясь разобраться и исправить ситуацию, проявлял такт. Сдружившихся служащих он не заставлял выступать друг против друга. Он закручивал гайки в других местах.

Но в этот раз так совпало, это дело было поручено Андрею и Вениамину как адвокату и прокурору.

– Важно вынести правильное решение, а не покрасоваться перед местным обществом и друг другом. Если человек идёт в сектор раздумий, то он должен осознавать, что это заслуженно, и рано или поздно, но он свою вину искупит, – говорил Иуда Менашевич.

Андрей и Вениамин смотрели, как Евгений Макаров приближается

к воротам, выходя своим прорывом один на один с вратарём, и бьёт. Вратарь в не очень сильном броске ловит этот достаточно слабый удар. А Евгений Макаров падает на траву и уже не встаёт.

– А мог быть первый в истории посмертный гол, – говорит Вениамин.

– А у меня всё время такое впечатление, что он не забил этот гол специально. Я только мотивов понять пока не могу.

–Ну, ты большой спец. Ударил он, конечно, слабо. Но ведь он в этот момент мог уже умирать?

– Давай посмотрим его предыдущие десять голов, забитые им в других матчах.

Они смотрели отрывок за отрывком. Вениамин любил футбол, но поскольку ему при жизни никогда не угрожало играть в футбол самому, он относился к нему только как к зрелищу. Другое дело Андрей. Он неплохо играл сам, да и умер тоже в процессе игры, хоть и другой. Вениамин смотрел на голы и на происходящее на экране без особого интереса.

– Вот! Вот! Смотри! – Андрей опять поставил просмотренные фрагменты. – Это его десять голов за предыдущие два года в похожей ситуации. Вот перед ударом он мельком глядит то вправо, то влево, потом сосредоточивает внимание на другой стороне и бьёт в тот угол, куда глянул мельком. А в этой ситуации он просто, не бегая взглядом, смотрит на вратаря. Он начинал в этом клубе, а теперь играет против него. Не забивая гол, он предаёт тот клуб и ту команду, за которую играет теперь. Это статья «предательство и злоупотребление доверием».

– Ну, знаешь… Миллионы промахов, ошибок… Мяч – он круглый, Андрей. Тем более перед смертью. Мы же не можем представить. Ну, ладно. Будем спорить в зале суда. Уж лучше пойдём в бар.

Картина 6.

В большой зал двое высоких, крепких мужчин в сером одеянии ввели Евгения Макарова и указали ему сесть рядом с Вениамином.

– Рассматривается дело Евгения Макарова, умершего вчера вечером от сердечного приступа во время игры в футбол. Захоронение послезавтра, – председательствующий ударил деревянным лакированным судебным молоточком по подставке того же цвета. – Пожалуйста, господин прокурор.

– Господа присяжные! Евгений Макаров – прекрасный футболист… был прекрасным футболистом. Сначала он играл за СКА, и когда СКА вышел в высшую лигу, перешёл в более известный клуб, в Динамо. Он уже тогда предал своих товарищей и соблазнился игрой в более престижном клубе и…

– Протест!

– Обоснуйте протест.

– Господин прокурор должен предъявить обвинение по последнему деянию, а не по истории всей жизни.

– Протест принимается. Господин прокурор?

– Внимание на экран.

На экране был показан последний удар Евгения Макарова – нападающего Динамо – и бросок вратаря СКА, легко взявшего этот мяч.

– Я предъявляю Евгению Макарову обвинение в предательстве и злоупотреблении доверием своих товарищей по команде. Я собираюсь доказать вам, что Евгений Макаров намеренно бил так, чтобы вратарь и его друг Михаил легко взял мяч.

Андрей продемонстрировал десять голевых ударов по воротам, сделанных до того Макаровым. Обратил внимание судей на то, куда он смотрел перед ударом. Показал встречу Макарова с его другом Михаилом за три дня до игры, где Михаил жаловался ему на то, что вот-вот вылетит из команды, и скорее всего, выбьет его именно Макаров в предстоящей игре. Рассказал, что тренер дал ему испытательный срок до первого гола.

– Вот причина, по которой Евгений Макаров решил предать свою команду и спорт вообще, и не забил этот гол. А его команда рассчитывала на победу, и победа была ей очень нужна.

Когда я начал своё выступление, я уже говорил о том, что Евгений Макаров предал свою команду, с помощью которой попал в высшую лигу, где его заметили. Предательство, таким образом, было стилем его жизни.

Предательство и злоупотребление доверием налицо – сектор раздумий первого уровня будет, по моему мнению, справедливым решением.

Андрей сел.

– Господа присяжные! – Вениамин сложил руки так, как будто собирался помолиться. – В нашей жизни часто случалось, что, выполняя свою работу, вам приходилось забыть на время о семье. Или наоборот, стараясь быть хорошим семьянином, отцом, сыном, мужем, вы пренебрегали своими рабочими обязанностями. Можно ли считать это предательством? Получается что так или иначе, совершая любой поступок, человек кого-нибудь предаёт и…

– Протест!

– Поясните.

– Обвиняемый не пренебрёг своими обязанностями, а действовал против них.

– Господин адвокат.

– Мой подзащитный не забивал гол в свои ворота.

– Протест отклонён. Продолжайте.

– Футбол был основным видом деятельности моего подзащитного. Он был его работой. Разве поменять работу на более оплачиваемую и престижную – преступление? Преступление ли, если ты для этого использовал навыки, которыми овладел на предыдущей работе? Конечно, нет. Это принято в обществе и мы не можем требовать от человека, чтобы он не совершал поступков, которые в его обществе не признаются постыдными.

Мой подзащитный внутренне был разъедаем противоречиями. На одной чаше весов – интересы его новой команды, за пренебрежение которыми он мог быть наказан или не получил бы должного уважения. Но ведь не судьба спортивной команды была на чаше весов? Ведь Динамо не угрожало вылететь во второй дивизион? На другой чаше весов – судьба друга, которому угрожало вылететь из команды, которая только-только вошла в высшую лигу. Значит, вся предыдущая жизнь Михаила была бы перечеркнута. А ведь у каждого случалась в жизни полоса невезения. И, спасая Михаила, Евгений Макаров не получил бы ни премий, ни даже аплодисментов болельщиков.

Господа! Какого из двух людей вы бы предпочли видеть в своём окружении? Человека, который выполнил свои обязательства перед командой, или человека, спасшего ценой собственного авторитета своего друга?

– Протест! Давление на присяжных.

– Протест принимается. Продолжайте.

– Патовая ситуация. Возможно, после того, как мой подзащитный спас друга, его сердце и остановилось. Он уже искупил свою вину, если таковая была. Его последним деянием было безвозмездное спасение друга. Ему нечего обдумывать в секторе раздумий. Он поступил достойно. Это сектор покоя, господа присяжные.

Картина 7.

Пресвитер Преториус нашёл Вениамина в баре.

– Здравствуйте, господин адвокат! Я очень рад встрече с вами. Я узнал, что вы отказались считаться святым. Но хочу, чтобы вы знали: я и многие другие не нуждаются в том, чтобы кто-то рассказывал им, кем считать человека, которого они знают. Я всегда буду гордиться, что знаком с вами.

– Здравствуйте, уважаемый Преториус! Я очень рад, что вы покинули сектор раздумий. Как к вам теперь надлежит обращаться? Какая у вас должность в святой инквизиции?

– Никакой должности у меня нет и она мне не нужна. И никакая должность не поможет мне справиться с проблемой, которая поглощает все устремления моей души. Собственно, поэтому я бы и хотел просить вашей помощи.

– Моей? Но я только адвокат второй ступени. Как я могу помочь представителю святой инквизиции?

– Инквизиция не святая. Это просто чиновники. Я знаком со многими из них. Есть очень замечательные люди. Но я знаком только с одним святым человеком, и это вы. Именно ваша помощь мне нужна в реорганизации сектора раздумий. Но это я тороплюсь. Иуда Бен Менаше хотел бы встретиться с вами… в доверительной обстановке. Я очень хочу, чтобы встретились два человека, которые вместе смогут здесь что-то изменить.

– Я согласен.

– Тогда пойдёмте. Это он прислал меня.

– Заходите, Вениамин! Как настроение? Как ощущения? Не слишком беспокоит контроль инквизиции?

– Да, вроде, и беспокоиться особо не о чем.

– Тут мы с пастором Преториусом одно дело задумали. Надеюсь, доброе.

– Пастор обозначил мне вашу задумку, но сути я ещё не понял.

– Ну, надеюсь, вам как преподавателю юридических дисциплин это понравится.

– Внимательно слушаю, хотя пока и не представляю, чем я могу помочь.

– Тогда начну сначала. Вам известно дело пастора Преториуса. Ну, как он попал в сектор раздумий.

Ну и кроме этого вы, наверно, со мной согласитесь, что и в нашей судебной практике существуют ошибки.

А кому их исправлять? У нас пока нет даже органа, который сможет ходатайствовать о пересмотре дела. Кроме этого, есть случаи весьма спорные. Но когда человека нельзя отправить в сектор покоя, то и в сектор раздумий… в том виде, в котором он существует сегодня… его оправлять несправедливо. Вот мы и хотим создать нулевой уровень сектора раздумий. Где страдать или нет – будет предоставлено самой человеческой душе, но никаких страданий, типа однообразной камеры и холода или жары, не будет.

Мы с пастором представляем это как замок, холодное море, некоторый зал с тихой музыкой, с уютными комнатами и камином.

Никакой информации, никакой деятельности, только то, что человек прожил. Пусть сам разбирается, покойно ему или нет. Вот знаете ли вы, кого бы вы хотели перевести из сектора раздумий других уровней в такое место посмертного обитания?

– Да. Пожалуй, найдётся, и не один человек.

– Вот поэтому я и предлагаю вам возглавлять такую адвокатскую комиссию по пересмотру дел. Но этого ещё нужно добиться. А добиться не просто. Сектор раздумий против таких перемен резко возражает. И в членах совета инквизиции есть ещё серьёзные колебания. И тут мне тоже нужна ваша помощь.

– И что от меня требуется?

– Вы хорошо знаете сектор, в котором работаете. Нужно написать серьёзный доклад, где будут конкретные случаи и справедливость объявленных изменений. Я очень на вас надеюсь. Ваша святость и отказ от сектора покоя – важные основания того, что к вашему докладу члены совета святой инквизиции отнесутся очень серьёзно.

– Какой срок?

– Думаю, за год вы сможете выполнить эту работу, а я постараюсь за это время подготовить в совете наиболее благожелательную почву для его восприятия.

Думаю, вам понятно, что наш разговор должен пока оставаться в абсолютной тайне? В тайне даже от ваших лучших друзей.

– Понятно. Скажите, Иуда Менашевич, а почему сектор раздумий выступает против того, что вы предложили?

– Сомнения сектора раздумий, нужно признаться, вполне основательные. При нынешнем уровне защиты, которая стремится заставить присяжных понять того, кто находится под Небесным судом, даже нацистские преступники могут попасть на нулевой уровень сектора раздумий. А с другой стороны, у каждого или почти у каждого, кто сегодня попадает в сектор покоя, есть какие-то тёмные стороны. Вот так, как считает сектор раздумий, практически все окажутся на нулевом уровне сектора раздумий. А это нивелирует и сам Небесный суд, и непорочную жизнь. Нечего бояться и не к чему стремиться.

Поэтому реформа, которую мы с пастором Преториусом продвигаем, будет касаться не только этого нулевого сектора, но и самого суда.

Мы хотим, чтобы присяжные не определяли сектора, а только выносили вердикт о виновности.

А сектор будет определять судья, исходя из данных ему критериев.

Одним из таких критериев будет распределение голосов присяжных. Распределение пять-семь – нулевой уровень. Восемь-четыре – первый уровень. Девять-три – второй уровень. Десять-два – третий уровень. Но не только этот критерий. Вина ведь может быть абсолютно доказана, но подсудный проступок весьма незначителен. И наоборот. Будет также введён пересмотр дел с целью отягощения наказания. Прокурорская проверка святой инквизиции может поставить перед судом вопрос о пересмотре дела. И те же права на пересмотр судом дел для смягчения наказания будут и у адвокатской комиссии. Эту комиссию возглавите вы.