Летели шпаной

Минут через двадцать, как я приехал на радиостанцию, раздался гул с неба. Самолеты. Чёрная от края неба до края туча двигалась из-за сопок со стороны Монголии. Но почему-то не ровным строем – один высунется, другой дёрнется. Нет равномерного хода. Может, истребители сопровождения не могли сдержаться, выскакивали, ломая линию… Уличной шпаной двигалась авиация на Хайлар… Слухи до этого ходили, будто советские сбрасывали листовки, грозились в них разбомбить город, мирным жителям лучше уходить.

И как посыпались бомбы! Как стали рваться!..

Японцы заставили в Хайларе возле каждого дома выкопать траншею в форме буквы «Г» – на случай бомбёжки прятаться в землю. Учения проводились, сирена завоет на жуткой ноте, население выскакивает из домов и падает в щели…

На радиостанции тоже траншею соорудили… При подлёте самолетов все рванули к ней – не учебная тревога, за углом не отсидишься – человек тридцать желающих набралось, а на всех не хватает укрытия… Опоздавшие не вмещаются… Рядом бегают, суетятся… Я сначала резво в траншею упал, лежу на дне, а приятного мало – песок за шиворот, в уши сыплется, я и выскочил наверх… Дурак, конечно, комфорт ему при бомбежке подавай… А если бы бомба рядом жахнула? Одна, как я из траншеи вылез, минимум на полтонны упала в километре от радиостанции. Здоровенная чушка, может и 1000-килограммовая… Показалось – сапоги, пиджаки, доски подняло взрывом высоко над землёй, а потом полетели по сторонам лохмотья…

Над городом, страшно смотреть, что творилось – от дыма черным черно, бомбы одна за другой летят. Брёвна вверх, как спички, швыряет… Листы железа сначала вверх бросит, потом, падая, они планируют…

В самом Хайларе никаких военных объектов не было. Укрепления в сопках вокруг города понастроены, туда почему-то ни одной бомбы… Всё на город… Причём большей частью – где русские жили…

Когда я только приехал на радиостанцию, японец из техников ко мне подбежал и попросил велосипед. У него в Хайларе жена и дети остались, плачет, буквально обливается слезами. Женькин был велосипед, но я разрешил. Как же не дать. Японец только уехал, и началась бомбёжка. Он обещал быстро вернуться, а нет и нет. Я тоже волнуюсь, как там в Хайларе? Пусть жены с детьми не имею, зато папа и брать. Одна волна самолётов отбомбилась, за ней вторая пошла, потом третья… Чёрный дым над городом, пожары начались…

Чуть стихло, я бегом на мост. Думаю, будь что будет…

«Господи, – прошу на ходу, – спаси и помилуй! Господи, оборони моих родных! Защити от всяких бед!»

Бегать не в диковинку, постоянно тренировался. И сейчас гимнастикой занимаюсь, никогда не бросал. Подбегаю к городу. Одни дома целёхонькие стоят, другие в пламени, воронки кругом, на дне вода… От некоторых домов следа не осталось, как слизало. Боже, думаю, неужели наш уничтожило? Что с папой и Женькой?

Подбегаю к Зеленому базару. Огромный базар, всё население города туда ходило. Китайцы продавали редиску, перец, помидоры, капусту. Они искусные огородники. Привозили товар рано утром на быках. Как раз перед самой бомбёжкой подвезли… Подбегаю к базару, а он разбомблён, быки убитые валяются, брюхо у каждого почему-то неестественно раздутое…

На месте парикмахерской Гамала воронка.

– Вы меня грузином считаете, – говорил Гамал, – а я не грузин, я – мегрел.

У меня волосы до лагеря были густые, сплошная масса, как ни приду стричься, Гамал всегда весело ворчит:

– Разве у тебя волос, дарагой?! У тебя во-о-о-о-лосы! Тебя расчесать – это не продраться! Постричь – это семь потов мученья!

Бегу дальше, недалеко от базара стоял таинственный двухэтажный дом с красивой верандой, обнесённый высоченным кирпичным забором, ворота всегда закрыты. Высокого ранга японец жил. Изредка выезжала машина, стёкла на дверцах обязательно зашторены. Впереди пассажиром могла сидеть японка… Ворота у дома нарастапашку, всё забросано комьями земли, дёрном… И два шикарных кожаных, ремнями перетянутых чемодана… На них тоже куски земли… Видимо, несли и бросили… Увидели приближающиеся бомбардировщики – прыгнули в машину… У меня первая реакция – схватить бесхозное добро. Шикарные чемоданы… Ничьи, удрапали безвозвратно хозяева. Потом думаю: а если из дома выскочит япошка с винтовкой, они свирепствовали не только по отношению к китайцам… И я ходыля мимо трофейного добра.

Бегу, а воронки то там, то здесь. Густо бомбили район. Бегу, в голове мысль стучит: неужели наш дом снесло?

Осталось за угол повернуть, но дорогу перегородила воронка, самое малое пять-шесть метров диаметром, в ней вода, оббегаю… И от сердца отлегло: слава Богу, наш дом целый. Калитка закрыта. Не помеха, схема отработана: встаю на лавочку, затем на столбик от калитки… Перемахнул забор, Байкал – пёс-дружище, любимец и баловень – ко мне бросился, жмётся бедняга, крутит головой, хвостом мотает. Всем собачьим видом говорит: бросили на произвол, а тут такое началось… Двери на веранде закрыты, на них мелом крупно написано: «Юра, мы в Кудахане».

За Хайларом, как железную дорогу перейдёшь, стоит круглая сопка и ровная, как насыпанная. Её всё хотели копать, говорили, в ней что-то захоронено. Рядом озеро, туда мы на рыбалку ходили. Отличные караси водились. Озеро то прибудет, то резко уйдёт надолго, и тогда по берегам скелеты карасей. Вблизи озера русские построили посёлок, назвали Кудахан, километра три от Хайлара.

Я нет сразу сорваться к своим, бросился добро спасать. Сосед подошёл, я ему: помоги буфет вынести. Что мне в голову ударило? У нас был отличный буфет. Красного дерева. Цветные стёкла… И тяжеленный… Вытащили, посреди двора поставили. Будто дом наш имеет стратегическое значение, целиться будут исключительно в него, что во дворе, не тронут. Из-за буфета спину потянул. Как арестовали, несколько дней маялся… Вызовут на допрос – я еле сижу…

Вышли с соседом на улицу, а по ней густая колонна движется, друг другу на пятки наступают русские, японцы, китайцы, татары, тут же дети… Все тащат тюки, мешки, чемоданы… Уходят хайларцы из города, пока снова бомбёжка не началась… Часть этой лавины в Кудахан зашла, переполнили все дома, кто-то во дворах расположился… Остальные по заимкам рассредоточились, китайским деревням…

Смерш

Советские танки, совершив двухсоткилометровый бросок, подошли 10 августа к Кудахану. Папа нас с Женькой отправил встречать танкистов. Ещё шла стрельба, японцы отчаянно воевали. Но под Хайларом не оказали достойного сопротивления… Основные силы Красной Армии ударили в Приморье, в районе озера Ханка. Там шли ожесточённые бои… К Хайлару советские войска через Монголию прошли. Японские доты ожесточённо сопротивлялись. «Катюши» как дадут залп по сопке, по дотам. Сопка вся чёрная и никаких разрушений. Настолько всё забетонировано. Дым рассеется, японские пулемёты, артиллерия снова заводят свои песни… Ничего Красная Армия поделать не могла, пока японцы сами по капитуляции не сдались…

Советские танки к Кудахану подошли, на окраине остановились. Папа натолкал нам с Женькой в карманы водки: встречайте танкистов! Нам интересно. Второй раз встречаемся с Красной Армией. Первый был в 1929 году, во время советско-китайского конфликта. Нас тогда на машине русские катали, а тут танки со звёздами на башне, «катюши». Подходим к группе солдат, здороваемся. У тех глаза на лоб от чистейшего русского языка в Китае. Откуда русские? Объясняем:

– Мы не азиаты, азиаты – китайцы, японцы, а мы европейцы, мы такие, как вы, – русские.

– Как здесь очутились? – спрашивают.

Начинаем описывать историю:

– Был Китай, Россия договорилась с ним построить железную дорогу, чтобы кратчайшим путём из Читы попадать через Маньчжурию во Владивосток. И ещё из Харбина до самого Дайрена. Дайреном порт Дальний называли. Построили дорогу, и 100 лет она должна была принадлежать России, но раньше времени отдали, как Япония заняла Маньчжурию, образовала государство Маньчжоу-Го.

– А-а-а, – говорит старшина-танкист, чернявый, на щеке рубец от шрама, – мы читали, Советский Союз продал свои права.

– Даром, можно сказать, отдал КВЖД.

– И вы что, строили эту железную дорогу?

Рассказываем:

– В конце прошлого века привезли сюда специалистов из России, среди них и наши бабушка с дедушкой. Русские в кратчайшие сроки построили КВЖД. Можно сказать, на пустом месте появилось много станций и города: Харбин, Хайлар, Цицикар, Ханьдаохэдцзы… В 1898-м начали строить, а в 1903-м по всей дороге пошли поезда.

Они удивляются:

– Вы так хорошо говорите по-русски. Не хуже нас.

– Русский язык для нас родной, в Маньчжурию из России приехали учителя, профессура. Были организованы средние и высшие учебные заведения, в которых работали даже академики. Здесь мы окончили русские школы, получили высшее образование. Наши специалисты выезжают работать в Америку, в Австралию, во Францию. Мы здесь родились, мы внуки тех, кто первым приехал в Маньчжурию.

Они рты разинули, слушают. Но видят, что мы не с пустыми руками, из карманов горлышки бутылок торчат.

– Ладно, – старшина-танкист аппетитно потёр рука об руку, – соловья баснями не поят, а ну-ка открывай!

Сам из кармана достаёт алюминиевый складной стаканчик, коротким движением раз – и выдвинул на четыре этажика:

– Наливай свою китайскую!

– И водку здесь русскую делали, – наполнил я стаканчик.

Он сунул мне в лицо стаканчик:

– Пей!

Не доверяет. Я выпил.

Женьке налил:

– Теперь ты за победу Красной Армии!

После этого с большим аппетитом пошли глотать наши многочисленные слушатели один за другим… Только-только всей «аудитории» хватило по разу… Папа как знал, по четыре бутылки нам выделил…

– Ещё есть? – спрашивают.

– Нет, – отвечаем, – кончилась.

У солдат только аппетит разыгрался.

– Где можно взять? – спрашивают.

– В магазине, – говорим.

– О, пошли-пошли! – зашумели с энтузиазмом.

Советские войска начали осваиваться на новой территории. Во второй половине дня к нам в дом в Кудахане, мы у родственников остановились, заходит полковник. Не утомлённый войной. Розовощёкий, в плечах крепкий. Поздоровался и по-командирски к делу:

– Вот у меня армия, надо кормить!

Папа за словом в карман не лез:

– А вы что без продовольствия воюете?

– Какие там продовольствия? – полковник парировал иронию. – Нам скомандовали: скорым маршем вперёд, пока Квантунская армия не очухалась! Там всё достанете! У японцев богатейшие базы!

До вражеских запасов муки они добрались, но хлеба японцы не оставили в буханках, надо организовать выпечку.

– Не подскажете, – спросил, – как организовать выпечку хлеба?

– В Кудахане, – говорю, – есть русские печи, можно попробовать.

Домов десять мы объехали с полковником. Женщины никто не отказался печь хлеб для Красной Армии. Я вёл переговоры. Причём предстояло печь хлеб в две смены – днём и ночью. Им подвезли муки…

Я свою миссию выполнил, полковник выразил благодарность от имени Красной Армии. Руку мне пожал, спросил при этом:

– Может, вам муки надо? Дадим мешок-другой!

– Зачем она мне…

Время уже было позднее, распрощавшись с полковником, отправился я к родственникам. Иду и мечтаю: эх, сейчас растянусь на кровати, высплюсь после стольких треволнений…

Не знал, ой как не скоро, смогу снова спать на простынях.

А темень кромешная. Вижу – по дороге кто-то навстречу движется. Силуэты. Сходимся. И резкий голос из темноты:

– Кто идёт!

– Я, – говорю.

– Кто «я»?

– Филиппов.

– Так это же мой Юра! – раздался радостный голос папы. – Сын мой!

Крестили меня Георгием и по всем документам – Георгий. Но дома звали Юрой. Только Юрой. Ко мне подходит офицер, капитан:

– Вы Филиппов Георгий Николаевич?

– Да.

С ним два автоматчика-пэпэшатника. Капитан к папе повернул голову:

– Отец, отправляйтесь домой, сын проследует с нами, кое-что надо выяснить.

И повели меня, не по тротуару, а посредине дороги. С боков пэпэшатники, капитан сзади.

Девятого августа японцы напоследок вели аресты советскоподданных, а десятого августа уже советские стали арестовывать русских. Такой парадокс.

Плохо японцы подготовились к началу боевых действий, подрастерялись, как бомбардировщики налетели. Надо что-то с заключёнными тюрьмы делать. Решили первым делом уголовников, а сидела всякая мелкота, выпустить. За ними охрана сбежала. Политические не стали ждать особых распоряжений, тоже пустились в бега.

И в то же время японские особисты начали обходить дома и хватать русских мужчин, в первую очередь, кто советского гражданства. Если раньше придумывали – «радио советское слушал и другим рассказывал» или что-то подобное, чтобы записать в советские шпионы, а потом издеваться в тюрьме, выбивать показания, в последний день не утруждали себя поиском причин: русский, значит, враг. И расправились со всеми, кого успели схватить, с японской жестокостью – обезглавили.

С приходом Красной Армии их похоронили в братской могиле.

Вовремя папа с Женькой, как началась бомбёжка, убежали из города, не попали в лапы раздосадованных японцев… А меня советские взяли. Привели в китайскую школу в Кудахане. А там голые стены, парт нет – китайцы-крестьяне, пользуясь безвластием, порастащили. В большом пустом классе капитан передал меня полковнику, сам ушёл, полковник забрался на учительскую кафедру и стал задавать вопросы. Не скажу, что я испугался, когда меня капитан попросил «проследовать для выяснения». Мало ли. Грехов за душой не было. В политику не вмешивался, в боевых отрядах не состоял. Однажды японцы хотели поставить под ружьё, забрать в отряд Асано. В 1938 году японцы создали отряд из русских парней под командованием полковника Квантунской армии Асано, дабы использовать потом воинское соединение против Советского Союза. Японцам не хватало своих солдат, хотя их держали в огромном количестве в Маньчжурии. У Асано было несколько отрядов, под его командование мобилизовали не одну тысячу из числа русской молодёжи: кавалеристов и пехотинцев. Военные школы, готовившие бойцов отрядов Асано, были в Ханьдаохэндзы и под Харбином на станции Сунгари-2.

Призывы в отряды производились ежегодно. Меня тоже дёрнули… Открутиться не удалось. Полный вагон нашего брата из Хайлара призвали, а также из Трёхречья. Везут, ребята как на подбор молодые, здоровые и разнюхали, что около паровоза, мы следом были прицеплены, штабель ханжи – китайская водка, гадость неимоверная, 60 градусов. Противная и страшно вонючая. Из гаоляна гнали. Причём была в деревянных ящиках, залитых гудроном. Парни ушлые, исхитрились и на ходу утащили ящик, в проход заволокли, пробили дыру и давай веселиться… Японцы, сопровождающие поезд, зашли, посмотрели. Знают, что солдаты едут. Я думал, будут жалобы. Нет. И больше не заходили. В вагоне не передать, какой гвалт начался. Все кричат, перебивают друг друга. Я никогда не пил, а мне:

– Ты что, напился уже? Пей давай! На всех хватит! Когда ещё удастся! Как запрягут японцы…

Один пристанет, – уступишь, выпьешь, тут же другой с кружкой лезет: давай ещё… Набрался я до беспамятства и заснул на полу в чужом купе. И весь вагон пьяный до безобразия. И закуска не помогла, её полно у каждого было. Мне отец полную сумку набил – поросятина, курятина… Всё одно напились мы… Утром думал: подохну. У меня сердце никогда не болело… В Харбин приехали, медкомиссия, а сердце давит. Врачи не знают истоки болезни. Про ханжу не говорю. Консилиум японцы устроили. Один за руку меня взял, подвёл к остальным докторам:

– Какой из него солдат? Он сердечник!

И комиссовали.

Ускользнул от Асано. Нас ведь сразу взяли в оборот. Поселили в казармы на Сунгари-2, первая ночь прошла, утром командуют:

– Вылетай строиться!

Не выходи – «вылетай!» Младшие командиры вытурили на улицу. Выгоняли с командой «без последнего». А кто замешкался, последним выскакивал, тому – плёткой по спине. Да так жиганут, как рассказывали, целый день чувствуешь. «Без последнего» нас конвой в лагере из бараков выгонял. Могли к последнему так приложиться, калекой человека сделать… Выдали нам балахоны защитного, как японская форма, цвета с лошадьми возиться. И погнали бегом на конюшню. Закрепили за мной жеребца гнедой масти – звали его Беркут.

– Будешь, – говорят, – на водопой водить! Мыть, чистить! Скребки, щётки получишь.

Командовал нами казак, он в двадцатом году с белыми в Маньчжурию пришёл. Свирепый, рассказывали, мог и по зубам въехать в воспитательных целях.

Не успел я Беркута на водопой сводить, вызывают и ещё шестерых: немедленно в Харбин и по домам. Забраковали нас.

Приезжаю домой, поезд рано пришёл, ворота наши закрыты. Забор не маленький – два двадцать высотой. Я сейчас на скамеечку встаю, на столбик от калитки… Пёс Байкал, пока перелазил, загавкал на меня, а увидев, застеснялся, закрутился, дескать, извини, оплошал… Стучу, папа открывает, и руки у него опустились:

– Как? Какими судьбами? Сбежал?

Знал, из Асано не выберешься. Это как в армию – запекут на несколько лет. Очень переживал, как меня призвали, молчал, но страшно не хотел, чтобы под ружьём на японцев служил. Некоторым удавалось откупиться, мы не смогли.

Папа обрадовался, обнимает:

– Везучий ты, Юрка!

Не запятнал я биографию службой в японских частях. Вовремя ханжа подвернулась. В лагерях до изнеможения работал, но сердце не болело, как от той ханжи. Только сейчас стало пошаливать…

Советский полковник начал писать, я напротив него и через стол вижу на листке, что перед ним, крупными буквами стоит: «СМЕРТЬ». Меня жаром обдало. Заскакали мысли блохами: почему сразу «смерть»? Почему? Что я сделал? Полковник заметил резкую перемену во мне:

– Что с вами?

Я постарался бодрым голосом ответить, но получилось хрипло:

– Всё хорошо!

Не сознался в испуге. И засмеялся про себя, ещё раз бросив взгляд на листок. «СМЕРШ», – написано. Потом-то узнал, куда попал. СМЕРШ – смерть шпионам, контразведка.

Он говорит:

– Рассказывайте, всё, что знаете, что скроете – будет на вашей совести.

И я прочитал лекцию о КВЖД и русских в Китае. Полковник пару-тройку наводящих вопросов задал, потом крикнул лейтенанта, назвал несколько фамилий:

– Вызови этих сюда и всех свободных.

Застучали сапоги, класс заполнился офицерами – лейтенанты, капитаны…

Начал им рассказывать, что граф Витте, дальновидный министр финансов России стремился к партнёрским отношениям с Китаем. Ему и принадлежала идея постройки Китайской Восточной железной дороги через Маньчжурию на паритетных с Китаем началах.

Рассказывал не поверхностно, не как солдатам у танка, полковник попросил со всеми известными подробностями. Полковник сам вопросы задавал и офицерам сказал, чтобы спрашивали…