Долгое время, целую эпоху, на «Слово о полку Игореве» смотрели как на великолепный, чисто литературно-сказательный памятник.
«Любители Российской словесности, – писал Мусин-Пушкин устами своего редактора Малиновского в предисловии к «Слову» 1800 г., – согласятся, что в сем оставшемся нам от минувших веков сочинении виден дух Оссианов: следовательно, и наши древние герои имели своих Бардов, воспевавших им хвалу».
Еще раньше, в 1797 году. Н. М. Карамзин писал: «…года два тому назад в наших архивах открыли отрывок поэмы под названном: песнь Игоревых воинов, каковую можно сравнить с лучшими Оссиановыми поэмами и каковая написана в XII столетии неизвестным сочинителем. Слог, исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинство сего отрывка…»
Итак, в «Слове» увидали поэму, «ироическую песнь», как это стоит на обложке издания 1800 года. Весь центр тяжести этого произведения усмотрели в воспевании подвигов, в чистой поэтике. Это было величайшей ошибкой, наложившей отпечаток на всю историю исследования «Слова» от 1795 г. и до наших дней.
Да, «Слово» – это поэма, но поэма в высшей степени своеобразная, поэма не фантастическая, не приблизительно, а строго-историческая и, самое главное, злободневно-политическая.
Не поняли того, что не столько поход Игоря как таковой стоит в центре поэмы, сколько беда Русской земли и в прошлом (войны Олега), и в настоящем из-за раздоров среди князей.
Прошли мимо и не поняли «златого слова» Святослава – этого прямого обращения к действию, к единению сил, к спасению родины именно в тот бедственный и полный ужасов момент, когда:
«Се в Римове крычать под сабли Половэцькыми, а Володимир под ранами!».
«Слово» поняли как сугубо придворное произведение, имевшее своей задачей воспеть доблесть князей и дружины, считали, что о народе нет ни одного слова, что автору «Слова» были безразличны бедствия и горести русского народа.
Историк Иловайский в 1859 году так оценивал «Слово»: «Везде они (князь и дружина) представляются понятиями неразрывными, и притом едва ли не олицетворяющими собой понятие о всей Русской Земле. Народ или, собственно, «черные люди» остаются у него в тени, на заднем плане…»
И вот с легкой руки Иловайского пошли писать под диктовку с некоторыми вариациями на ту же тему вплоть до… 1934 года, когда В. Невский, советский автор, в прекрасном сборнике о «Слове» (изд. Academia) писал:
«Автор «Слова» несомненно принадлежал к высшему привилегированному сословию, к дружинно-боярскому: он был боярином и дружинником… Прежде всего поражает «Слово» тем, что народ, смерды, их жизнь, их участие абсолютно в нем не отражается: получается впечатление, как будто бы народ не принимает в походе никакого участия…
«Автор даже, – продолжает Невский, образы свои черпает не из народной жизни, не из народных низов, а из жизни богатой и притом военной верхушки. Только 3 раза мы встречаем сравнение, взятое из жизни народа, именно из быта земледельца…
Больше картин из жизни пахаря-земледельца в «Слове» нет нигде. Зато высший, боярский, дружинный слой описываются яркими красками. Игорь, его товарищи и его дружина храбры и доблестны… И не только князья, дружина княжеская, – это дружина богатырей, закаленных в бою и отваге…»
Далее В. Невский, очевидно солидаризируясь с акад. Перетцем, приводит следующие его слова:
«Для автора, конечно, ближе всегда были интересы его класса, интересы княжеские, а не интересы народной массы, которая, по нашему мнению, считала своим родным делом хозяйственную деятельность…»
«Кажется, – продолжает В. Невский, – достаточно и тех доказательств, какие приведены выше, чтобы согласиться с мнением о боярском, привилегированном происхождении автора «Слова». С этой точки зрения можно сказать, что наше «Слово», как и западноевропейская средневековая рыцарская поэзия, носит аристократический характер.
Отсюда совершенно понятно, что автора совсем не интересует народ, смерды, его положение, его горести и страдания…»
Таково мнение о «Сливе» от Иловайского и до Невского, мнение господствовавшее, но, к счастью, не единственное. Трудно найти в литературе мнение более несправедливое, тенденциозное, тупое, прямо вопиющее к небу. И мнение это высказывает советский автор, официальной обязанностью которого, казалось бы, было подробное и всестороннее освещение роли народа в «Слове»!
Ведь почти каждая строка «Слова» находится в кричащем противоречии с приведенным выше мнением. Ведь центральной фигурой «Слова», его стержнем является русский народ.
Советские ученые (Новиков, Орлов и другие) давно уже поняли это, и трудно понять, как могла подняться рука, чтобы написать такое фальшивое, инспирированное какими-то особыми соображениями мнение.
Да, «Слово» – это похвальная песнь князьям, их дружине, всему войску; в «Слове» отдается должное отваге, храбрости, трудам и ранам князей, но… вместе с тем «Слово» – это публичный суд, суд всей Русской земли не только над данными князьями Ольговичами, но над всей системой управления землей того времени.
Обвинительный акт начинается словами – упреком Святослава: «Се ли створиста моей сребреней седине!»
Он любит их, героев «Слова», за смелость, бесстрашие, он ценит их труды и мучения, но упрекает в неблагоразумии: «Не во время вы затеяли поход, бесславно пролили кровь поганых», – говорит он.
И к этому приговору певец присоединяет (если следовать одному толкованию, принимаемому большинством) упреки и других народов, более того, проклятия их (немцев, венецианцев, греков и мораван). Если же принять наше толкование, то проклятия произносились русскими женщинами, потерявшими своих близких, это они «кають князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы, рекы Половецькыя, Русского злата насыпаша» и так далее.
Примем ли мы первое или второе толкование, – это не изменяет сути дела: Игоря проклинают за его неудачу.
Что же тут общего, скажем мы, с фантастической песней о Роланде? Где аристократичность «Слова» и защита классовых интересов, если героев его, правда, любя, но публично, во всеуслышание, перед всей землей, певец с горечью отчитывает?
Это не похвала, а акт гражданского суда, суда строгого, но справедливого.
На чьей стороне стоит певец, на стороне князя-феодала, пустившегося в рискованную авантюру вместо того, чтобы основательно подготовить поход, или на стороне русского народа, жестоко пострадавшего в ней?
Нам кажется, что двух мнений здесь быть не может, что и гг. Иловайские, Невские и Мазоны должны согласиться с тем, что певец укоряет Ольговичей в неразумии.
Более того, – певец возвышается над событиями не только своего времени, он поднимается выше, он анализирует не только неудачный поход внуков Олега, он осуждает и его самого. Это он называет его «Гориславличем», т, е. человеком горестной славы, это он укоряет Олега, что тот «ковал крамолу и стрелы сеял по земле»…
Более того, певец бросает в лицо всем князьям перед всем народом тяжелый упрек, им и их системе управления: «Тогда при Ользе Гориславличи сеяшеться и растяшеть усобицями, погыбашеть жизнь Даждь-Божа внука»… и прямо указывает: «В княжих крамолах веди человеком скратишася» и т. д. Или: «Усобица князем на поганые погыбе, рекоста бо, брат братови: «се мое, а то мое же»; и начяша князи про малое: «се великое» говорити, а сами на себе крамолу ковати. А погани со всех стран приходжаху с победы на Землю Руськую»….
Спрашивается, где же здесь панегирик, защита кастовых или классовых интересов? Если панегириком считают публичное шельмование: «Про малое стали говорить: о, се великое», то трудно понять, как понимают смысл слова «панегирик» сторонники мнения, что певец «Слова» защищал интересы класса феодалов и сам принадлежал к привилегированному сословию.
Напрасно некоторые толкуют «погыбашетъ жизнь Даждь-Божа внука» как гибель имения, добра князей, это неверно, – внуки Даждь-Бога это все русские, а не только князья.
Откройте «Апостол» 1307 года, и там на полях его вы найдете цитату, почти дословную из «Слова» (она только что приведена нами), но там вместо «Даждь-Божа» стоит – «наша жизнь», т. е. добро русских людей вообще.
Так понимали «Слово» в 1307 году, так и следует его понимать, ибо дальнейшая цитата полностью разъясняет смысл отрывка: «Тогда по Руськои земли редко ратаи покрикивали, но часто вороны граяли, деля себе трупы»… (и уж, конечно, трупы, о которых жалеет певец, были трупы народа, а не князей).
Здесь певец на стороне хозяина земли Русской – пахаря, Русского народа, и он громогласно упрекает князей, своих защитников от внешних врагов, в нерадивости.
Где же здесь, спрашивается, защита классовых интересов? Наоборот, певец, если он был даже дружинником или боярином, возвышается над интересами своего класса, а выше всего ставит благо всей родины!
Если этого не понимал проф. Иловайский, «проклятый буржуй», никогда не читавший Маркса и чуждый политике, то уж г. Невскому следовало бы все же более порядочно понимать то, что он читает и затем так развязно комментирует.
Далее, певец не ограничивается только примером Игоря, воспоминаниями об Олеге, Всеславе, который также причинил немало бед Руси своими исканиями «девици собе любой», т. е., хорошей волости, – он указывает, что это зло царит сейчас и в другом конце Русской Земли, – в Полоцкой земле.
Там тоже «Двина болотом течеть под кликом поганых», там одиноко погиб Изяслав в битве с врагами, покинутый братьями, и там беда.
И певец не ограничивается только общими местами, критикой вообще, но он называет громко, во всеуслышание и конкретных, живых виновников сегодняшних раздоров:
«Ярославе и вси внуци Воеславли, гневно восклицает он, склоните же свои знамена, вонзите в землю ваши опозоренные мечи, вы отошли от дедовской славы, – это вы своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую!»
Ну, и аналогию с средневековыми рыцарскими песнями нашли гг. Невские и Мазоны!!!
Где же здесь защита классовых интересов, своей феодальной верхушки? Ведь это речь народного прокурора и строгого судьи, а не речь защитника. Да такого «певца», восхвалителя мало услать в Соловки или Воркуту, ему и Колымы мало!
Итак, певец осуждает не только неудачный поход Игоря, совершенный тайком из-за эгоистичного интереса самому получить славу, а не делиться ею с другими, но осуждает и всех князей за их крамолы; он называет имена виновников раздоров, он напоминает, что это тянется уже не менее 100 лет, со времени Олега Тьмутораканского.
О проекте
О подписке