Пролог

28 апреля 1986 года в седьмом часу утра Клифф Робинсон позавтракал, почистил зубы в умывальной и отправился в раздевалку, куда пройти можно было только через детектор радиации. Робинсон, двадцатидевятилетний химик, работал на атомной станции Форсмарк в двух часах езды от Стокгольма, и это была обычная процедура. Но не в этот раз. Внезапно сработала сигнализация. «Что за чепуха? Я даже не входил в контрольную зону, значит, и облучиться не мог», – подумал Робинсон. Он еще раз прошел через детектор – сигнализация сработала снова. На третий раз, впрочем, она смолкла. Теперь стало ясно, что это был просто технический сбой.

По должности Робинсону полагалось наблюдать за уровнем радиоактивного заражения на станции. «Забавно, что детектор решил продемонстрировать свою бдительность на мне», – подумал он. Главное, впрочем, что аппарат чудил совсем недолго. Клифф занялся обычными делами, почти забыв об этом. Но два-три часа спустя, когда он вернулся к раздевалке, перед детектором стояла целая очередь – работники растерялись, поскольку сигнал тревоги не умолкал. Проверять исправность механизма Робинсон не стал. Он снял с одного из коллег ботинок и отнес на компьютерный анализ. От результата его бросило в дрожь. «Я увидел то, чего никогда не забуду. Обувь получила громадную дозу. Столбики уровня радиации стремительно ползли вверх».

Сначала он решил, что взорвалась бомба: на обуви оказались радионуклиды, нехарактерные для атомной электростанции. Робинсон доложил начальству, а оно уведомило Стокгольм – Управление по радиационной безопасности. В столице решили, что утечка могла произойти на самой АЭС. Работников Форсмарка спешно эвакуировали. Началась проверка помещений, которая, однако, ничего не дала. Около полудня стало ясно, что искать источник заражения на станции не стоит. Предположение о взрыве бомбы тоже отбросили, радиоактивные элементы в таком случае были бы иными. Высокий уровень радиации обнаружили и в других местах, где имелись необходимые приборы. Сомнений не осталось – зараженные частицы попали в Швецию из-за рубежа.

Расчеты синоптиков указывали на ветер с юго-востока – со стороны одной из двух ядерных сверхдержав. Какое несчастье могло ее постигнуть? СССР хранил молчание. Управление по радиационной безопасности связалось с коллегами из Москвы, но те уверяли: на их территории не происходило ничего, что могло бы вызвать радиоактивное загрязнение. При этом инспекторы в скандинавских странах и далее отмечали необычно высокий уровень радиации. На территории Швеции гамма-излучение превышало норму на 30–40 процентов, Норвегии – вдвое, Финляндии – в шесть раз.

Над полуостровом плыли облака ксенона и криптона – двух газов, выделяющихся при расщеплении ядра урана. Их обнаружили и в Дании. Тесты показывали, что источник радиоактивного заражения, где бы он ни находился, продолжал выделять в атмосферу опасные вещества. Шведы настойчиво звонили в три советских ведомства, ответственных за ядерную энергетику, но слышали тот же ответ: сведениями об аварии или взрыве не располагаем. Биргитта Даль, министр окружающей среды, заявила, что виновная в радиоактивном заражении страна нарушает международные договоры, скрывая от мирового сообщества жизненно важную информацию. Реакции не последовало. Дипломаты обратились к Хансу Бликсу. Этот шведский политик, на тот момент обитатель Вены, возглавлял Международное агентство по атомной энергии. Но и МАГАТЭ пребывало в неведении.

Никто не знал, чего ждать дальше. Уровень радиации был высоким, но пока не представлял прямой угрозы для жизни людей и живой природы. Но что, если облучение продолжится с той же или еще большей интенсивностью? И что все-таки случилось за железным занавесом? Вспыхнула третья мировая либо произошла авария чудовищного масштаба? Как бы то ни было, остальной мир не мог остаться в стороне. Он уже получил дозу радиации. Но Кремль упорно отмалчивался.

Часть I
Горькая полынь

Глава 1
Съезд

Холодным утром 25 февраля 1986 года (ночью температура упала до −10 °C) пять тысяч тепло одетых мужчин и женщин шли через Красную площадь, украшенную огромным портретом Ленина, к Кремлю. Среди них были партийные и государственные чиновники, офицеры, ученые, директора крупных заводов и простые люди из цехов и с колхозных полей – представители «трудящихся масс». Все они были делегатами партийного съезда. Этот съезд КПСС был уже двадцать седьмым по счету с конца XIX века, когда партию основала небольшая группа социал-демократов – апостолов светлого будущего. Многие в Москве и Советском Союзе надеялись на завершение застоя и начало новой эпохи. Съезду предстояло проложить курс, которым сверхдержава будет идти до начала 1990-х годов^[1].

Поток людей проходил сквозь ворота Кремля и вливался в распахнутые двери Дворца съездов – отделанного мрамором параллелепипеда из стекла и бетона. Его воздвигли в 1961 году на месте кремлевских казарм и на фундаменте палат, построенных еще при Борисе Годунове. Хрущеву не давал покоя открытый в Пекине двумя годами раньше Дом народных собраний. Колосс, сооруженный по воле Мао Цзэдуна, располагал залом на десять тысяч человек. Обуреваемый завистью, первый секретарь ЦК приказал увеличить зал Дворца съездов в полтора раза – до шести тысяч мест. Здание выросло в глубину, а партер оказался под землей. Что касается партийных съездов, проводимых раз в пятилетку, для них установили лимит: не более пяти тысяч участников, как бы ни разбухала партия (в ее ряды тогда стремились многие). Добавить в партер, ложи и на балкон кресел значило бы вынудить делегатов толкаться локтями. Кроме стадионов, в Советском Союзе не было ни одного столь просторного места для собраний^[2].

Строители преподнесли Хрущеву готовый дворец как раз к XXII съезду КПСС. На съезде постановили убрать из мавзолея тело Сталина и приняли новую программу – создания материально-технической базы коммунизма (на это отводилось двадцать лет). Теперь, в 1986 году, настало время подвести итог. Успехи, мягко говоря, удручали. Численность населения возросла, экономика забуксовала, перспектива глубокого кризиса выглядела как никогда реальной. Рост валового внутреннего продукта, в 1950-е годы оцениваемый в 10 процентов в год, к 1985-му упал до 4 процентов. По мнению ЦРУ, дела Советского Союза шли еще хуже и реальный показатель роста составлял 2–3 процента. Позднее американские аналитики снизили его до одного процента^[3].

Коммунизмом и не пахло – на горизонте маячил только экономический крах. В то же время Китай становился на рельсы рыночных механизмов и готовился уйти далеко вперед, Америка под началом весельчака Рейгана лидировала не только в экономике, но и в гонке вооружений. На их фоне казалось, что руководство КПСС сбилось с пути. Народ и вовсе пребывал в унынии, уже не веря в коммунистический эксперимент. Но стоило красной религии пошатнуться, как явился ее новый пророк – относительно молодой, бодрый, обаятельный Михаил Горбачев.

Пятидесятипятилетний лидер впервые выступал на партийном съезде в роли генерального секретаря. Он ощущал на себе миллионы пристальных взглядов – ближайшего окружения, простых сограждан, жителей стран всего мира. Предыдущие годы вошли в историю под именем гонки на лафетах. В ноябре 1982 года, после 18 лет правления Союзом и долгой болезни, умер Брежнев. Его преемнику Юрию Андропову, бывшему председателю КГБ, больничная палата надолго заменила рабочий кабинет. Он умер в феврале 1984 года. Через год с небольшим за ним последовал Константин Черненко, самый дряхлый из трех генсеков. Вожди ложились в могилу и, казалось, тянули за собой целую страну. Пустые полки магазинов были не так страшны, как цинковые гробы из Афганистана, где советская армия с 1979 года увязла в безнадежной войне. Противостояние же с НАТО грозило ядерным армагеддоном. Оперативникам КГБ за границей велели, бросив прочие дела, отслеживать малейшие признаки подготовки к началу третьей мировой.

Поэтому теперь и в партии, и в народе многим хотелось верить, что Горбачев, полный смелых, нестандартных идей, сумеет вытянуть СССР из болота. Открытого, способного на компромисс лидера в нем видели и на Западе. Рейган, устав от бесконечных похорон в Москве, ждал, что за стол переговоров наконец-то сядет достойный партнер. Маргарет Тэтчер, верная союзница, обрадовала президента США – Горбачев производил впечатление именно такого человека. Первая встреча глав двух держав-гигантов произошла в ноябре 1985 года в Женеве. Не все прошло гладко, но саммит дал начало диалогу, который со временем становился все более и более содержательным. Рейган и Горбачев обменивались репликами не только с глазу на глаз или через дипломатов, но и в публичных выступлениях. В январе следующего года генсек выдвинул неожиданное для американца предложение: полностью ликвидировать ядерные арсеналы. Ожидалось, что в речи на XXVII съезде Горбачев продолжит призывать Рейгана к разоружению^[4].

Ломая голову над тем, как вывести страну из острого кризиса сразу на нескольких фронтах, Горбачев тщательно трудился над речью. Выкроив себе зимой 1985/86 года отпуск, он вызвал в Пицунду ближайших помощников: незаменимого Валерия Болдина и Александра Яковлева, бывшего посла в Канаде. Перестройка, чьим крестным отцом потом назовут Яковлева, еще не начиналась. Главным лозунгом тогда было «ускорение». Считалось, что система в целом работоспособна, – надо лишь смазать ее механизм, ускорив «научно-технический прогресс».

За несколько дней до первого заседания Горбачев заперся дома, много раз подряд зачитывал речь вслух и разбивал ее на удобные отрезки. Чтения было на добрых шесть часов – без учета перерывов. Пока генсек упражнялся в ораторском мастерстве, делегаты сбивались с ног, не желая упустить в Москве ни дня. Бегали они преимущественно не по театрам и музеям, а по магазинам. Болдин, один из соавторов той речи, вспоминал: «Приехавшие со всей страны, они заняты собой. Им нужно купить многое себе, домашним, знакомым, которые заказали столько вещей, что их нелегко перевезти даже поездом»^[5].

Большинство делегатов приехало из провинции, терзаемой дефицитом. В 1980-е годы еду, одежду и прочее советские люди обычно не покупали, а доставали. Политбюро не могло снабдить товарами простых людей, но вот о партийной номенклатуре тщательно заботилось. В гостиницах, где селили делегатов, открывали особые филиалы универмагов – туда свозили с разных концов страны то, что в самих этих регионах запросто купить было нельзя. В продаже были модные костюмы и платья, обувь, икра, ветчина, колбаса и, конечно же, бананы. Все на зависть простым обитателям не только глуши, но даже Москвы, Ленинграда и Киева, которые снабжались куда лучше. Открывали и специальные почтовые отделения для делегатов, тоннами посылавших покупки на малую родину.

Перед партийными бонзами и директорами крупных предприятий, которые и дома имели доступ к дефицитным товарам, маячили другие возможности. Им следовало напомнить о себе московскому начальству, выпросить поставки и финансирование для областей, городов или заводов. Они старались поддерживать теплые отношения со старыми приятелями и заводили новые выгодные знакомства. Это почти неизменно подразумевало попойки, редко когда умеренные (неизбывную хворь номенклатуры). Горбачев, напуганный разгулом пьянства в Советском Союзе, уже в 1985 году дал старт антиалкогольной кампании. Карали за пьянство всех, не делая поблажек членам партийного и государственного руководства.