Молния

Какие-то ощущения проникли в моё тело. Я осознал что лежу. Лежу на чём-то твёрдом. Сил открыть глаза не было. Где-то издалека я слышал какие-то звуки, но пошевелиться не мог. Я даже не мог понять дышу ли я, но сознание возвращалось. Я попытался пошевелиться и опять выключился.

Следующий раз, когда чьи-то голоса проникли в моё сознание, я продолжал лежать на чём-то твёрдом, и моё сознание было уже не таким запутанным.

Я всё вспомнил. Я жив, а значит этих двух гадов я опознаю. Придётся воспользоваться старыми связями, но я их прикончу. Отравители хреновы. Ничего, ещё покувыркаемся. Подумал я и попытался открыть глаза. На этот раз получилось. В глаза ударил яркий свет. Надомной был белый потолок и это был потолок явно не моей комнаты.

– Валентин Павлович! Он очнулся.

Надо мной склонилась симпатичная девушка лет двадцати. На её голове была белая косынка. Пошевелить головой, чтобы повернуться у меня не получалось. Тело было, как парализовано.

Лицо девушки исчезло, а вместо него, появилось лицо мужчины, неопределённого возраста в белой тюбетейке.

– Ну что, очнулся товарищ пострадавший.

Я попробовал открыть рот, но не губы не язык не слушались.

– Ничего, ничего. Уже хорошо, что живой. – Сказал мужик. Постепенно придёшь в себя. После такого мало кто вообще выживает. Повезло тебе.

И тут я этого мужика вспомнил.

Это был 1946 год. Лето. Мне было тринадцать лет. Уже три года я учился в Астрахани – в Сталинградском суворовское училище.

Когда началась гроза, мы играли в футбол. Я стоял на воротах. Потом была эта клиника и этот Валентин Павлович. Потом мне сказали, что в меня попала молния.

1946? Я что, перед смертью вспоминаю всю жизнь? Нет, на воспоминания была картинка не похожа.

Я попытался пошевелиться, напряг мышцы и опять выключился.

В следующий раз, я пришёл в себя уже сидя. Сидел я на кровати, упираясь спиной в подушки. А девушка, другая девушка, а не та которую я видел в первый раз, вынимала из-под меня утку.

Оказалось я уже могу шевелиться.

– Можно попить? – спросил я с трудом.

– Конечно. – ответила девушка и куда-то вышла.

В палату, где стояла моя кровать, вошёл Валентин Павлович.

– Вот видишь, – сказал он, обращаясь ко мне. – и трёх часов не прошло, а ты уже разговаривать стал. Как ты себя чувствуешь?

– Пить хочется.

Насколько я помнил, тот, прошлый удар молнии, когда я очнулся мне сказали что я двое суток был без сознания. Значит это точно не воспоминания.

– Открой рот. – сказал Валентин Павлович. – Сглотни. Ну что же есть шанс, что не захлебнёшься.

Он налил треть стакана воды и протянул мне.

Я сделал усилие и поднял руку.

– Совсем молодец. А ведь сначала думали, что ты умер.

Я взял стакан и выпил воду.

В остальном, всё было именно так, как я помнил.

Выпив воды, я окончательно убедился, что это реальность.

Так что же, всю последующую жизнь я нафантазировал.

Это можно проверить.

Тело моё слушалось ещё слабо, а вот мозг заработал как вычислительная машина.

Службу в армии можно нафантазировать. Я об этом долго мечтал. Но программирование, инвалидность? И как проверить?

В свои тринадцать с половиной, я совершенно не разбирался в политике. А что теперь?

Я проверил свою память. Я слабо помнил всех своих товарищей по учёбе. Их имена.

Я сказал Валентину Павловичу, что я не всё помню.

Сказал, что не помню, как мы играли в футбол. Хотя это я помнил хорошо. Но решил перестраховаться. Но Валентин Павлович сказал, что всё это не страшно и что всё вспомниться.

Хорошо, что он не знал, как это было в первый раз, с тем Сашей Роснянским. Тогда были проблемы с ногами, но с памятью не было никаких проблем.

– А долго мне ещё тут лежать?

– Не торопись. Футбол уже закончился.

– А можно мне что-то почитать. А то скучно.

– Да тут кроме газет и нет ничего.

– Ну, хоть газету.

Валентин Павлович усмехнулся.

– Принесите молодому человеку газету. – уходя, сказал он санитарке – Выздоравливай!

Газету девушка мне принесла.

Правда № 131 Понедельник 3 июня 1946 г.

С первых строчек мне стало понятно, что читаю газету я, почти девяностолетний Александр Юрьевич Роснянский. Не мог Саша Роснянский знать, что такое чистые пары. В его голове, в голове городского мальчишки чистые пары, были равны чистым двойкам, и ни как он не мог согласиться, что эти двойки залог высокого урожая озимых.

Да и не попросил бы Саша почитать. Просто лежал бы и мечтал.

И было ещё много такого, в чём я видел предпосылки будущего, которых я в молодости видеть не мог.

Значит или это какой-то уж больно реалистичный сон умирающего меня в 2022 году, либо я попаданец.

Попаданец? Ни хрена себе! Вся жизнь впереди. Счастье! Мечта!

Сердце бухало так, что хотелось сорваться с кровати и танцевать буги или ламбаду. Может всё-таки сон. Ни буги, ни ламбады тогда не было.

Но хотелось надеяться на лучшее. Очень хотелось. Вдруг не сон?

И тут до меня дошло. Как ещё одной молнией ударило. Если это июнь 1946 года, то до 12 сентября, чистого четверга, ещё три месяца. А я помнил, что тогда случилось. И если это не сон, то это мой шанс изменить историю страны и прожить другую жизнь, или умереть.

Пусть даже во сне. Пусть этот сон будет прекрасен.

4 сентября у нас в училище срочно проведут отбор лучших по математике. Это я хорошо помнил. А 12 сентября наша группа будет уже в Харькове. Туда соберутся лучшие в математике кадеты (тогда я и слова этого не знал) нашего суворовского, Харьковского Краснодарского Новочеркасского, Воронежского, Курского, Орловского, Калининского и Ставропольского суворовских училищ. От каждого училища будет по шесть суворовцев. Я займу восьмое место среди всех курсантов, а наше училище займёт четвёртое место.

И вот тогда случиться эта туалетная встреча.

Ну что же, есть время подготовиться.

Тут, как говориться, пан или пропал.

Но первое событие произойдёт через месяц. Нас в летние каникулы повезут в Сталинград посмотреть, что фашисты сделали с городом.

Это была страшная экскурсия. Нас водили по улицам, где было написано «Мин нет» и подпись, какого-то сержанта или старшины.

До сентября мне нельзя никак изменять историю. Иначе туалетной встречи не случится.

Тогда я еле попал в шестёрку лучших математиков училища. Это можно чуть поправить, потому что до июля, а если по симулирую, то и дольше, я буду освобождён от физической и строевой. Вот и возьмусь за математику.

Конечно, я программист и математика моя специальность. Но эта математика, по которой будет проходить конкурс совершенно другая. Вот и выучу.

Тут в палату вошли двое подростков.

Костя Петриченко, высокий парень с чёрным «ёжиком» на голове, капитан нашей команды, и Мишка Тритьяков. Мишка был на полголовы ниже меня, и пожалуй единственным, с кем я по-настоящему сдружился. И Костя и Мишка были с Украины, и были там во время оккупации. Костя, тогда, жил в пригороде Донецка, а Мишка в Днепропетровске. Земляк.

Не знаю, правду ли говорил Мишка или привирал, но он говорил, что весной, в сорок втором, иногда ему поручали разведку. В Днепропетровске стояла рота РОА – власовцы. Стояли итальянцы. А друг его деда, просил наблюдать, сколько их, где они стоят, и кто из жителей полицай.

В сорок втором немцы не зверствовали. Мишка свободно говорил на украинском и патрули, когда это не комендантский час, его не трогали.

Мать Мишки погибла, когда они пытались эвакуироваться, а отец был на фронте.

В сентябре сорок второго, они перебрались с дедом в Ростов к двоюродному брату деда. А в январе сорок третьего, дед Мишки умер.

Но, когда Ростов освободили, начали освобождать, Мишка оказался на территории наших войск и его отправили в тыл. Так он и оказался в суворовском.

Костя эвакуировался с родителями в самом начале войны, но мать погибла при бомбёжке, а об отце тоже не было ничего известно. О том, что отцы и Мишки и Кости погибли, они узнали уже в детдоме Саратова.

Вообще, я попал в суворовское училище по блату. Мой батя, Юрий Кириллович, сапожник, гитарист и художник-копировальщик, в сорок третьем году работал в какой-то секретной группе. Да такой секретной, что домой его вообще не отпускали. Жили мы тогда в Перми. Нас эвакуировали из Днепропетровска с каким-то авиазаводом.

После эвакуации нас с мамой поселили в квартире Елены Владимировны. У нас с мамой была комната. А когда у мамы нашли туберкулёзную палочку, я оказался в контакте. У меня палочки Коха (ТБЦ), не обнаружили. Меня и хотели забрать в детдом.

Вот тогда, когда мы с мамой пришли к бате на свидание, я и сказал, что хочу в суворовское. Тогда их начали организовывать для сирот.

Разговаривали мы в присутствии какого-то лейтенанта, и батя сказал, что поговорит с начальством.

Как он сумел это начальство убедить не знаю, но проверив мою физподготовку и знания по математике, меня приняли.

Начальство бати, озаботилось судьбой сына очень нужного работника. Что там отец им рисовал, я даже близко не представлял.

На меня, сначала, все смотрели косо. Я не был сиротой. Меня приняли «по знакомству». Хотя какое это знакомство?

– Привет! – сказал Мишка. – Как ты?

Я и Мишку и Костю хорошо помнил. Но потом наши пути разошлись. По окончанию суворовского я вернулся домой, а что было с ними, я не знал. Мы не переписывались.

– Как доиграли?

Летящий в сторону ворот мяч, было последним, что я тогда запомнил. И я запомнил, что потом над этим посмеивались. Дескать, попал под молнию, потому что испугался, что пропущу банку. Банкой называли гол.

Ребята засмеялись.

– С ним всё в порядке. – Сказал Мишке Костя.

– Счёт не изменился. Все испугались и понесли тебя в медпункт. Думали с тобой всё. Кажется, мяч пролетел мимо ворот.

– Повезло. – улыбаясь, сказал я.

– Когда тебя отсюда выпустят?

– А где моя форма?

В футбол мы играли в трусах и майках, сложив форму на траве, в виде штанг ворот.

– В казарме. На твоей кровати.

– Тогда можно от сюда сдриснуть.

– А вдруг тебе станет хуже. – сказал Мишка. – полежи до вечера. Перед отбоем мы будем ждать тебя у входа. Лежать ведь всё равно, здесь или в казарме.

– Ладно. Скучно здесь. Вот газету читать начал.

Ребята опять рассмеялись.

– Гляди-ка, как молния помогла. Ты ещё математику начни учить. – смеясь сказал Костя.

– Вот, как раз думаю начать.

– Ну всё. Уморил. – смеясь сказал Мишка.

По математике я был, наверное, лучшим, но любви к ней не испытывал. Просто она мне тогда легко давалась.

Тут в палату вошла нянечка.

– А вы что здесь, сорванцы делаете? Спрашивать у врача нужно. Бегом отсюда!

Мишка и Костя, подмигнув мне, ушли.

Несмотря на нормальные ощущения в теле, ходить я самостоятельно смог только через день.

А вот теперь обложившись учебниками по математике, я и вспоминал, что и как меня учили решать. Ни матрицы, ни дискретную математику или сферическую геометрию, здесь использовать было нельзя. Да и привык я использовать компьютер. Тригонометрия? А школьную я почти не помнил. Так что нужно переучиваться. Отбор 4 сентября.

И я начал.

С ногами действительно были проблемы. Ходил я как пингвин. Но учится это не мешало. Тогда, в первый раз, я в основном ворон считал и мечтал, как стану генералом на следующей войне.

В этот раз всё было по-другому.

Учить грамматику я по-прежнему не любил. А вот читать книги по программе, было интересно. В прошлой жизни я их так и не прочёл.

С ребятами из училища мне тогда сдружится по-настоящему так и не удалось. Я был чужаком. У меня оба родителя были живы. Моей тогдашней эмоциональной чувствительности, не хватало. Не мог я тогда осознать, что такое быть сиротой.

Футбол тряпичным мячом, был верхом моей социализации в коллективе. Я стоял или на воротах, или защитником.

Мишка и Костя? После сентябрьского конкурса по математике, я был в суворовском ещё месяц. Потом работа бати закончилась и он, забрав маму и меня, переехал в Днепропетровск. Было голодно.

Поселились мы у его брата. В полуподвале 16 квадратов на две семьи. До 1950 года еле сводили концы с концами. Варили мыло. Переваривали туалетное мыло со щёлочью. А баба Ира, мать моего бати, продавала его на базаре.

Потом брат бати строил себе дом в Амур-Нижеднепровском районе. И через год, он перебрался туда, оставив полуподвал нам.

К этому времени, я окончил 10 классов, после суворовского это было не сложно, и поступил в университет, на физмат. Там и начал интересоваться программированием. Ассемблер, Алгол и Кобол, стали первыми языками моей программисткой работы. Потом я выучил фортран и понеслось.

Батя с мамой построили себе квартиру, как самозастройщики, от кроватной артели, где батя был председателем профсоюза. Полуподвал оставили мне с молодой женой.

Потом с женой мы разошлись. На мой подвал супруга не претендовала. Я стал работать в вычислительном центре и получил однокомнатную квартиру.

Жизнь завертела меня, не слишком балуя, но и не слишком огорчая. Хотя…

В 1962 умер батя. В 1989 умерла мама. А в 1991 умерла моя страна.

Но это будущее, страшное будущее, было в прошлом. А пока я, пользуясь, сначала освобождением по болезни, а потом окончанием занятий полностью переключился на математику.

Я зубрил её и всё что я старался сделать, так это не вызвать какого либо изменения, которое могло бы изменить ход событий.

К экскурсии в Сталинград, среде 24 июля, я был уже вполне здоров.

Экскурсия прошла обычно. Я видел в хрониках и более ужасные кадры. Во-первых, я старался на всё реагировать той своей реакцией, которую я помнил, а во-вторых, учитывал то, как на ситуацию реагировали другие курсанты.

На обратном пути, после того, как мы покинули Сталинград, мы остановились у хвойного перелеска для оправления естественных надобностей. В Сталинграде общественных туалетов не было. Ничего кроме развалин там не было. Как и в прошлый раз, я взял газету и прошёл чуть дальше остальных.

Немец лежал там, где я нашёл его в прошлый раз. Труп немца. В прошлый раз я позвал командира группы.

Думаю, что это изменение, на общей истории до сентября не скажется. Потому что в этот раз я никого не звал.

Я вытащил из кобуры убитого пистолет. Кобура была закрыта плотно, и оружие не заржавело и выглядело совершенно работоспособным.

Люгер Р08 с номером 793.

Я открыл магазин. Там оставалось пять патронов. В стволе патрона не было.

Патроны я высыпал в карман. Пистолет засунул за пояс брюк сбоку, и заправив сверху рубаху, пошёл к машине.

До училища добрался без приключений.

За прошедшее время все уже привыкли, что я не хожу играть в футбол, а занят математикой. И когда днём я шёл в класс, в казарме даже во время каникул мог находиться только дневальный. И ни кого моё поведение не удивляло. Врач называл это – «психологическая травма».

В классе я был один. Я научился разбирать и собирать свой пистолет. Проверил его работоспособность, взводя и стреляя без патрона. Я надеялся, что в нужный момент он не подведёт.

Летом учил математику и ловил рыбу. Рыбу ловили все. А по вечерам рыбу жарили на костре. Голодным было тяжело заснуть.

Наконец пришёл сентябрь.

В училище 4 сентября я оказался лучшим, что было вполне естественно и утром 11 сентября мы поехали в Харьков.

Ехали мы в грузовике, переделанном под небольшой автобус.

Дорога была ещё та. В Харьков мы приехали уже ночью 12.

Спать нас разместили вместе с группами других училищ. Это был класс на третьем этаже. Спали на матрасах, лежавших вдоль стен. Несмотря на мандраж перед задуманным, дорога так меня вымотала, что я сразу уснул.

Утром, в 6.00 нас подняли и погнали на зарядку. Свои книги и разобранный люгер, я оставил под матрасом, положив на матрас свой сидор и форму. Как и все.

Бегали мы в сапогах и трусах.

После зарядки нас отправили в баню.

После бани получили чистые трусы и портянки. Потом оделись и уже со своими сумками отправились в столовую.

В 9.00, нас отправили в класс второго этажа, дав полчаса на подготовку. А я отправился в туалет для учителей, на третьем этаже.

Зайдя в кабинку, я собрал, лежащий в кармане, люгер Обмотав его ствол тряпкой, отправился на первый этаж, тоже в учительский туалет.

В своём первом существовании я сразу отправился туда.

Туалеты в то время были без унитазов и даже бачков.