Начало долгожданного отпуска стало началом череды непоправимых неожиданностей. Внезапно вывалилась вереница непредсказуемых необходимостей, без которых было не обойтись, которые было не обойти.

В первое свободное утро, первым делом, Кира тщательно вымылся.

Писать, как сочинять или играть, необходимо в чистом теле и свежем белье. Иначе запахи грязноватого туловища по-любому проявятся в картинке, в тексте, на подмостках, на экране. Элементарный секрет полноценного творчества. Отдушка смрада, как ни поливай её парфюмом, как ни наряжай в модные трусы со стразами и расфуфыренные перья – всё получится как в телевизоре: вонючий петух под страуса. А это – стыдно в сути, это же – заметно, это – просто дурно пахнет.

С утра пораньше сам натаскал из колодца полный бак воды для бани и полное корыто для купания в саду. Не завтракая, прогрел баню, срезал свежий веник с кроны дворовой березы, для чего пришлось карабкаться на самый верх, туда, где зелень посветлее. С упоением прожарился в парилке, нахлестался веником до бурой красноты, нырнул в корыто. Остывая, долго смотрел небо. Глубокий монохромный синий цвет без обычных облачных вкраплений белого. Прекрасно. Несколько раз прыгал из темного жара парилки в ослепляющее остро-желтым солнечным отражением корыто и обратно.

Потом уютно упаковался в белые хэбэшные плавки, надрызгался прохладного молока, остыл, высох, побелел. Разыскал в мамином шкафу упаковку с новеньким спортивным костюмом, таким же синим, как сегодняшнее небо. Во время одевания, отпотевающее зеркало предбанника отразило только чистые краски – коричневые стены, белое тело, синий костюм.

«Ай, как же четко всё в жизни и просто», – думал Кирилл, закатывая рукава.

А потом несколько часов тихо просидел в мансарде, бездумно глядя на свое полотно, лишь иногда меняя ракурсы просмотра или дистанцию. Прикасаться к кистям, мастихину, палитре и краскам совсем не хотелось, уж, тем более, что-то дописывать-править.

«Неужели закончил? – улыбнулось в мысли робкое удовольствие. – Не буду трогать. Отнесу сегодня в клуб, пускай Юра посмотрит. Надо же… Закончил… А еще вчера настраивался писать и переписывать весь отпуск».

Повесив неодетую картину на стене фойе, Петрович поначалу долго заседал напротив и молча смотрел. Слегка волнующийся живописец даже заскучал.

– Завтра сделаю багет. Здесь актуален только белый и совсем простой, строгий, но широкий, – не отрывая зачарованного взгляда от холста, как бы проснувшись, полушепотом пролопотал потрясенный Юра. – Опять лебедь. Может, и правильно не стал ты учиться. Нечему тебе учиться, парень, только писать и писать. Ты уже художник. У каждого большого художника есть неясная для всех, только ему понятная чокнутость. За нее сначала очень критикуют, а потом именно за нее и любят. Как говорится, за что долбят, за то и наградят. Ты просто «повернут» на лебедях. Оно и славно. Что это за созвездие?

– Так, просто звезды, – откашлялся Кирилл.

– Ты что, такое не с натуры написал? – изумился учитель.

– С натуры только края озера и сопка, небо с отражением выдумал.

– Но это же какое-то созвездие?

– Какое?

– Балда балдой! Послушай, ты, дремучий гений, ты хоть понимаешь, что ты создал? – начинал привычно кричать Петрович. – Завтра утром делаю багет, потом набираю в библиотеке кучу астрономических атласов и в субботу после уроков, всей студией садимся выяснять, что же ты такое намалевал, на что это походит. А не найдем, полезем в интернет. Хорошо?

– Хорошо.

– Как назовешь?

– Я думал: «Звездный лебедь».

– Нет, не красиво. Это же явно какое-то созвездие. Значит, это слово обязательно должно присутствовать в названии. «Созвездие Медведицы», к примеру. Понимаешь?

– Понимаю. Но это не медведица.

– Сам вижу. Вот когда по атласам аналоги пороем, тогда и назовем произведение красиво. Если, конечно, автор возражать не будет. Не станешь возражать?

– Не, не стану, – неуклюже рассмеялся Кира.

Весь остаток дня довольный автор шатался по пустынному поселку. Вечером почти уже направился в сторону дома, но зачем-то повернул к плотинке.

Кирилл не понимал, отчего он так часто ходит на заводскую плотину. Он там попросту сидел и ничего не делал, не думал, не придумывал картинки, честно говоря, даже не любовался и не пробовал запомнить графику и краски закатных панорам. Просто смотрел.

Медитативное место. Буквально рядом, за спиною, безостановочно стучит и гулко надрывается завод, шумно снуют по десятку дорог и тропинок машины и люди, а здесь – лишь тишина, вода и небо. Наверное, к ним и тянуло.

На его месте сидела Наташа.

– Приветики-приветики! – непривычно умиротворенно, очень по-доброму и щедро улыбнулась обыкновенно егозливая, всегда нахальная и резкая девчонка.

– Привет, – буркнул Кира, еще не разобравшись, смущается он или нет.

– Какое небушко красивое тут у тебя, – совсем по-маминому тихим вздохом пропела Натаха. – Теперь я поняла, зачем ты сюда ходишь. Час сижу. Насмотришься на небо, а потом рисуешь. Да?

– Да, – легко соврал Кирилл.

– Ну, смотри, смотри. Приходи вечером в гараж к Ивашке.

– Зачем?

– Просто.

– Я завтра приду, ладно? Завтра же суббота?

– Ну да. Приходи. Мы там каждый день тусуем.

В субботу неожиданности продолжились. С утра он опять скрупулезно помылся, хоть в том и не было никакой необходимости. Опять хотел прочувствовать спокойное блаженство ощущений четкости мира. Не ощутил. Обрывочные, скомканные мыслишки то роились и плясали в голове, мешая ясной мысли, то уносились, пропадали скопом, завешивая в голове какой-то вакуум безмыслия. Созвездия, Наташа, Юра, студия, завод, вокзал, художник, город, мама, люди, лебеди. Как много еще нужно было понять! Об очень многом надо было срочно поразмыслить, а он тупо сидел у недавно загрунтованного цианисто-белого холста, старательно, но вяло ворочал мысли, прислушиваясь к чувствам. Ни мыслей, и ни чувств. На душе было чисто и пусто.

– Ты зачем забрал картину? – гневливо прокудахтал Юра на пороге клуба.

– Какую картину? – непонимающе спросил Кирилл.

– Ту, для которой я два дня багет готовил. Созвездие. Там нечего дописывать, нужно одеть и выставлять. Она готова, понимаешь? А лучшее – враг хорошего. Если дописывал, мог и испортить. Где она?

– Не знаю. Я не брал.

– А кто же взял?

– Не знаю.

Оглушительные поиски картины, бурную деятельность по опросу клубных вахтеров, трескучую ругань случайных людей и бестолковую беготню студийцев Кира слушал вполуха и наблюдал вполглаза. Нет, не расстроился, не загрустил. Отчетливо и ясно понял, что космического лебедя уже не будет, всё, не увидятся они с ним больше. Первая четкая мысль за день. Что-то поменялось на свете.

– Нет, Кирюша, не нашли, – совсем уж вечером, чуть не плача, доложил Юра Петрович, – завтра будем снова искать. Ты как?

– Нормально. Не переживайте. Я еще напишу.

– Повторять произведения, обычно, мало кому удается.

– А я не буду повторять, я нового придумаю, совсем другого.

– Ой, беда, беда. Я же попросить тебя хотел, а тут эта покража. К нам на той неделе профессиональный театр приедет из города. Нужно бы макет для пригласительных сделать, я бы их завтра отсканировал и распечатал принтером. Билетов-то у нас нет, спектакль целевой, типа, от завода, Арамыч всё оплатил. Боюсь, как бы наши «местные жители» бардак бы в зале не устроили. Я маркером места пронумерую и раздам приглашения. Вот и будут как бы билеты. Начеркаешь мне макетик, тем своим шрифтом?

– Конечно, дядя Юра. Сегодня?

– Лучше бы сегодня.

– Хорошо. А как спектакль называется?

– Сейчас посмотрим, как-то по-дурацки, – медленно вымолвил Юра Петрович, листая страницы пухлого ежедневника, – как-то очень глупо и негармонично. Ага. Нашел. Скотный двор. Комедия. Ну, для комедии оно простительно.

– Настоящий театр?

– Да. Говорят, что даже знаменитый. Но я о нем знать ничего не знаю.

– И я не знаю.

– Вот и познакомимся с прославленным искусством. Ты придешь?

– Приду.

Отрисовав макетик, тусить в гараж к Ивану Кира не пошел, даже не вспомнил о тусовке. Доплелся до дому и рухнул спать, как будто отстоял три ночных смены. В коротком, путаном, сумбурном сне увидел многослойную картину дневных недодуманных образов. Сбивчиво мелькнули созвездия, Наташа, Юра, студия, завод, вокзал, начертание «художник», выполненное его собственным шрифтом, город, мама, люди, лебеди. Какая-то неразбериха, а не сон.

В обед его разбудили Наталья и Ваня, бесцеремонно вломившись в акварельный полусон реальными новостями. С самого утра они, оказывается, организовали кипучее расследование хищения картины. Преступление было раскрыто! Во всяком случае, оба юных детектива орали о том в один голос.

– Ну-ка, нарисуй мне схему, что там, на краденой картине у тебя нарисовано! И точные размеры укажи, – сунул Иван сидящему в одеяле, едва продравшему глаза Кириллу авторучку и толстую тетрадь в клетку, – надо точно знать, что это именно она.

– Вы что, ее уже нашли? А как вы узнали? – поразился Кирилл скоростям следопытов.

– Плохие новости у нас в Будылино моментом разлетаются. Мне еще вчера все рассказали, – мило хихикнула Наташа, – а утром и Ивашка уже знал.

– Вставай, давай! Рисуй схему! – потребовал Иван.

– Какую схему-то?

– Какой ты трудный! Просыпайся! Что там было нарисовано?

Кирилл мгновенно набросал основные черты композиции и протянул тетрадку другу.

– Вот. Только небо там черное и звезды в нем.

– Понятно, опять лебедь. Почему ты только лебедей рисуешь?

– Не знаю, пластика красивая.

– Что в них красивого, не понимаю. Гуси и гуси.

– Нет, гуси другие.

– А ты живьем-то лебедей хоть видел?

– Нет пока.

– Не видел, а рисуешь. Типа, фантастика, да?

– Не знаю.

– Ладно. Где размеры-то?

– Точно такой же холст, – зевая и мощно потягиваясь, извиваясь и вытягивая обе руки с оттопыренными указательными пальцами в сторону мольберта, ответил веселящийся Кира.

– Идиотина. А как же я размер узнаю?

– Сам ты идиотина, – смеялся Кирилл, – там же лежит рулетка.

Ванька взялся измерять пустой холст, приговаривая:

– Так-так-так, восемьдесят на сто десять.

– Правда? – покатывался со смеху Кирилл. – Ну-ка, посмотри, что там написано на обороте?

– Дурак ты, Кира и не лечишься. Сразу, что ли, не мог сказать?

– Оба вы дураки, – потешалась Наташа.

Друзья доложили первые результаты расследования. Главным подозреваемым был выбран гражданин Арам Ильич Сарьян, не внушающий никакого доверия директор завода, аккурат в день происшествия подозрительно быстро вывезший из клуба несколько листов фанеры. Между этими листами вполне могла уместиться кирина картина. Теперь предстояло только допытаться, куда коварный похититель ее припрятал. Все дела.

Кирилл был счастлив, как наевшийся котенок. Он радовался даже не туманной перспективе возвращения произведения, а ярко проявившимся друзьям. И как он мог так долго с ними не встречаться? Точно, идиотина.

Весь день они развлекались гонками на мотоцикле с перерывом на поесть и искупаться. На закате великолепно, по-взрослому, напились в гараже. Кира не пил ни разу в жизни, не пил и в этот раз. Он просто упивался хмельными разговорами, дурашливыми шуточками, ясной радостью. Соскучился по четкой прелести элементарного общения.

«Больше никогда не буду нелюдимым. И вправду, тяжко нелюдимому живется» – пообещал себе Кирилл.

Мудрый Юра оказался прав. Как же толково и вовремя он выдумал напечатать пригласительные билеты! Шумная орава нарядных зрителей, желающих посмотреть спектакль, едва-едва уместилась в зале. При этом рассаживание прошло весьма спокойно, чинно, как в реальном театре. Не будь приглашений, была бы хаотичная толпа, штурмующая сельский клуб, а так – настоящая театральная публика.

Усевшись во втором ряду рядом с Наташей, Кира не к месту вспомнил, как они вчера купались на той стороне озера. Липучка влажного купальника в один момент бесстыдно выявила самые сокровенные линии гармоничного наташкиного тела. Немного тушевался, а ведь пристально смотрел, прекрасно понимая: ей приятно, что он смотрит. Ей и теперь было приятно, что он рядом, это чувствовалось.

С первой секунды спектакль оглушил, потряс, взял за грудки и здорово встряхнул. Со сцены хлынул мощный водопад из модной музыкалки с барабанами, живописного света, колоритных фраз и хорошо проработанной графической картинки, превосходно соединяющей статику декораций с динамичными фигурами артистов. Какие молодцы!

Актеры много говорили, бегали, дрались, кричали, пели, но их слова тонули в этом бурном «театральном шторме». Играли что-то будто бы из деревенской жизни. В зале уже посмеивались, а иногда и хохотали. Значит, комедия.

Кирилл не очень-то следил за сюжетом, его пока радовала превосходная декорация, собранная из разных оттенков белого, а еще – необычные вязаные костюмы в охристой гамме. Какой-то ведь художник им все это подсказал, не сами же придумали. Только вот собачьи ошейники, намордники и поводки на некоторых исполнителей он зря нарядил. Зачем?

Примерно к середине спектакля народ в зале уже безостановочно смеялся, даже исступленно ржал почти на каждое движение, происходящее на сцене, или на слово, прорывающееся сквозь музыку и крики. Только Кира мрачнел.

«Зачем же они так себя уродуют? Уродливости не должны смешить. Зачем на всех артистах появились кожаные шлейки, нахрапники, удила, хомуты, уздечки и другая конская упряжь? К чему эта толстуха надела на себя седло со стременами? Имеется в виду „бред сивой кобылы“ или „корова в седле“? Какого лешего у них в руках хлысты, кнуты и плети? Зачем в такой веселой постановке эта сбруя?» – угрюмо удивлялся Кирилл.

Внезапно парень осознал, что бешеный табун вопящих актеров пытается играть нечто именно из его, кирюшиной, жизни. По сцене ходили мама и отец, постоянно прикладываясь то к граненому стакану, то к большой бутыли с мутной жижей. Брага имелась в виду, или самогонка? Выпив из одной посудины, сразу хватались за другую, то за пластиковый ковшик, то за алюминиевую кружку. Был там и он, как бы пока непьющий. Был уже нормально попивающий друг. Были персонажи, похожие на Юру и Наташу, на Арамыча, на Кирющенко. Все они тоже упивались, нажирались, квасили. К финалу исполнители повесили себе на шеи крупные коровьи колокольчики.

«Как же они нас не любят! Какое-то вранье, а не театр. Комедия реальности придурков. Это же не о нашей жизни? Как так-то? Не пьем мы так, и не живем в таком угаре. Что они о нас вообще могут знать? Бессовестные. Зачем намордники-то нацепили?» – думал Кирилл, вместе со всеми хлопая в ладоши.

В фойе к нему подскочил взвинченный Юра Петрович и застрекотал:

– Смотри-ка ты, всем нравится! Вот, вот оно, постмодернистское мурло во всей красе, так оно и выглядит! Это же неумехи, шарлатаны. Настоящему театру не научились, вот и корчат авангард. Не театр это, а теарт, талантливо декорированная ложь. Но ты же понимаешь? Помнишь притчу о трех слепых мудрецах? Когда старцы заявили, что слон походит на колонну, на змею, на бабочку. Такое впечатление, что от сегодняшних молодых и слепошарых авангардистов слон давно сбежал, и они подробно ощупывают кучу слоновьего кала. Ведущая идея пост-модерна: «слон – дерьмо, но очень живописное». Понимаешь? А что такое слон? Да это – жизнь!

Едва начавшийся разговор прервал взволнованный Арам Ильич, ухвативши Кирилла за пуговицу рубашки:

– Слушай, мальчик, беги скорей на производство и бери там восемь ваших ваз на подарки артистам. Нужно восемь! Пока они переоденутся, пока банкетик, пока то да сё, успеешь. Видел их автобус?

– Видел, ну.

– Туда и принесешь. Беги.

Прикинув время, Кирилл пошел на завод не сразу, сначала завернул домой переодеться в выпускной пиджак и новые джинсы. Все-таки с артистами встречаться, надо выглядеть приличней.

В составном цехе у ночной смены шел технологический перерыв. Подальше от грохота, на банкетках сидела бригада. На столике (один в один, как и в театре) стояла двухлитровая бутыль нефильтрованной бражки, закуска, кружки и обычные бутылки с водкой.

Уже изрядно «тепленький» Кирющенко вещал:

– Да какие вы, блин, стеклодувы? Тоже мне, стеклодувы-стекловары. Фигу! Стеклобои вы мои родные! Стеклобои вы тут все! И всё! Ни одной же смены не прошло, чтобы кучу боя не наделали. Так и есть – стеклобои! Бряк, звяк – готово дело, делу – край. Так стеклобутылку не работают, ее так только в гастрономах грузят. С нею нежно надо, ласково, как с девушкой. Особенно, пока горячая.

– Дядь Назар, мне Арамыч приказал забрать восемь ваз на подарки артистам, – решился прервать красноречие хмельного бригадира Кирилл, хорошо помня, как подолгу могут длиться эти лекции.

– О! Художник! Чо пришел?

– Арамыч приказал взять восемь ваз.

– Зачем?

– На подарки для артистов.

– Каких артистов?

– К нам театр приезжал, спектакль показывал.

– Бери, что за вопрос?

– Мои не трогай, я свои не дам, – вклинился в их диалог Иван, заедающий рыбкой только что выпитый стаканчик, – мне их и так не хватит.

– Мои бери, художник! Я на вокзал редко хожу. Потом, когда-нибудь мне сделаешь. Но только те, свои, которые с нормальной головой. Из отпуска вернешься – спокойно изготовишь и вернешь. Договорились? Дать тебе пакет?

Бригада разбрелась по участкам, раскатисто завыли грохоты и транспортеры. Кирюша изначально начал было собирать нормальных лебедей, однако, вспомнив жесткое распоряжение директора, заменил их в пакете на китчевых уродин с бутылочными венчиками вместо голов. Нужно было убегать, а он зачем-то присел рядом с Кирющенко, наполнявшим в тот момент душистой брагой очередную кружку.

– Будешь? – призывно спросил бригадир.

– Назар Андреевич, а у вас водка есть?

– Есть! И предлагаю ее съесть! Тебе насыпать?

– Ну, – кивнул Кирюша.

– Вот правильно. Давай-ка, пацан, нахлобучь стакашку как положено! Обрадуй душу, а то такая физия у тебя, как будто кто под носом дерьмецом мазнул. Ты тресни водочки и все пройдет. Что ты так накуксился? Чего случилось?

– Ничего, – вяло улыбнулся парень и, не поперхнувшись, проглотил жаркую горечь первой в жизни водки.

Группа актеров и еще каких-то театральных людей курила у автобуса, маскируя дымку перегара сигаретным дымом.

В нескольких шагах от них мялся Кирилл с пакетом ваз в руках и не осмеливался подойти. Он будто онемел, давно он так себя не чувствовал. А впрочем, он не чувствовал себя так никогда. Артисты гоготали, целовались, перепихивались, кашляли. Он взглядывал в их сторону, он ждал, пока они начнут входить, усаживаться.

– Здравствуйте, – остановил Кирилл направившегося к автобусной двери последнего артиста, вдруг неожиданно для самого себя, представившись, – меня зовут Кира Будылин.

– И что? – рассмеялся тот. – А меня зовут Евгений Нильский. Хотя, понятно. Кира, да? Отличное имечко к фамилии Будылин. У вас в Будылино, наверное, все Киры?

– Нет. Мне кому отдать подарки? Арам Ильич просил вам вазы передать.

– А кто такой у нас Арам Ильич? – все больше веселился артист.

Из автобусных окон заинтересованно смотрели другие страшные актеры. Несколько актрис с довольно грубыми, абсолютно карикатурными лицами, напоминающими африканские маски, даже специально вышли и опять закурили.