Шапель для Александры

Каждой осенью мы всегда выбираем день, чтобы приехать сюда, в Царское Село. Дивную красоту дарит старый Александровский парк в эту пору. Временами похожий на природный лесной массив, он предлагает сердцу тишину и покой. В терпком, пьянящем голову осеннем воздухе уже чувствуется приближение холодов, а с ними наступление скорой смерти для задержавшейся в парке зеленой листвы. Деревья медленно погружаются в сказочный сон, сыплют на землю золотом и багрянцем. В осеннем шорохе мы убеждаемся, что смерти в природе нет, есть только спокойная и мудрая вечность. Нужно только почувствовать ее и полюбить или прочитать о ней в строках Александра Сергеевича Пушкина:

 
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна;
Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет на лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет.
 

У Царского Села есть удивительное свойство каждый раз открывать для нас что-то новое и необыкновенное. Вот и сейчас мы замечаем на самой окраине Александровского парка среди верхушек деревьев незнакомую высокую башню с шатровой кровлей и часами – символом неумолимого времени. На самом верху башни виден флюгер с поющим петухом, напоминающем об отречении и раскаянии апостола Петра. Обычно так украшают башни протестантских храмов. Еще несколько шагов и перед нами отрывается полуразрушенная часовня в готическом стиле с зубчатыми стенами, стрельчатыми порталами-входами и узкими окнами на втором этаже. Теперь видно, что окна на башне слепые, ложные, как и многое другое, имитирующее в парке руины средневекового сооружения. Это павильон «Шапель» (франц. chapelle – капелла), построенный в 1825–1828 годах по проекту А.А. Менеласа. Впрочем, он таким и задумывался, как место романтического уединения и часть декораций для рыцарских игр царской семьи.

Капелла – небольшой католический храм или его часть, имела распространение также в англиканстве и лютеранстве. Возвышавшиеся среди зарослей Александровского парка острые шпили и башни создавали для окружающих иллюзию средневекового государства, по которому разбросаны затерявшиеся в пространствах жилища феодалов – сюзерена и его вассалов. Нагромождения гранитных камней, покрытых мхом, дополняли иллюзию открывшихся взгляду развалин. Особый романтический дух этого места был сразу оценен петербуржцами, появилось немало легенд. Рассказывали, что если опустится рука у мраморной фигуры Христа – Спасителя, установленной в помещении капеллы, то наступит конец света. Разные люди сообщали, что в капелле проводились тайные встречи мистиков и масонов. Позднее там стали собираться члены запрещенной ныне секты, а потом и вовсе бандиты, грабившие случайных прохожих. Получалось, что у каждого времени для башни находились свои романтические герои и особые события.

Божья мельница мелет медленно, но верно. С тех давних пор здесь многое сильно изменилось. Большая часть ценностей капеллы пропала бесследно, а оставшаяся навсегда переместилась в бездонные музейные фонды. После завершения последней реставрации подлинник флюгера с петушком установили под аркой внизу. От военного времени на нем остались следы от пуль и осколков. На шпиль башни подняли его воссозданную копию. Это напоминало посетителям о непростом времени для Царского Села и всей нашей страны. Тогда здесь стояли наши зенитные орудия, а потом сюда пришли немцы и стали использовать капеллу как свой наблюдательный пункт.

По узкой лестнице мы быстро поднимаемся на террасу капеллы. Здесь дует сильный ветер, качающиеся ветви деревьев кажутся совсем близкими. Теперь мы, словно птицы, видим парк с высоты. Дверь с террасы в капеллу открыта. Там еще не убрали последние строительные леса, но все основные работы уже закончены. По счастью стены капеллы не блистают кукольной новизной, реставраторы только разумно закрепили сохранившуюся часть шатровой потолочной росписи и не восполняли утраты. Получалось, что время все еще продолжало здесь жить. На месте прежней мраморной фигуры Христа – Спасителя теперь стояла статуя Девы Марии с плачущим младенцем, родившимся Христом. Ему еще только предстояло стать Спасителем, а его матери – Матерью всех христиан. Свет длинным лучом падал на фигуру Девы Марии из единственного стрельчатого окна и сразу притягивал к ней внимание. Изысканно исполненная из белого италийского мрамора фигура создавала иллюзию живого теплого тела, заключенного в длинные складки ниспадавшей одежды.

«Боже, какие у нее руки, как она держит своего ребенка!» – удивилась ты. Да, это были руки настоящей матери, они не только поддерживали свое дитя, они всегда обнимали и защищали его.

В небольшом помещении с устремленными вверх высокими стенами было ощущение неба и удивительно сильная акустика. Мне захотелось крикнуть или запеть, но ничего в голову так и не пришло. Какое-то полное растворение в увиденном пространстве.

Ты положила свой осенний букет к ногам Девы. Красные и желтые листья выглядели на белом мраморе совсем как цветы. Потом что-то поискала пальцами на дисплее смартфона и положила его рядом. Послышались торжественные звуки органа. Это была немного грустная и одновременно светлая музыка: «Ave Maria» Иоганна Себастьяна Баха. Спокойная в начале, в своей кульминации она звучала с мольбой, с волнением и горячо. Потом наступало успокоение и просветление. Оно приходило к нам, как слезы раскаяния, как ожидание продолжения любви.

Очень скоро мы выяснили, что в образе Девы Марии перед нами предстала умершая в 19 лет младшая дочь императора Николая I великая княжна Александра. Это было творение известного скульптора Ивана Петровича Витали, итальянца по происхождению и русского по воспитанию, языку и сюжету своих работ.

Судьба великой княжны трагична и очень похожа на сказку. Она обладала удивительно красивым голосом (сопрано). Ее музыкальное дарование было столь велико, что оно повергало в изумление даже опытных и профессиональных певцов итальянской школы и венских музыкантов. В ее голосе было что-то необычайно трепетное, теплое и волнующее. Седовласые профессора вокала из Рима и Берлина только восхищенно качали головами: «Это невероятно! В горле у русской принцессы живет соловей из эдемского сада, а из ее рук музыка течет, словно струи родника». По своему высокому положению она могла петь только в камерных гостиных Эрмитажа, на сцене придворного театра, будуарах и залах императорских дворцов. А еще княжна недурно рисовала, много читала, выбирая для себя романтическую поэзию Василия Жуковского, исторические и религиозные по содержанию книги. Правда, она так и не научилась свободно говорить на родном русском языке. Виной тому оказалась ее воспитательница – англичанка, с которой она проводила слишком много времени.

С раннего детства Александра привлекала общее внимание прелестью своей болтовни. Обладая богатой фантазией, она на ходу придумывала разные истории и легко переселялась в созданные самой образы. Она могла свободно вести разговоры с кем-нибудь из незнакомых людей совершенно как взрослая и, при этом, не казалась окружающим преждевременно развитой. В доме ее все любили, а дети придворных ее возраста просто обожали.

Говорят, что такая ранняя смерть – это привилегия особенно ярких и избранных натур. Будто Господь, услышав чистый ангельский голос, поторопится забрать ее в свое царство небесное. Первым на нездоровье княжны обратил внимание учитель пения, однако все придворные врачи поспешили успокоить венценосных родителей. Проницательный учитель – итальянец за это серьезно поплатился. Его отстранили от занятий с Александрой, и он был вынужден навсегда покинуть Россию. Меж тем врачи тогда проглядели признаки развития страшного заболевания – туберкулеза легких, или, как тогда говорили, чахотки. Это был самый настоящий приговор.

К этому времени Александра Николаевна превратилась в настоящую красавицу. Очень скоро на нее обратил внимание наследник датского престола немецкий принц Фридрих-Вильгельм-Георг-Адольф, сын ландграфа Гессен-Кассельского, получивший от императора Николая I предложение посетить Россию. Между молодыми людьми, словно искра пробежала, это была любовь с самого первого взгляда. Принц попросил ее руки и получил согласие, не возражали и родители Александры, хотя понимали, что дочери придется жить в Дании, с которой у России прежде не было близких родственных отношений.

Настоящая любовь между принцами и принцессами крови, отягощенных званиями, титулами, тронами и коронами – явление в Европе крайне редкое. Гораздо чаще им приходилось отказываться от нее пользу государственной целесообразности. Однако император Николай Павлович в любви разбирался изрядно и препятствий молодям людям чинить не стал. Он даже пожаловал избраннику своей дочери главную награду Российской империи – усыпанный брильянтами орден Святого апостола Андрея Первозванного, взяв тем самым, как гарант неприкосновенности европейских престолов, покровительство над крохотным немецким княжеством. Этой чести прежде удостаивались русские полководцы Александр Суворов, Михаил Кутузов, Петр Багратион, а также известные иностранные подданные: император Наполеон Бонапарт и герцог Веллингтон.

С этого момента мольберт с портретом возлюбленного принца занял главное место в девичьей комнате Александры. Конечно, она видела его тогда через поэтическую вуаль своих восемнадцати лет. Избранник великой княжны Александры, принц Фридрих, выпускник Боннского университета, морально и духовно заметно не дотягивал до ее уровня. Тогда она с удовольствием занялась его развитием, «читала с ним Плутарха, чтобы пример благородных мужей помог ему». Александра совершенно счастлива, как могло быть счастливым только юное влюбленное существо. Она еще ничего не знала о грозящей ей опасности. Иногда ее донимал затяжной кашель, но никто не придавал этому серьезного значения. Александру поили разными микстурами и укладывали в постель. Ее жених Фридрих, в чьих жилах текла кровь шведского короля Карла XII, навещал свою певунью-затворницу, обложенную подушками, с неизменною улыбкою и букетом свежих, еще нераспустившихся примул или гортензий.

Позднее мне удалось отыскать немало рисунков, акварельных и написанных маслом портретов великой княжны, изображавших ее в разные годы жизни. На многих из них лицо у Александры получилось очень живым. Черты его показались мне не совсем правильными, но это была особая, своеобразная красота. Она никого не могла оставить равнодушным. На всех портретах обращала на себя внимание ее необыкновенная осанка, а точнее, «музыкальная посадка» и постановка рук, скрытая за ними певучесть и девическая гармоничность ее души. Все это можно было прочитать даже в мраморном изваянии скульптора Витали, где статуя выполнена в полный рост, стоящей на облаках. Профиль лица получился совершенно ее, и сходство показалось мне поразительным.

Скоро сыграли их свадьбу, и все строили планы на будущее. Александра на балу была столь весела и обворожительна, что ее близкие снова забыли о робких предостережениях докторов. Только и было разговоров, что скоро улетит русский соловушка в чужие земли. Никто не думал, что эти далекие дали могли стать Небесными. Родители все еще отчаянно надеялись увидеть свою младшую дочь полностью здоровою.

Меж тем молодые уже ждали прибавления в семье, мечтали о мальчике, которого они назовут в честь деда Вильгельмом. Как иногда случалось, будущая мать в ожидании своего часа расцвела необычайно. Даст бог, чтобы все ее прежние хвори растаяли без следа, в этот миг кроветворение в организме женском менялось. Однако болезнь Александры дальше только прогрессировала. В ночь с 28 на 29 июля 1844 года начались схватки, свидетельствовавшие о преждевременных родах. Ребенок появился на свет шестимесячным. Она услышала его плач и была счастлива. Это стало последней радостью в ее земной жизни. Лютеранский пастор тут же крестил младенца под именем Фриц-Вильгельм – Николай. По свидетельству родных ребенок жил до обеда. Александра после рождения сына уснула, а «…в четыре часа пополудни она перешла в иную жизнь. Вечером она уже лежала, утопая в море цветов, с ребенком на руках, в часовне Александровского дворца».

В ночь после похорон и панихиды принц Фридрих-Вильгельм ступил на борт парохода «Камчатка». Корабль с молодым вдовцом, загруженный царскими сокровищами, полученными им в качестве приданого, отчалил от стенки Кронштадтского порта и взял курс на Данию. Трудно было представить его горе и растерянность. В одночасье он потерял новорожденного наследника и горячо любимую жену. Петергоф, в котором он был помолвлен год назад, навсегда растаял в дымке белой ночи.

Через шесть лет после смерти великой княгини в Царском Селе появилась небольшая часовня, внутри которой была установлена известная нам статуя Александры Николаевны с плачущим ребенком на руках. Для многих это выглядело символичным. Здесь она родилась, здесь провела свои самые последние часы. Не знаю, может под воздействием нашего настроения, в какой-то момент нам обоим показалось, что княжна держала в своих руках мертвого ребенка, но еще не понимала этого. Совсем другая весть о Спасителе, его не было. Потрясенные, мы долго не говорили об этом друг другу. Так чужая боль входила в наши сердца.

Из переписки, сохранившейся в архиве, известно, что идея памятника в виде открытой часовни с памятником принадлежала самому императору. Николай Павлович «шапель сию… желал иметь в таком роде, как имеются в Италии по дорогам», выбрал место для нее и, приехав в Царское Село, «указал направление монумента». Выбор места был обусловлен тем, что здесь поблизости великая княжна любила сидеть на берегу пруда и кормить ручных лебедей. Резную сень, украшенную византийским орнаментом, выполнил петербургский мраморных дел мастер итальянец Пауль Катоцци. На фризе и боковых стенках были начертаны изречения из Евангелия. На верху ажурной крыши находился крест, что придавало памятнику вид часовни. Названная впоследствии «Малою Шапелью», часовня до наших дней в Царском Селе уже не сохранилась. Мраморная скульптура в 1920-е годы была передана на сохранение в Русский музей. Теперь она снова обретала жизнь в возрожденной реставраторами Шапели. Хорошо бы вернуться сюда в июне, через пару лет, когда здесь в полную силу зацветут посаженные рядом кусты сирени французских сортов «Мадам Лемуар» и «Шарль Жоли», чтобы с их запахом вдохнуть удивительный тонкий аромат того бесконечно далекого от нас времени…

Говорят, что император Николай Павлович воспринял тогда безвременную кончину любимой дочери, как расплату за пролитую им русскую кровь на Сенатской площади. Что же, не однажды случалось в истории, когда за совершенные грехи и ошибки родителей приходилось расплачиваться их невинным детям и внукам: «…И было ко мне слово Господне: зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу, говоря: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина?»» Мне тогда подумалось о том, что перед Высшим судом мы все одинаково равны, холопы и помазанники божьи. Даже сам не заметил, как разглядел в своенравном самодержце обыкновенного отца, любящего и глубоко страдающего.

Уходя из Александровского парка, мы увидели у пруда рухнувший на землю огромный дуб. Его израненное, покрытое защитными пломбами старое могучее тело постепенно истлело внутри и не выдержало напора сильного ветра. Упавшая зеленая крона все еще продолжала жить, а ствол уже пилили на части, обнажая многолетние годовые кольца. Оставшийся на крепких корнях кричащий обломок ствола, был похож на протянутую из земли руку с открытой ладонью. Кто знает, может быть, он тоже помнил эту печальную историю и старался привлечь внимание, чтобы успеть рассказать нам что-то очень важное…