К декабрю кончилось все. Снаряды, патроны, орудия, пулеметы, колючая проволока, а также обученные, подготовленные, желающие воевать люди.

Но еще раньше закончились планы и идеи.

На мой взгляд, переход к позиционной войне зимой 1914 года имел две составляющие, которые вполне можно назвать стратегической и тактической позиционностью.

Стратегическим тупиком был сам исход Генерального сражения.

Да, союзники выиграли его, заставив Центральные державы перейти к повсеместной обороне, по крайней мере, временно. Но проигравшая сторона обосновалась на неприятельской территории, имела в своем распоряжении нерастраченные резервы, память одержанных побед и капитулировать вовсе не собиралась.

Победители же были поставлены перед необходимостью конвертировать достигнутый успех и свое ресурсное превосходство в неоспоримую победу. Но они понятия не имели, каким образом это сделать.

З. Тарраш: «Черные явно не знают, что же им делать; они стоят хорошо, а дальше что? Чтобы победить, им не хватает выигрывающей идеи, всего лишь идеи!»

Французский план войны потерпел крах еще до начала Пограничного сражения, немецкий – на Марне, австрийский – в Галиции, русский – в Восточной Пруссии. Англичане сколько-нибудь содержательного плана войны на суше не имели вовсе. В октябре – ноябре стороны решали, преимущественно, оперативно-тактические задачи в логике, «как сразу не проиграть», если не считать Э. Фанкельгайна, который попытался изобразить во Фландрии «что-нибудь шлиффеновское», но ни пространства, ни времени для маневрирования уже не было.

Если в 1914 году сталкивались планы, и сражения подчинялись общей логике, а боевые действия были содержательными, то к зиме всякое содержание закончилось, и не осталось ни времени, ни сил, ни мысли, чтобы создать новое. Война утратила свою интеллектуальную составляющую. Этот концептуальный кризис проявился на фронтах как позиционный тупик.

Сильнейшая сторона не знает, как ей реализовать свое преимущество, слабейшая играет «вторым номером», пытаясь изменить соотношение сил за счет тактического превосходства и «боевых качеств германского солдата» – при таких оперативных замыслах ничего, кроме позиционного тупика, получиться не может.

Признанием данного обстоятельства стала французская «стратегия размена», она же «стратегия истощения»: поскольку мы обладаем численным превосходством, нам нужно только все время «разменивать» наших солдат на неприятельских, и в конце концов у немцев кончатся люди. Такая концепция войны обрекала на гибель миллионы солдат и полностью игнорировала два обстоятельства: во-первых, солдаты, которых цинично «разменивают», могут просто отказаться повиноваться; во-вторых, чтобы в борьбе с немецкой пехотой разменивать людей в пропорции один к одному, тоже нужно было известное искусство.

«Стратегия размена», конечно, являлась надругательством над всеми принципами военного искусства вообще. Но противопоставляемая ей «стратегия сокрушения» была ничем не лучше. В сущности, вся разница была в том, что сторонники истощения предполагали максимально затянуть войну, чтобы в полной мере воспользоваться преимуществами экономической блокады Германии, а адепты сокрушения предполагали произвести «размен» за одну большую операцию, в которую будут втянуты и перемолоты все резервы противника.

Оперативно-тактическая позиционность была связана с явлением, которое десятилетиями позже, после создания общей теории систем, получило название кризиса аналитичности^[20].

Военное искусство опирается на науку, прежде всего, на логистику: расчет движения войск и линий их снабжения. В условиях армий «образца 1914 года» основой логистических расчетов была железнодорожная сеть. Автомобильный маневр практически не применялся (Марна – исключение, подтверждающее правило), использование гужевого и автомобильного транспорта для доставки боеприпасов практиковалось лишь от конечных железнодорожных станций – по современной терминологии – «последняя миля».

В результате дислокация войск и возможные вектора их движения определялись, в первую очередь, начертанием железнодорожной сети, затем – структурой автомобильных дорог. Это делало оперативные планы предсказуемыми и практически лишало любое наступление внезапности. Поскольку уровень штабной работы в сражающихся армиях был, в целом, одинаков (исключая турецкие войска), элементарная интроекция позволяла своевременно обнаружить любой разумный, то есть отвечающий «хорошей военной практике», маневр неприятеля и парировать его. Конечно, время от времени предпринимались совершенно «дикие» действия вроде ночной атаки Хаузена против Фоша – как правило, с самыми негативными результатами.

Иными словами, стороны одинаково грамотно мыслили, одинаково грамотно располагали резервы, одинаково четко маневрировали ими и в обороне и в наступлении. Они одинаково понимали ситуацию. Потому и не могли ее изменить.

В новых условиях (одинаково высокий уровень штабной работы, возрастание роли артиллерии, действующей с закрытых позиций и практически неуязвимой для других родов войск) уравнения Остроградского-Ланчестера^[21] стали выдавать приемлемые приближения к реальности.

Война приобрела аналитический характер^[22].

Это предполагало устойчивость возникших решений^[23].

«Дело в том, что предсказуемость будущего дает обеим сторонам практически одинаковые возможности для поиска решений. Пусть в результате действий обе стороны пришли к более или менее устойчивой ситуации. Устойчивость означает, что для существенного изменения оперативной обстановки нужно приложить усилия, выходящие за рамки рассматриваемого малого участка фронта. К примеру, перебросить резервы с других участков. Но поскольку противник не заинтересован в ухудшении своего положения, он будет противодействовать нашим попыткам выйти из устойчивого состояния. И в аналитической ситуации равные позиции всегда преобразуются в равные. На математическом уровне: позиция стремится к состоянию с наименьшей энергией, то есть армии и полководцы оказываются в потенциальной яме. А из нее выйти намного труднее, чем туда попасть.

Устойчивость решений тактических задач вылилась в примат обороны над наступлением. (Поскольку оборона это сохранение достигнутой позиции, а наступление – попытка создать иную позицию.)

С точки зрения оперативного искусства аналитичность породила принцип «нескомпенсированной слабости». Суть его заключается в том, что наступление обречено, пока противник может своими резервами «компенсировать» наступление, то есть закрыть прорывы. Лишь при наличии нескомпенсированной слабости наступление может привести к успеху. Для немцев это означало неизбежность поражения, поскольку какие бы решения они ни принимали, у них всегда было на одну слабость больше, чем у противника: людские и экономические ресурсы Германии были несоизмеримо малы» (Р. Исмаилов, С. Переслегин).

В условиях кризиса аналитичности оперативная ситуация перестала зависеть от принимаемых сторонами решений. Теперь она определялась теоремами о позиционности:

• Взаимно блокированные позиции обладают равной для обеих сторон связностью^[24].

♦ Следствие: позиция равной связности всегда является изохронной – время, необходимое для маневра силами вдоль линии фронта, для обеих сторон одинаково.

• При аналитическом характере войны взаимно блокированные позиции устойчивы, что приводит к появлению позиционного фронта.

♦ Следствие: при позиционной войне всегда можно найти соответствие между узлами связности сторон, иначе говоря, центры позиций сторон симметричны относительно линии фронта.

• Прорыв позиционного фронта возможен, при этом связность уменьшается у обеих сторон. Однако связность наступающей стороны уменьшается быстрее, если коммуникации выступа проходят через разрушенную при прорыве зону. Поскольку уменьшение связности эквивалентно уменьшению эффективного числа стандартных дивизий, выполняется принцип Ле-Шателье, и наступление останавливается. Можно показать, что глубина выступа обязательно лежит в пределах от 50 до 100 % от его ширины.

В последующие три года стороны на практике проверяли непреложность этих теорем. Выяснилось, что они выполняются неукоснительно, то есть позиционный фронт оказался устойчивее, чем государственные режимы, создававшиеся столетиями.

Приходится читать, что вышеприведенные рассуждения верны лишь для Западного фронта, в то время как на востоке, где пространства было больше, а плотность войск – соответственно ниже, война сохраняла маневренный характер. В действительности, позиционность вовсе не означает, что линия фронта не может сдвинуться. Просто она не может сдвинуться так, чтобы изменить характер позиции. На западноевропейском ТВД, богатом дорогами, расстояние между узлами позиции было очень мало, и фронт застыл намертво. На востоке дорог и узлов было значительно меньше, в результате чего возникали огромные пространства, овладение которыми или, напротив, оставление которых противнику практически не меняло связность. В первом томе мы столкнулись с такой ситуацией при анализе борьбы за Польский балкон. Пока русские войска удерживали Варшаву и Ивангород, а немецкие – Торн и Бреславль, размашистые передвижения войск в четырехугольнике Варшава – Сандомир – Ченстохов – Калиш не приводили к решительным результатам.

С другой стороны, при потере лишь одной из критических точек позиции немецкий фронт отбрасывался к линии Одера, а русский – к линии Западной Двины. И в этом отношении кампания на Востоке носила такой же позиционный характер, как и на Западе: «здесь», как и «там», фронт оказался устойчивее государства и общества. Разница в том, что на Западе размах колебаний, неизбежных в аналитических системах, составлял единицы километров, а на Востоке – десятки и сотни километров.