Пирогов на месте мертвецкой

Каждое утро со стороны заднего двора доносился лай собак. Там, за кирпичной стеной, – Военно-медицинская академия, в прошлом Обуховская больница. Собаки лаяли до начала девяностых, потом опыты над ними, по-видимому, прекратились (все в нашем доме считали, что собаки подопытные) – теперь на заднем дворе всегда тихо. По той кирпичной стене в тридцать третьем году вместе с другими трудновоспитуемыми полюбил залезать на крыши подсобных строений мой будущий отец, местом тайных собраний был определен чердак с сеном, и, согласно легенде, как-то раз госпитальный конюх носился по крышам с кнутом, пытаясь поймать хотя бы одного пришельца. В дом, в котором я живу, мой дед вместе с семьей переехал еще в тридцать втором, так что эти места овеяны семейными преданиями. А недавно встретил я у нас во дворе знакомого поэта N., лет пятнадцать назад вернувшегося из Америки. Он, оказывается, устроился здесь чернорабочим. На нем была роба, он куда-то тащил мешок со строительным мусором. В проходном дворе у него есть каптерка, и примыкает она все к той же стене, из-за которой когда-то слышался собачий лай. А напротив стены, в доме по другую сторону узкого прохода, разместилась пекарня, где уже несколько лет пекут пирожные и торты. Ни поэт из каптерки, ни кулинары в фартуках даже не догадываются, по соседству с чем они работают. Сразу за стеной, в пяти метрах от них, не просто госпиталь (что госпиталь, это известно всем) – сразу за стеной морг.

К теме морга причастен установленный в глубине больничного сада памятник Пирогову. С виду обычный, а на самом деле – необыкновенный памятник.

Да и сам Пирогов был человеком необыкновенным.

О том и речь.

О памятнике великому Пирогову.

На мой взгляд, это один из лучших памятников в Санкт-Петербурге. Он прост, лаконичен. Серый гранит здесь одинаково хорош и для пьедестала, и для самого бюста. Не знаю, замечал ли скульптор Крестовский, что его Пирогов чем-то похож на Ленина. Тела обоих, как известно, мумифицированы, но вряд ли сходство навеяно этим, – несомненно, и в характерах живых было много общего. Эту общность выдают памятники – взглядом, напряжением лиц, печатью бескомпромиссности и одержимости.

Нет в городе другого памятника, который был бы так прочно связан с местом, где он стоит. Речь вовсе не о том, что стоит он на территории Обуховской больницы (ныне это часть Военно-медицинской академии, куда, кстати, посторонним вход запрещен); речь не о клинике в целом, а о крохотном клочке земли, памятником обозначенном.

На тыльной стороне постамента очень интересная и… как бы это сказать… специальная надпись. Настолько специальная, что в прежних популярных изданиях, посвященных городским достопримечательностям, ее если и приводили, то с намеренными искажениями. Например, согласно изданному в 1979 году справочнику «Памятники и мемориальные доски Ленинграда», эта надпись должна была бы выглядеть так: «Здесь он создавал свой атлас топографической анатомии». Надо полагать, местоимение «он» обязано отвечать имени собственному Пирогов, выбитому на лицевой стороне постамента, но такой логики мог придерживаться лишь редактор справочника, в реальности так безлично на пьедесталах не выражаются. Для того чтобы узнать истинный текст, надо проникнуть на территорию Военно-медицинской академии, найти в госпитальном саду сам памятник и, не обращая внимания на расположение препятствующей тому скамейки, обойти его сзади, смело вступив на газон. Надпись мало того что сильно потускнела и едва различима, она в принципе никогда не была видна с дорожки; похоже, выполнена она вовсе не для того, чтобы на нее смотрели. Скажем прямо: сделана она так, чтобы ее не видели. Это без преувеличения секретная надпись – о ней не знают даже те, кто работает здесь десятилетиями и каждый день по долгу службы проходит мимо гранитного Пирогова (я со многими разговаривал). Вот она – в точности:

Здесь стояла

покойницкая, где

Н. И. Пирогов

на распилах замо-

роженных трупов

создавал свой атлас

топографической

анатомии^[10].

Емко и содержательно.

Памятник был установлен в 1932 году по инициативе выдающегося хирурга И. И. Грекова; скорее всего, он и был автором надписи. Пренебреги профессор Греков выражением «на распилах замороженных трупов», и обошлось бы без переноса слов (архитектор Руднев наверняка так и советовал поступить) – нет, умалять точность высказывания ради формы строки знаменитый врач позволить не мог. Думаю, что, если бы площадь скрытой от посторонних глаз тыльной грани пьедестала позволяла разместить большее число букв, нам бы явлено было полное, развернутое название этого научного труда, причем на латыни^[11], ибо в четырех томах атласа нет ни одного русского слова, а отдельный семисотстраничный том описаний – сплошная латынь уже без всяких картинок. На протяжении ста лет название пироговского труда переводили примерно так: «Топографическая анатомия, иллюстрированная проведенными в трех направлениях распилами через замороженные человеческие трупы». Сейчас переводят как бы корректнее, заменяя «человеческие трупы» на «человеческое тело», но на постаменте увековечена та откровенная прямота, с которой корифеи анатомии без ложной деликатности относились к реальности.

Мне приходилось листать этот атлас. Я не медик. Сильное впечатление, честно скажу. Гигантского размера книги содержат порядка тысячи изображений в натуральную величину этих самых распилов. В трех направлениях. Некоторые (например, продольные) не поместились на плотном листе размером с полосу нынешних «Известий», и тогда использовался лист еще большего формата, складываемый под формат книги. Всего было отпечатано триста экземпляров атласа – крайне дорогостоящее издание финансировалось правительством. На экземпляре, хранящемся в РНБ, как теперь называют родную Публичку, экслибрис Императорской Эрмитажной иностранной библиотеки с указанием номера шкапа и полки. Нет сомнений, что тот же экземпляр первого тома, который я с трудом сумел разместить на столе, листал император Николай Павлович, лично дозволивший сей проект; представляю выражение его лица и пытаюсь мысленно соотнести со своим – любопытство… изумление… тихий ужас?..

Впечатление еще сильнее, когда знаешь обстоятельства появления атласа. В двух словах они таковы.

Однажды Николай Иванович Пирогов, прогуливаясь по Сенному рынку, увидел, как мясник расправляется с промерзшей свиной тушей. Была зима. Николая Ивановича осенило; некоторые биографы, впрочем, полагают, что оригинальная идея пришла Пирогову после долгих и долгих раздумий. Как бы там ни было, до сих пор анатомы резали теплые трупы (в том смысле теплые, в каком вообще допустимо говорить о теплоте мертвого тела). А с «разгерметизацией» тела под инструментом анатома внутренности приобретали ложное положение, так что о взаимном расположении всевозможных органов хирурги до Пирогова судили довольно неточно. Надо пилить замороженных, решил Пирогов. И он приступил к делу. В Обуховской больнице для бедных в день умирало два-три человека. Посреди больничного сада находилась небольшая деревянная покойницкая, та самая; зимой в ней коченели трупы. Молодому профессору из Дерпта Николаю Пирогову, однажды поразившему медицинский Петербург как гром средь ясного неба, уже случалось читать в одной из двух тесных комнат этого скорбного заведения лекции по анатомии – его шестинедельный курс на немецком прослушали тогдашние петербургские знаменитости, включая лейб-медика Арендта. Теперь Пирогов работал без лишних свидетелей. Пилил. По нескольку часов в день, иногда оставаясь на ночь. При свечах. (Зимой в Петербурге и днем темно.) В лютый мороз. Опасаясь одного: как бы не согрелся свежий распил до того, как на него будет положено стекло в мелкую клеточку и снят рисунок. Чем сильнее был мороз, тем лучше получалось у Пирогова. Распилов он осуществил многие и многие тысячи – в атлас попало лишь избранное. «Ледяной анатомией» называл это дело сам Пирогов. А еще он говорил о «ледяной скульптуре» – это когда твердеющей массой заливались полости, образованные в промерзлых трупах путем вырубания с помощью долота и молотка тех или иных органов. Не в теплой Германии и не в солнечной Италии, но только у нас в России могла прийти «счастливая мысль воспользоваться морозом», как это изящно сформулировал академик К. М. Бэр^[12], осуществляя разбор фундаментального пироговского труда при выдвижении его на Демидовскую премию. Этот атлас ошеломил мир медицины. Пирогов много сделал хорошего – изобрел гипсовую повязку, впервые применил наркоз в полевых условиях, осуществил множество операций, написал кучу трудов, спас ногу Гарибальди, но именно «ледяная медицина», как утверждали его ученики, обессмертила имя Пирогова. Такой парадокс: обессмертило то, чему материалом послужили покойники.

Впрочем, одно обстоятельство расстроило придирчивого рецензента. «Некоторые изображения, – докладывал академик К. М. Бэр, – сняты с таких субъектов, которые были доведены до совершенного изнурения продолжительною болезнью, а может быть, даже и искусством. Конечно, госпитали доставляют больше изнуренных, нежели не изнуренных трупов, – последние, очевидно, и вовсе не доставляются, – все же нельзя не пожалеть, что при работе, на которую потрачено так много времени, такие необыкновенные силы и средства, не были совершенно удалены, по крайней мере изнуренные»^[13].

Что делать, Пирогов работал с тем материалом, который у него был.

Справедливости ради надо сказать, что основные распилы Пирогов осуществил на Выборгской стороне – в Медико-хирургической академии. Там к его услугам была огромная дискообразная пила для ценных древесных пород. В покойницкой Обуховской больницы все было скромнее. Но именно это место пожелал увековечить И. И. Греков, а уж он-то знал, что к чему.

Так оно и есть: судя по «секретной» надписи, памятник Пирогову – не просто памятник Пирогову (вообще Пирогову), но Пирогову, с фанатической одержимостью совершающему титанический труд прямо здесь, а не где-нибудь там, – это памятник невероятному, почти безумному, на наш профанский взгляд, подвигу, совершенному на этом историческом месте, когда-то занятом убогой деревянной мертвецкой. По сути, это и есть памятник той мертвецкой, единственный в своем роде памятник моргу.

В 1886 году, уже после смерти Пирогова, вышло в свет описание Обуховской больницы, очень дотошное^[14]. Среди прочего приводился план местности, сведения обо всех постройках и сооружениях помещались в особых таблицах. Новая каменная покойницкая, воздвигнутая уже после Пирогова, узнаем, совмещена с часовней; на втором этаже четыре мраморных стола, о которых великий анатом здесь даже мечтать не мог. Старая деревянная покойницкая еще не срыта, используется редко, лишь для чрезвычайных нужд – туда теперь сносят трупы заразных. Сведения о ней скудны, но кое-что из таблиц можем извлечь. Например, общие размеры помещений. Переводя квадратные сажени в квадратные метры, получаем последних 67 – это на две комнаты и коридор. Число окон – 1, мертвым света не надо. Печей нет (но этот факт Пирогова, как уже знаем, не огорчал). В таких вот условиях он и работал по десять часов в день.

Автор описания с говорящей фамилией Угрюмов критикует местоположение покойницких – и старой, и новой. Надлежит им быть где-нибудь сбоку, а не посреди сада, по которому гуляют больные. В наши дни оплошность исправлена – никаких покойницких в саду нет. Морг задвинут далеко, на северо-западную периферию клиники – к стене, за которой начинается наш проходной двор. Чтобы гранитный Пирогов смотрел на морг, Пирогова надо развернуть на сто восемьдесят градусов. Но тогда откроется свету «секретная» надпись.