«Нет, это определенно какой-то бред! – опять воскликнул чиновник министерства. – Это уже слишком! Это, молодой человек, у вас не Пушкин, а какой-то Фрейд». Но тот визитер, с которым я, собственно, и вел разговор, вдруг осадил чиновника. «Нет, это не бред! произнес он, не скрывая радости, – а что касается Фрейда, так опять юноша попал в точку: фрейдизм на Западе – религия двадцатого века. Они там, на Фрейда молятся, как мы здесь на Иисуса Христа. Продолжайте работать в том же направлении, – похлопал он меня по плечу и добавил. Будьте уверены: публика в Эдинбурге воспримет ваше детище на ура». Комиссия удалилась.

У меня осталось двойственное впечатление: с одной стороны, я был рад, что меня похвалили эти высокопоставленные люди, а с другой стороны, я недоумевал, откуда они уже на следующий день знали обо всём, что здесь происходит? Во-вторых, откуда они знали дальнейшую судьбу моего спектакля, спектакля, в котором пока был отрепетирован лишь один проход и один монолог? Откуда они знали, что он непременно будет показан на Западе и обязательно в Эдинбурге?

Ответ на первый вопрос напрашивался сам собой: в труппе существует осведомитель. Но непонятно, зачем нужна информация от осведомителя ФСБ, когда сюда внедрен я – сотрудник того же ведомства. Двумя источниками пользуются в том случае, когда готовится очень серьёзная операция.

А вдруг этот спектакль и есть серьёзная операция? Не случайно во главе этого проекта изначально стоял человек, связанный с ФСБ, – покойная Алла Константиновна, как известно, с нами сотрудничала. Тогда становится ясно, почему этот сегодняшний визитер с умными глазами уверен, что мое творение непременно окажется на Западе – таков план операции. Вот, кажется, ответ и на второй вопрос. Алла Константиновна? Она или случайно выбыла из игры, или её силой заставили из неё уйти. Сейчас её функцию выполняю я. Смущает меня еще и то, что мой непосредственный шеф капитан Баталин не требует от меня отчетов о том, как идет расследование убийства прежнего режиссера. Я ничего никому не докладываю, и, похоже, что это тоже входит в чьи-то планы.

Итак, я – часть чьего-то замысла, я часть чьей-то игры, в которой я пока не только делаю все, что надо, но и больше и лучше, чем предусмотрено.

И в этот момент мой взгляд упал на примадонну, которая, как ни в чем не бывало, приводила в порядок свое лицо, находясь при этом точно за спиной того кресла, в котором буду должен расположиться я, когда, наконец, займу место за режиссерским пультом. У меня сразу отошли на второй план такие вопросы, как: чья это игра, в которой я участвую, в чём её смысл, внезапно я озадачился другим: если я так хорошо всё дела, как спецслужбы могут позволить убить меня какой-то маньячке? Нет, такого позволить они не могут. Вероятно, для того чтобы меня от неё защитить, в труппу и внедрён второй сотрудник спецслужб. Но вчера-то она меня только чудом не траванула! Куда он тогда смотрит, этот козёл? Уж лучше о своей безопасности мне позаботиться самому. Отсюда вывод: мне никак нельзя находиться рядом с ней. Вчера я улизнул с режиссерского пульта на сцену. А сегодня? А сегодня на сцену надо отправить её, а самому усесться за пультом, а то у меня после вчерашней, проведенной на ногах репетиции болят конечности. Так пусть они лучше у неё и болят!

«Маргарита Львовна, попрошу вас подняться на сцену», – обратился в зал я к своей отравительнице. Пока она пробиралась между кресел, я мучительно думал, чем её на сцене занять. Роль Доны Анны я у неё отнял. А нет ли в пьесе другой мало-мальски существенной женской роли? Как же нет. Есть. Лаура – та самая роль, которую взялась лично играть бывшая режиссерша… себе на погибель.

Когда я объявлял о своём решении назначить именно ее на эту роль, то внимательно смотрел на её лицо. Я рассчитывал, что злоумышленница как-то выдаст себя: покроется испариной, побледнеет. Ведь это она грохнула режиссершу, когда та репетировала именно Лауру. Но ни единого признака беспокойства мною замечено не было. «Вот это выдержка!» – одновременно и восхитился и испугался я.

Но я решил так просто не сдаваться, решил ещё как-то напомнить ей о той злополучной репетиции поставить примадонне в пару того самого партнера, который репетировал вместе с убитой – пусть он служит живым напоминанием её злодейства. «Кто был назначен Аллой Константиновной на роль Дона Карлоса? – обратился я к труппе. – Прошу на сцену». На сцену поднялся тот самый прыщавый длинноволосый раздолбай, которого я отметил ещё в первый день, да-да, тот, что из-за своей худобы и высокого роста извивался как моя любимая вермишель в кастрюле. Я вспомнил, что уже при первом беглом взгляде отметил в актере полное отсутствие темперамента. Такие флегмы, угодив в театр, всегда мечтают сыграть роль Гамлета. Ну, что же, будем отплясывать именно от этого. Он, кажется, вполне интеллигентным человеком.

Добившись того, что моя отравительница заняла место на сцене и получила партнера, я решил немедленно дистанцироваться от неё подальше, поэтому занял место в зале за режиссерским пультом. Следующей моей задачей было продержаться от неё на этой дистанции как можно дольше. Я начал репетицию.

«Кто такой, по-вашему, Дон Карлос?» – спросил я долговязого актера. Тот замялся: «Кто, кто? Испанский гранд». «И всё?» Волосатый юноша пожал плечами… «А что он тут делает, этот гранд, за кулисами какого-то задрипанного площадного театрика?» – не унимался я. «Он пришел посмотреть на Лауру.» – тихо ответил флегматичный актер. «Зачем? Зачем ему, гранду, смотреть на какую-то девку из подворотни? Ему, что, светских дам мало?» – наседал я. «Я не знаю, – виновато признался флегматик. – Ваша предшественница нам так объясняла: мол, благородный гранд пошёл в народ». «Царствие ей небесное, моей предшественнице, – невольно вырвалось у меня. – Делать ему больше нечего, как в народ ходить». Большая часть актеров перекрестилась. Я решил загладить свою бестактность и стал брать этого флегматичного парня за живое: «Во-первых, Дон Карлос – это единственный порядочный, просвещенный человек посреди этого сброда, который пришел к Лауре. Вот, например, как вы». Юноша покраснел от удовольствия. «Наверняка в руках у Дона Карлоса томик кого-нибудь из латинских историков или философов», – высказал догадку я и тут же понял, что попал в точку. Мой «Дон Карлос» покраснел ещё больше и достал из-за спины руку, в которой и впрямь оказалась какая-то книга. Светоний. «Жизнь двенадцати цезарей»,» – пояснил длинноволосый. – Я её и впрямь читаю на репетициях… – а потом вдруг, покраснев уже сверх всякой меры, добавил, – даже на ваших». Актер, да и вся труппа, рассчитывали, что я сейчас разорусь, но я решил всех обескуражить. «Правильно! Вот это и надо играть. Вокруг бордель, пикантная шлюха, а он сидит и читает Светония, – с энтузиазмом воскликнул я и вдруг увидел, что мой энтузиазм актер не разделяет. Я решил выложить главный козырь. – Дон Карлос это тот же Гамлет, образованный, просвещенный, с возвышенной душой, которого лишь обстоятельства, то есть смерть брата, заставили соприкоснуться с пошлой животной жизнью. Вы бы хотели сыграть Гамлета?» – неожиданно, глядя в упор, спросил я. Флегматичный волосатый актер, наверное, ждал этого вопроса всю свою непродолжительную жизнь и ответ на него он выучил назубок. «Да», – твердо сказал юноша. «Вот и играйте!» – последовало мое напутствие.

О, если бы вы видели в эту минуту его глаза! Это были глаза человека, достигшего вершины счастья. Повторяю: какой флегматичный, долговязый, заросший волосами актер не мечтает сыграть роль Гамлета?! У этого же «волосатика» мечта сбылась. «Это про схожесть характеров, – продолжал разбирать роль я. – А теперь про схожесть обстоятельств. Гамлета заставила вернуться в Данию смерть отца. Дона Карлоса заставила оторваться от любимых книг смерть брата. Его убил Дон Гуан, убил именно из-за Лауры. Вот юный философ и пришел в этот вертеп посмотреть на женщину, из-за которой погиб его брат. Вы бы разве не пришли на неё посмотреть, случись у вас в семье такое?» – «Пришел бы», – уверенно сказал актер-философ. «Вот и смотрите, изучайте её, старайтесь понять, почему из-за неё погиб, наверное, самый близкий вам человек. Но только изучайте ее невзначай, изредка отрывая глаза от Светония. Вы умный человек, вам чтобы раскусить, кто она, долго всматриваться не надо. Понятна сверхзадача?» Юноша кивнул головой.

«А кто она, эта Лаура?» – неожиданно спросила примадонна, назначенная на эту роль. Я взглянул на свою отравительницу и решил ужалить её побольнее: «Шлюха она, вот она кто!» – «А ваша предшественница Анна Константиновна говорила, что Лаура воплощение жизнелюбия и философского отношения к жизни, присущего самому Пушкину», – ответила примадонна ударом на удар. Я понял, что это бунт, и решил его немедленно подавить. «Лаура шлюха! Шлюха! И ещё раз шлюха! – как из пулемета выпалил я и, не дав актрисе опомниться, выложил свой режиссерский план. Эту сцену надо играть так. Лаура, отыграв спектакль, вбегает в помещение, которое служило местом переодевания в средневековом театре. Она в дурном расположении духа, в зале не оказалось никого, кто мог бы стать её богатым покровителем на эту ночь. За ней устремляются её постоянные поклонники со всякого рода дежурными комплиментами типа «Клянусь тебе, Лаура, никогда с таким ты совершенством не играла!»… Я вдруг посмотрел прямо в глаза актрисе: «Вам разве не говорили после спектакля таких комплиментов в надежде переспать с вами?» – «Говорили», – ошарашено ответила она. «Ну, так вот, – продолжил я. – Лаура слушает всю эту чушь, но ни один из воздыхателей её не интересует, все они бедны как церковные крысы. Она спешит успеть ещё в один ночной притон, спеть там что-нибудь или сыграть. Там, возможно, она ещё успеет снять на ночь богатенького Буратино. Ситуация знакома?» – опять, глядя в упор, спросил я актрису. «Знакома», – подтвердила она, её глаза загорелись, и я почувствовал, что она уже увлекается моим замыслом. Окрыленный успехом, я продолжал: «Так вот: чтобы подчеркнуть окружающим мужчинам свое пренебрежение, Лаура переодевается прямо при них. Они её донимают наперебой своими комплиментами, а она не стесняясь снимает с себя один наряд, раздеваясь догола, чтобы тут же надеть другой, для нового представления. Она их не замечает, во-первых, они без денег, а во-вторых, она спешит. Она лишь отделывается от поклонников дежурными фразами: «Да, мне удавалось сегодня каждое движение, слово. Я вольно предавалась вдохновению. Слова лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце».

Надо сказать, что сцена в моей трактовке смотрелась блестяще: примадонна срывала с себя на ходу платье, лифчик, колготки. Поклонники взирали на её прелести, пускали слюни, соперничали друг с другом в произнесении дежурных комплиментов в надежде вкусить прелести этой дамочки. Последняя же, деловито подтягивая трусы, не обращала на их алчные взоры никакого внимания, поддерживая приличия ради разговор дежурными фразами. Лаура, как птица, рвалась навстречу новым, перспективным мужчинам, а эти, никчемные, с пустыми кошельками, изо всех сил старались её удержать в этот вечер рядом с собой. За всем этим кавардаком изучающе наблюдал Дон Карлос, держа в руках открытый томик римского историка. Вот Лаура уже заспешила к двери, на ходу приводя в порядок новый туалет, но, чтобы не дать ей уйти, поклонники просят спеть.

«А что петь? вдруг обратилась ко мне примадонна. Алла Константиновна пела «Ночной зефир струит эфир…».

«Ну, при чем здесь это? – возмутился я. – Ну, вот вы, продажная театральная шлюха, что бы вы им спели?» Я испугался, что примадонна примет мои слова на свой счет, а не на счет своей героини, и закатит истерику, но актриса неожиданно вдохновилась моей подсказкой и заиграла, возможно, саму себя. Но как! Это было восхитительно! Она вскочила на стол, нахально задрала юбку, которую даже не успела до конца застегнуть, стала наспех отплясывать и распевать набившие всем оскомину куплеты: «Была я белошвейкой и шила гладью, затем пошла в актрисы и стала бл… ью! Парам-пам-пам! Парам-пам-пам!» Она отплясывала на столе, нарочито демонстрируя мужчинам все свои запретные места: разноцветные трусы, полные ляжки, вывалившуюся из бюстгальтера грудь. Всем своим видом она старалась показать, что презирает этих клопов, жадно сосущих взглядами её тело. Это был плевок в них! Это был её вызов!

Когда Лаура перестала петь, в наступившей тишине вдруг раздался гулкий удар. Это упал на пол томик латинского историка Светония, выроненный из рук потрясенного Дона Карлоса. Просвещенный юноша вдруг понял страшную вещь: его брат – благородный гранд, лишился жизни из-за глупой и алчной шлюхи. Это была блестящая смысловая точка!

Достоевский когда-то сказал: «Красота спасёт мир». Нет, мир спасёт театр. Что, как не театр, может слить воедино самых разных людей? Что может заставить их полюбить друг друга, как не совместно созданное действо. Вот и сейчас я сорвался со своего режиссерского пульта, взлетел на сцену, и мы втроем стояли, обнимались и плакали: я – режиссер-самозванец, та, которая ещё вчера пыталась меня отравить, и безразличный созерцатель всех этих смертей, человек, с молчаливого согласия которого на днях грохнули одного режиссера, а вчера пытались отравить меня. Мы плакали оттого, что втроём создали нечто!

Последнее понимали не только мы. Артисты в зале аплодировали стоя. Такого пронзительного живого Пушкина ещё никто не видел. Это был Пушкин, созданный у всех на глазах. Это было великое чудо театра!

«Неужели после этого совместного успеха, после этих слез счастья Маргарита Львовна сможет меня убить?», – промелькнуло в голове. В этот момент я обнимал стройную спину актрисы и чувствовал её горячую ладонь на своём плече.

Нет, надо разбираться, разбираться и разбираться с тем, что всё-таки произошло в том заброшенном доме, который служил импровизированной сценой для пушкинского спектакля.

После репетиции мы шли по улице с длинноволосым актером, его глаза светились, он был в восторге оттого, что я открыл для него роль, открыл именно с той стороны, с какой он больше всего желал. Я решил воспользоваться моментом и провести импровизированный допрос. «Скажите, Алла Константиновна, моя предшественница, как она видела эту сцену?» – «О, совсем не так, как вы! – завелся длинноволосый. – Да она вообще и человеком-то была другим. Другое поколение, не то чтобы шестидесятник, но что-то в этом роде. Постоянные размышления о свободе, о вечных ценностях, о служении своему Отечеству».

«Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, свободе посвятим

Души прекрасные порывы!»

– подхватил я. «Да-да, что-то в этом роде», – откликнулся длинноволосый. «А где она жила?» – спросил я. «Здесь, рядом. Хотите, покажу. – Юноша бодро зашагал куда-то в глубь дворов… – Я у неё дома тысячу раз бывал. Она с сестрой жила. Хотите, можем зайти. Её сестра, Наталья Константиновна, уже дома». Я утвердительно кивнул головой, мне очень хотелось посмотреть на обстановку, в которой обитала моя предшественница. Может быть, мне, таким образом, удастся приблизиться к тайне её гибели.

Квартира была полна книг. Когда мой спутник меня представил, сестра покойной нарочито показала большую книжную полку – на ней всевозможные исследования творчества Пушкина. Это было сделано не без гордости за свою родственницу-режиссера и с каким-то немым вопросом: «А скольких пушкиноведов прочитал ты?» Хорошо, что вопрос был немым, будь он задан вслух, мне пришлось бы сознаться, что ни одного пушкиноведа я не читал, а главное, что и не собираюсь исправлять это упущение. Я не стал утомлять своим присутствием хозяйку дома, главное для себя я выяснил: Пушкин не был случайным автором в жизни моей предшественницы. Она жила им, пусть не так, как я, представляла себе великого поэта, но, повторяю, она им жила, а значит, им дорожила, может быть, даже больше, чем дорожила собой. «А вдруг именно из-за этого она и погибла?» – пронеслось в голове. Я решил сейчас же отработать эту версию.

«Расскажите, а какова была Лаура в трактовке Аллы Константиновны? – обратился я к своему спутнику, когда мы оказались на лестничной клетке. Мне очень полезно знать». Актер засмущался. «Ну, конечно, трактовка роли была совсем не такая, как у вас. Её Лаура, это была она сама. Алла Константиновна наслаждалась природой, сиюминутными чувствами, быстро исчезающими радостями. Знаете, когда она произносила свой монолог: «Приди открой балкон. Как небо тихо; недвижим теплый воздух, ночь лимоном и лавром пахнет…», честное слово, ни я, ни кто другой не замечали, что она что-то изображает на сцене. Складывалось впечатление, что она просто беседует с кем-то из нас о природе. Мы ведь всей труппой часто в лес выезжали на выходной».

Я слушал, а сам думал, какой неглупый мужик, этот волосатик, как он самобытен в суждениях и даже смел. Будь сейчас на его месте красавец-премьер, он бы наверняка на чем свет стоит поливал бы грязью покойную исполнительницу за тем лишь только, чтобы угодить мне. Ведь я один вершу сейчас их творческие судьбы. А этот нет, режет правду-матку мол, у тебя один взгляд на эту роль, а у неё – другой. И тут я сообразил, что не грех использовать его правдивость для расследования. «Послушайте, – специально подлил масла в огонь я. – Но ведь её трактовка Лауры пусть искренняя, но хрестоматийная. Согласитесь, такая трактовка не вызывает сопротивления, например, у критиков, у работников аппарата министерства культуры». – «Не соглашусь, – вдруг горячо ответил юноша. – Я лично был свидетелем стычки Аллы Константиновны с теми двумя чинушами из Министерства культуры, которые заявились к нам с утра. Честное слово, был уверен, что они убьют друг друга. Так орали!» – «Орали из-за образа Лауры?» – недоуменно воскликнул я. «Да», – подтвердил волосатик. «Не может быть!» – «Может. Этот чиновник от культуры, что вас хвалил, тогда кричал Алле Константиновне, что на Лауре обязательно должно быть бриллиантовое колье, а Алла Константиновна в ответ кричала, что на её героине, которая так упивается природой, любовью и искусством, не может быть никаких бриллиантов. Как сейчас помню: она заявляла, что отказывается их надеть.»

Меня осенило: а вдруг задание, которое было поставлено Алле Константиновне спецслужбами, расходилось с её видением Пушкина, а точнее, с видением той пушкинской героини, которую она с упоением играла?!

Было произнесено ещё одно слово, которое заставило меня насторожиться. Бриллианты. Чиновник от культуры, который меня хвалил, – это, скорее всего, наш человек, такие всегда работают на спецслужбы. Покойная режиссер тоже была нашим человеком. Но тогда почему именно бриллианты стали камнем преткновения между двумя сотрудниками нашего ведомства?