Стоя в озере по пояс в воде, я знаю, что ты плывешь ко мне с другого берега. Знаю, потому что чувствую. Тонкие, плавные волны едва колышут водную гладь, щекочут мою кожу, давая понять, что ты приближаешься. Все чаще повторяются круги на воде, все отчетливее щекотание. Но самой тебя еще не видно. Маленький утес, засеянный одуванчиками, скрывает тебя. Новая волна, еще одна, следующая. Тебя все еще нет, но ты уже здесь. Это твои волны гладят, ласкают меня, шепчут своим шелестом о том, что ты на пути ко мне, что ты вот-вот будешь.
Ты появляешься. Совсем близко. Плывешь плавно, осторожно, уверенно; плывешь в мою сторону. Я могу протянуть к тебе руку и коснуться тебя, но я не протягиваю. Я стою и жду, пока подплывешь окончательно, пока не перестанут волны бить мою кожу. Ты перестаешь плыть и встаешь рядом. Волны теперь не ко мне, а от нас плывут к берегу. Каждое наше движение (мы не плывем, мы просто стоим на мелководье и целуемся, обнимаем друг друга, прижимаемся мокрыми телами), каждое наше движение возбуждает волну. Наши с тобой тела, только что исходящие по воде разными волнами, стали единым эпицентром для новой, мощной волны, пожравшей обе предыдущие. Давай заведем ребеночка, прямо здесь, в воде. Тогда наша волна станет еще сильнее, потому что вберет в себя три.
А теперь все то же самое, только озеро – это время, вода – жизнь, мы с тобой – мы с тобой и есть, волны – все те же волны: то накатывают, то отступают, но помогают чувствовать.
Ты доплыла. Я подождал несколько мгновений, повернулся и…
– Девушка, не подскажете, который час?
Стоя на палубе, ты хохотала. Хохотала и хорошела. Пока ты хорошела, от твоего сердца оторвалось несколько хорошеньких одуванчиков и полетело прочь, куда-то далеко-далеко от нашей с тобой палубы, на которой стоял и я.
Одуванчики полетели за своими жертвами. Жертвами одуванчиков бывают обычно глаза юных подростков, пытающихся постичь прелесть твоей любви своими зрачками. Обычно подростки слепнут.
А я строил гримасы. Тебе, солнцу, пароходу, пролетающим мимо чайкам. Собственно, над этими гримасами ты как раз и хохотала. Пятнадцать минут второго пополудни. Чайки не обращали внимания, пароход плыл себе заданным курсом, солнце вообще не видело моих гримас, ты хохотала, а подростки слепли. Правда, на другом берегу моря, спустя несколько месяцев после моих гримас, но все равно слепли. Мне даже не хотелось спасти этих подростков.
«Я влюблена», – повторило предсердие твоего организма, и целая стайка одуванчиков отшвартовалась от твоего существа и взяла курс на город Ростов. Между прочим, в Ростове трое молодых людей почти в это же самое время получили ожоги глаз. Ладно, шучу. Ожоги получили только двое. Третьего накрыла базедова болезнь. Опять шучу. Он просто умер: задохнулся одуванчиками.
«Я влюблена, – повторила моя душа и тихонечко завыла: Я влю-ю-ю-бле-е-е-на-а-а…» – так выла моя душа, но не как воет волчица, а как воет свирель в тонких пальцах… опять забыл, как будет правильно… свирельщика. – «Я влю-ю-ю-бле-е-е-на-а-а…» Слышишь, как блеют овечки у подножия Эльбруса?
Ты перестала хохотать: у меня кончились гримасы, у тебя – одуванчики. Перестала хохотать и посмотрела мне в глаза. Просто посмотрела, без всяких эпитетов, даже не сделала шага навстречу, не взяла в свои ладони мою руку, не запрокинула голову, не укрылась ладонью от встречного солнца… между прочим, это ему я строил гримасы… не повернулась, продемонстрировав изящный изгиб своей шеи, не пококетничала, не смутилась, не поправила прядь волос, не… что там еще делают в книгах в таких случаях? Просто посмотрела своими глазами в мои глаза.
«Я знаю, что ты влюблен. Я тоже влюблена», – сказала твоя душа моей душе, но как сказала! Ощущения, рожденные внутри твоего тела, передали некие импульсы посредством нервных окончаний в какую-то там часть головного мозга, после чего по нейронам побежали импульсы к другой части головного мозга, откуда сигнал был передан в тончайшие нервные окончания сетчатки глаз, что сформировало соответствующую реакцию глаз на внутреннее ощущение. Мои глаза посредством диафрагмы тоже передали визуальную картинку в соответствующую область моего мозга, откуда сигнал был передан по специально отведенным для любви каналам в нервные окончания другой части мозга, отвечающей за передачу любовных ощущений в сердечную мышцу и наполнение этой сердечной мышцы ощущением, которое и творилось в твоей душе в этот миг. И это я еще нe описал химические реакции и влияние жидкостей в организме.
«Я знаю, что ты знаешь», – ответила тебе моя душа простым кивком головы. Описать, как это происходит?
– Все нормально?
– Да. Ты меня проводишь?
– Провожу ли я тебя? Ты это специально спросила или со мной на палубе дурочка?
– Конечно, дурочка. Кто же еще может любить тебя такого?
– Какого – такого?
– Такого, как ты?
– Только одна девушка на земле… такая, как ты.
– Какая – такая?
– Пойдем, в каюте расскажу.
– Ты опять обманешь. Ты начнешь целовать и ничего не расскажешь.
– Тогда покажу.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Интересно было бы посмотреть.
Ты замочек, а я – ключик. Ты – ключик, а я замочек. Но ключики, которые создали люди, стационарны. Люди, которых создали ключиками, подвижны. Человек – создатель ключика и замочка, имел в наличии форму, металл, чертеж, всякие там приспособления и необходимость защитить свои ценности – жилье, сейф, письменный стол, дамскую сумочку своей спутницы. У Создателя человечков, помимо всего прочего, был еще человеческий рост (моральный, материальный, нравственный, духовный), а еще обязанность (или необходимость, может быть, даже желание) даровать этим своим ключикам-замочкам свободу выбора. Кстати, надо еще разобраться, была ли у Него необходимость что-то защищать своими замочками-человечками или Он создавал эти сложные механизмы ради собственного удовольствия, чтобы можно было, глядя на них, то и дело восклицать: «Хорошо! Что может быть лучше?» Мне кажется, что защищать что-то было необходимо, поскольку мы, по Его словам, и сосуды, и меха, и много еще чего, во что можно складывать, наливать, засыпать. Но это долгая философская тема, и я заговорил об этом только лишь потому, чтобы ты отметила для себя (хотя и не сказала вслух, а лишь снисходительно улыбнулась), что философские размышления мне не чужды. В общем, набился на комплимент.
Что же до человечков-ключиков и замочков, то они, сделанные однажды, растут, изменяются с годами и опытом и очень часто перестают соответствовать друг другу. Даже если физически ключик вставляется в замочек, есть еще и другая сторона медали, когда внутренне они уже не подходят друг другу. Их пазы не совпадают…
– Ладно, соловья не кормят баснями, а женщину – мудростью. Пойдем спать. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
– Какую?
– Про лису и зайчика.
– И петуха?
– Без петуха…
– А где петух?
– Съели…
– Хочу. Только ты мне ее точно расскажешь или как вчера?
– А что было вчера?
– Вчера ты грязно отымел меня еще задолго до того, как Красная Шапочка встретила Серого Волка.
– Как я мог? Это гнусная ложь. При всем своем желании я не мог бы сделать это так быстро: твой халат долго расстегивается. Помнишь, сколько на нем пуговиц?
– А ты когда-нибудь его расстегивал?
На каждой виноградине, что лежит у нас на кухне, в каждой капле вина, распитого нами вчера, в каждом моем поцелуе, погибшем с бельем в недрах стиральной машины, оставленном вместо загара на ощущениях твоей кожи, в каждом поглаживании твоих волос, в растирании кремом твоих плеч, в каждом твоем вздохе, в каждом моем нежелании, чтобы ты уходила, в каждом дэне твоих колготок, в каждом поглаживании твоих чулок, в каждой мелодии, которую я включаю тебе, в каждом действии, производя которое я мысленно вызываю твой образ, в каждой записке, полученной тобой от меня на школьных уроках, в каждом заигрывании травинкой с твоей щекой, с твоим ухом, в каждом неожиданном возвращении родителей с работы и детей из школы, в каждом поглаживании твоей руки, в каждом завитке волос, перебираемых моими пальцами, в каждом глотке воды из принесенного мною стакана, в каждом глотке воды из принесенного тобою стакана, в каждом прибитом мною гвозде, в каждом купленном у метро цветке, в каждой капле росы, осевшей на цветах, в каждом чириканье соловья, прыгающего с ветки на ветку, на каждой из сорванных в горсть ягодок земляники и на клубнике, оставшейся в саду, в каждой расстегнутой мною пуговице, на первом галстуке, одетом на выпускной вечер, в расстегнутой твоей рукой ширинке, в первом обещании, в каждом первом обещании, в каждом ожидании, в каждом прощении, в ежедневном общении, в утреннем кофе, в позднем ужине, в первом упреке, в последнем признании, в последнем вздохе, в переворачивании твоих фотографий, в пожелании спокойной ночи, в новом стихотворении, в лучшем стихотворении, в робких словах, в робких прикосновениях, в жадных поцелуях, в перетягивании одеяла во время сна, в укрывании твоих плеч моим пиджаком, в поглаживании твоих щек моими пальцами, в красивом ухаживании, в беспардонном обращении, в хамском отношении, в безупречном гардеробе, в полуночном домогании, в безумном изнасиловании, в тупой досаде, в глупой ревности, в пощечине, в клятве хранить верность, в просьбе поставить белый танец, в боязни прикоснуться, в жестоком оскорблении, в животном страхе остаться одному, в надежде на возвращение, в каждом взгляде, наполненном обожанием, на кончике каждого моего пальца, в каждой слезинке умиления, в наслаждении подглядывать за твоими действиями, на кончике каждого твоего пальца, в каждом телефонном звонке тебе, в подсматривании за тобой в ванной, в постели, в нижнем белье, в поцелуях, во всех поцелуях, которые были и которые представлял, в коленках, в капроне на коленках, в стонах, во вздохах, в молчании, в неловком молчании, в растерянности, в невинной растерянности, в наивности взглядов, в порочности действий, в порочности слов, в детях, измазанных в кефире, в прочности обещаний, в нерешительности признаний, в обязательности исполнений, в правильности решений, в каждом ужине при свечах, в каждой свече во время ужина, в каждой поездке за город, в каждом невозвращении к прошлому, в каждом воспоминании о прошлом, в каждой клятве не быть прежним, в каждой клятве хранить прошлое, в каждой букве этой повести, в каждой строке наших писем, в зависти подружек, в маминой осторожности, в бигудях на голове, в неловком оправлении юбки… – всюду разлито «я люблю тебя».
Милая, родная, единственная, неповторимая, сладкая, нежная, добрая, желанная, неугомонная, страстная, теплая, родная, божественная, женственная, непоседливая, непостоянная, вредная, язвительная, колкая, мягкая, тонкая, гибкая, шумная, кроткая, свирепая, неугомонная, необузданная, застенчивая, наивная, простая, добродушная, подозрительная, коварная, неподкупная, непостоянная, постоянная, необузданная, неугомонная, неукротимая, кроткая, застенчивая… в любой из этих тебя разлито «я люблю тебя».
Ты думаешь, что мне помог Ожегов?
Не думаешь? Тогда люби меня, терзай, желай, проклинай, ненавидь, гони, возвращайся, обнимай, целуй… целовай… грусти, плачь обо мне, плачь от радости меня увидеть, плачь из-за меня, пиши письма, звони по телефону, скрывайся… тебе все равно никуда не деться, пока пасутся овечки на склоне Эльбруса.
О проекте
О подписке