Вопросы следовали один за другим, так что лейтенант едва успевал отвечать. Он был немало смущен сначала тем, что адмирал обнаружил грязь на вверенном ему корабле, а после уже таким вниманием высокого начальства к технической и даже бытовой части службы ее экипажа. Но это был явно не праздный интерес большого начальника. По вопросам чувствовалось, что Рожественский хочет понять, насколько серьезную силу представляет собой этот принципиально новый и не освоенный еще в должной мере вид оружия^[3].

Закончив осмотр лодки, офицеры поднялись на борт плавбазы и продолжили беседу уже за обеденным столом, где к ним присоединились также прибывшие по вызову командиры лодок, стоящих в заводе на ремонте и достройке. Командующий слушал своих собеседников очень внимательно, как обычно отмечая что-то в блокноте.

Выяснилось, что кроме «Сома» в крепости имеется еще две боеготовые лодки. «Фельдмаршал граф Шереметев», приписанная к гвардейскому экипажу, несет дозорную службу у острова Аскольд, а «Касатка» ждет очереди на ремонт, так как на самой «Шилке» не то что ремонтироваться, а даже жить затруднительно. Еще одна лодка, «Скат», готовится к практическим стрельбам и пока еще только осваивается экипажем. Сегодня с утра она вышла в учебный поход к острову Попова. «Дельфин» пятого мая поврежден взрывом паров бензина и не боеспособен. Подлодка «Налим» уже полностью прошла курс боевой подготовки, но после произошедшего девятого мая взрыва аккумуляторной батареи ждет новых аккумуляторов и в море не выходит. Ее экипаж временно используется на строительстве береговых укреплений. В течение одного-двух месяцев ожидается введение в строй двух лодок типа Лека – «Осетр» и «Кефаль», если не будет задержек с поставками, каковые уже случались неоднократно. Их экипажи уже сформированы, но в данный момент также задействованы где-то на берегу.

На вопрос: «Насколько серьезен необходимый уже боеспособным лодкам ремонт?» командующему ответили, что все работы можно выполнить за день, максимум полтора. На «Касатке» после переделки балластных цистерн нужно устранить выявленные небольшие недостатки, а на «Скате» починить привод горизонтального руля, но лодки уже неделю стоят в очереди. Там же в заводе с начала мая почти не ремонтируется лодка «Дельфин». И так продвигавшиеся не слишком успешно работы с приходом эскадры вовсе встали.

Выслушав все это, Рожественский нахмурился, затем сказал: «Предлагаю вам в трехдневный срок, а лучше еще раньше собраться всем отрядом и составить записку с указанием всего необходимого для скорейшего приведения в полную боеготовность всех имеющихся лодок. Все подводные лодки сводятся теперь в отдельный отряд подводного плавания. Кого назначить старшим, решите сами. С несения дозорной службы ваш отряд снимается. От строительных и прочих работ на берегу, безусловно, тоже. В ближайшее время получите в качестве базы госпитальное судно «Кострома», где будете иметь гораздо больше возможности для полноценного отдыха.

Из порта «Кострома» перебазируется в бухту Новик, для соблюдения секретности. Ремонт и обслуживание техники отряда поручим плавмастерской «Ксения». Вам надлежит теперь максимально сосредоточиться на боевой подготовке и разработке тактических приемов применения подводных лодок. Вопросы взаимодействия с другими отрядами в процессе боевой подготовки согласуете через штаб. Всемерное содействие со своей стороны я вам обещаю, но и от вас жду многого и надеюсь на вас!»

После чего тепло простившись, отбыл на свой флагман.

Было уже совсем темно. На пути в бухту Новик катер трижды останавливали дозорные суда, что каждый раз вызывало улыбку одобрения у Зиновия Петровича. На «Орле» Рожественский затребовал к себе уже вернувшихся с полигона артиллеристов для доклада о результатах сегодняшних стрельб.

Их доклад по противоминной артиллерии был так же неутешителен, что и предыдущий. 75-мм снаряды пробивали стальные конструкции с минимальным ущербом для них, взрываясь далеко не всегда, 47-мм гранаты взрывались, но их мощности было недостаточно для нанесения серьезных повреждений атакующим миноносцам. А заряда 37-мм снаряда хватало лишь на то, чтобы расколоть его корпус или даже просто вырвать донный взрыватель. Никаких разрушений произвести он был не в силах. Осколки просто падали и ничего не пробивали.

Разглядывая схемы и зарисовки, слушая Берсеньева, командующий все больше мрачнел. Потом приказал ускорить работы со снарядами, а на полигоне использовать для опытных стрельб один из трофейных миноносцев, поскольку это позволяло без сооружения макетов, на что требовалось время, произвести натурные испытания доработанных снарядов уже через два дня.

Затем флагманский артиллерист приступил к докладу о результатах испытаний мелинитовых и «улучшенных» пироксилиновых «старых» стальных снарядов, выпущенных из устаревших орудий, аналогичных установленным в барбетах и казематах «Нахимова» и «Наварина». Начинка снарядов состояла из французского мелинита и флегматизированного пироксилина 12–15 %-ной влажности, а взрыватели заменили трубками Барановского. Стреляли с той же дистанции, но картина была уже совсем другой.

Шестидюймовые снаряды производили значительные разрушения. Старая деревянная баржа-мишень после такого попадания лишилась кормы, разбитой напрочь силой взрыва. От попадания 203-миллиметрового фугасного снаряда коечные сетки, закрепленные на берегу, перебило пополам, скрутив в жгуты их обшивку, а за ними во влажной почве образовалась воронка диаметром около 4 метров.

Уверившись, хоть и не до конца, в безопасности стрельбы, руководивший учениями флагарт Берсеньев решил рискнуть. По его распоряжению, припасенный на всякий случай двендцатидюймовый снаряд доставили на борт «Наварина», дымившего на якоре рядом с полигоном, и зарядили в правое орудие носовой башни. Заряд пороха был подобран таким образом, чтобы при выстреле с четырех кабельтовых стальная граната при подлете к цели имела скорость как при выстреле с трех миль.

Уже под вечер все хлопоты были закончены, и в сумерках наваринский главный калибр произвел пробный выстрел по сваленным в солидную кучу старым железным конструкциям. Снаряд удачно попал в старый огнетрубный котел, который в результате разорвало со внутренней стороны, буквально вывернув на изнанку. При этом входное отверстие также разорвало, сделав рваную пробоину с вывернутыми наружу краями, крайне неудобную при заделке в море подручными средствами. А крупные осколки прошили металлические конструкции не только вокруг, но даже и в полукабельтове от места разрыва. Подобный эффект, правда, в разы слабее, уже наблюдался при разрыве восьмидюймовой стальной бомбы. В то время как на меньших калибрах совершенно сходил на нет.

Эти результаты уже вселяли некоторый оптимизм. Опыты с такими снарядами решили продолжать и далее, с целью выяснения их надежности и безопасности для своего корабля. Также решили проверить и доставленные из Севастополя трубки Барановского, установленные в снаряды еще в походе. В цусимском бою отмечалось частое несрабатывание таких взрывателей. Для проведения непрерывных опытных стрельб, согласно составленному артиллерийской комиссией графику, на полигон выделялись дополнительно по одному шестидюймовому и девятидюймовому орудию Обуховского завода и одна 152-миллиметровая пушка системы Канэ с необходимым количеством боеприпасов и соответственным увеличением штатов полигона.

Расставшись со старшим флагманским артиллеристом, Рожественский занялся изучением аналитической записки капитана первого ранга Брусилова, названной: «Возможные варианты развития наступательных действий флота на японских коммуникациях, опираясь на базу Владивосток». Этот офицер был назначен командиром крейсера «Громобой» после ранения Дабича в бою с крейсерами Камимуры. Но получив назначение только к концу февраля 1905 года, прибыл во Владивосток уже после ухода своего корабля к Рожественскому.

Оказавшись в опустевшей базе, только что покинувший пост начальника стратегической части в одном из отделов Главного Морского штаба Лев Александрович, опираясь на свой предыдущий опыт службы в должности флаг-капитана начальника эскадры Тихого океана и плаваний на «Рюрике», «России» и миноносцах, занялся теоретическими проработками. К своей работе он смог привлечь офицеров из штаба и капитанов пароходов, хорошо знавших театр боевых действий и оставшихся на берегу.

С приходом эскадры эти разработки были изучены уже штабом Рожественского, также занимавшимся подобной работой на переходе. В итоге, в результате взаимодополнения двух совершенно разных теоретических выкладок, получился вполне законченный основательный документ.

В попавшей на стол командующего записке уже были обобщены предложения всех офицеров эскадры, штаба, а также ветеранов отряда крейсеров и командиров миноносцев, заслуживавшие внимания и дальнейшей проработки. А также учтен последний опыт океанского плавания современных боевых кораблей, без возможности портового обеспечения.

Из всех вариантов самым эффективным, в плане нанесения ущерба противнику, признавался выход на оперативный простор южнее Цусимы, но при этом возникали естественные сложности со снабжением, так как подобный рейд должен был осуществляться значительными силами и быть достаточно продолжительным, чтобы оказать заметное влияние на японские военные перевозки. Русских баз южнее Владивостока не было, а бункеровка в нейтральных портах представлялась рискованной и затруднительной, учитывая значительное британское присутствие в регионе.

В записке предлагался вариант временной оккупации одного из островов архипелага Рюкю под угольную станцию, со снабжением углем и прочими припасами из Сайгона. Это должен был быть остров с подходящей гаванью для стоянки крупных судов, достаточно удаленный от судоходных путей и не имеющий телеграфной связи с основной Японией. Самой подходящей кандидатурой, с навигационной точки зрения, выглядел остров Окинава, но он не подходил из-за проходившей через него телеграфной линии Нагасаки – Формоза. Впрочем, и без Окинавы найти укромную бухту для перегрузки угля среди множества этих островов, частью не обитаемых, не так давно аннексированных Японией, было вполне реально.

По данным штаба, полученным от командира интернированного в Сайгоне крейсера «Диана» капитана первого ранга Ливена, там на береговом складе и 15 пароходах уже имелось около 39 000 тонн угля. Еще какое-то количество было закуплено Гинзбургом в конце апреля в Шанхае и также вывезено пароходами в Сайгон. Это еще примерно 20 000 тонн. А последнюю партию купленного в Шанхае угля, по непроверенным пока данным около 50 000 тонн, англичане арестовали на берегу, не дав погрузить.

Таким образом, уголь южнее Цусимы был. Оставалось лишь организовать встречу угольщиков с рейдерами, что было весьма не просто, учитывая возможности связи, навигации и погодные условия. Этот вопрос требовал серьезной проработки и зависел от многих, пока не определенных факторов. В первую очередь от готовности к рейду наших крейсеров. Поэтому его окончательное решение отложили до прояснения ситуации, продолжив работу по отработке способов связи с угольщиками. Вероятные трудности с согласованием действий из Владивостока и Сайгона были вполне разрешимы по средством телеграфа, работавшего вполне надежно.

Организацией угольного конвоя в Сайгоне, по планам штаба, должен был заняться светлейший князь А.А. Ливен, уже занимавшийся наймом пароходов для снабжения второй эскадры ранее. Этот распорядительный офицер, после прихода туда смог навести должный порядок как на складе, так и в порту, наладив дружественные отношения с местной колониальной и военной администрацией, весьма нам симпатизировавшей. Что в достаточной мере проявилось во время стоянки в Индокитае. Кодовую телеграмму о подготовке к выходу в море по первому требованию нескольких пароходов ему планировали послать сразу после прояснения ситуации, а пока с нарочным решили отправить соответствующий приказ штаба флота и особо секретные рекомендации и коды для телеграфного сообщения с Владивостоком и Петербургом.

Уже готовившийся выехать к князю Ливену офицер походного штаба Рожественского мичман Ростамович попутно должен будет доставить свежую штабную корреспонденцию нашему военному представителю в Шанхае полковнику Десино. А также отправить оттуда один из наших пароходов на встречу со вспомогательными крейсерами для передачи им приказа о скорейшем возвращении во Владивосток и инструкций на переход.

Вторым вариантом действий на вражеских судоходных трассах был прорыв наших крейсеров и пароходов-рейдеров в Тихий океан через пролив Цугару. Этот прорыв был возможен, но имел бы лишь набеговый характер, так как действия нашего флота не могли распространяться много южнее Токийского залива, опять же из-за отсутствия передовых пунктов снабжения, что уже подтвердилось рейдом владивостокских крейсеров в июле 1904 года. Грузить уголь в Тихом океане с борта другого судна было не реально по погодным условиям. Несмотря на большой международный резонанс, это все же было кратковременное и не достаточно эффективное воздействие.

Вопрос увеличения времени нахождения наших рейдеров у вражеского Тихоокеанского побережья можно было решить вахтовой службой в тех водах наших больших пароходов-крейсеров. Обладая гораздо большей автономностью и сменяя друг друга для необходимого ремонта и бункеровки хоть во Владивостоке, хоть на островах Рюкю, они могли организовать постоянные дозоры на основных судоходных трассах.

В качестве угольной станции для подобной, фактически автономной экспедиции, предлагалось использовать Порт Лойда на островах Бонин, к югу от Токийского залива, куда можно было отправить несколько пароходов с углем и прочими видами снабжения из того же Сайгона. Однако в этом случае признавалось, что действия одних вспомогательных крейсеров на восточных подходах к внутреннему японскому морю и Токийскому заливу были слишком рискованны.

К тому же крейсерство у Тихоокеанского побережья, из-за огромной протяженности коммуникаций не могло перекрыть полностью движение судов этими маршрутами. К тому же оно не оказывало почти никакого влияния на снабжение японских армий в Маньчжурии и на подвоз сырья и промышленной продукции из Европы через порты острова Кюсю и Симоносекский пролив, где шел основной грузопоток, а следовательно, и на ход войны в целом влияло не слишком сильно, при значительном риске всей операции и огромных затратах. Поэтому этот вариант признавался менее целесообразным.

Существенно усилить давление на японские войсковые коммуникации между метрополией и портами Кореи и Китая было возможно лишь при резком сокращении расстояния до них, то есть при оккупации Цусимы. При всей, кажущейся невероятности этой идеи, её реализация сулила колоссальные преимущества. Одновременно прерывалась прямая телеграфная связь японских армий в Корее и Маньчжурии с метрополией, осуществлявшаяся по кабелям, шедшим через этот остров, а пути подвоза снабжения оказывались под ударом не только крейсеров, но также и наших легких сил, в том числе миноносцев и даже возможно подводных лодок. Более того, при базировании передовых отрядов флота на Цусиму становились досягаемыми даже такие крупные пункты снабжения армии маршала Оямы, как Чемульпо, Порт-Артур и Дальний.

В то же время сразу возникала проблема снабжения столь удаленного гарнизона. Однако в этом случае безопасность наших коммуникаций довольно надежно могла быть обеспечена при контролировании северо-восточного корейского побережья вплоть до Гензана, что теперь было вполне реально, и при нейтрализации японской базы Майдзуру в заливе Вакаса.

Ни в Корее, ни в заливе Вакаса крупных сил японского флота никогда раньше постоянно не базировалось, поэтому нейтрализация этих пунктов внезапным ударом или даже овладение ими (как предлагалось в случае с Гензаном) было вполне выполнимо. Однако требовалась основательная разведка и подготовка.

Даже в случае, если Цусиму в итоге придется оставить, подобный рейд нанесет непоправимый ущерб имиджу Японской империи. Но при этом необходимо провести полноценную организованную эвакуацию, чтобы это не было похоже на бегство и разгром.

Отложив штабные выкладки, Рожественский начал раскладывать на столе большую карту, прилагавшуюся к записке и склеенную из нескольких, так как ни одной подходящей, охватывавшей весь предполагаемый театр боевых действий, просто не было. Но на столе она не поместилась, и ее пришлось расстилать на полу. Масштаб мысли штабных стратегов и охватываемые войной территории впечатляли! Снова взявшись за записи и вооружившись линейкой, Зиновий Петрович продолжил изучение, порой отходя от карты подальше, чтобы окинуть взглядом всю картину.