Все самое ценное – в Лувр

Итак, Наполеон не только поселился в Тюильри, но и продолжил строительные работы в Лувре.

Крупнейшие архитекторы той эпохи Шарль Персье и Пьер-Франсуа-Леонар Фонтен, работавшие вместе и вошедшие в число основоположников стиля ампир, значительно расширили площадь Лувра за счет новых пристроек.

Впервые Наполеон принял архитекторов в 1799 году, и тогда он доверил им переделку Мальмезонского дворца для своей жены Жозефины. С той поры им доставались многие самые престижные заказы; Фонтен к тому же с 1801 года занимал должность правительственного архитектора. Среди их произведений наиболее известна Триумфальная арка на площади Каррузель. Они также заново оформили Елисейский дворец, загородные дворцы в Сен-Клу, Фонтенбло и Компьене. Все эти декоративные ансамбли должны были придать наполеоновскому правлению антично-римское величие.

Кроме того, Наполеон значительно пополнил коллекцию картин Лувра.

К 1793 году в Лувре насчитывалось 500 картин и 155 других художественных предметов, большая часть из них происходила из королевских коллекций. Располагались они в основном в Большой галерее. Затем, уже в период Директории, было провозглашено, что Франция имеет суверенное право на произведения искусства из других стран, чтобы украшать «царство свободы». Первая партия захваченных французской армией художественных памятников поступила из Нидерландов в 1794 году. В 1796 году, после оккупации Италии французскими войсками под руководством Наполеона, из этой страны было вывезено все самое ценное из знаменитых коллекций Ватикана, виллы Боргезе, а также богатейших собраний Флоренции, Венеции и других городов. В Лувре тогда находились Аполлон Бельведерский, Лаокоон и прочие шедевры. Кроме того, во Францию шли многочисленные обозы с произведениями искусства из различных государств на территории Германии, из Австрии и других стран Европы, в которые под звуки «Марсельезы» входила французская армия.

Фрагмент работы Л.-Ш. О. Кудэ «Наполеон в Лувре в сопровождении архитекторов Персье и Фонтена»

В экспедиции Наполеона в Египет и Сирию приняли участие десятки археологов и ученых. Так, во Францию была отправлена большая партия памятников Древнего Египта, ставшая основой для образования нового отдела Лувра.

Лувр при Наполеоне был объявлен центральным художественным музеем Европы, он стал символом мирового господства и мощи его империи. Директором Лувра был назначен барон Доминик Виван-Денон, участвовавший в военных походах Наполеона. Он очень энергично проводил политику расширения коллекций. При нем собрание Лувра было впервые систематизировано по географическому и хронологическому принципу. Для того чтобы восполнить пробелы собрания музея, в 1811 он отправился в Италию и приобрел произведения Джотто, а также картины итальянских художников XV века. Это был один из первых примеров систематического пополнения коллекции в истории музейного дела.

Бюст Наполеона из коллекции Лувра. Севрская мануфактура, по модели А.-Д. Шодэ

Вряд ли Наполеон сам хорошо разбирался в искусстве, но, когда в Лувр привезли знаменитую «Джоконду» Леонардо да Винчи, он был так восхищен ее таинственной улыбкой, что повесил картину у себя в опочивальне.

После падения империи Наполеона многие вывезенные им из других стран коллекции были возвращены, однако далеко не все. Так, например, почти половина захваченных в Италии картин так и осталась в Лувре.

«Адская машина». Покушение на улице Сен-Никез

Огромный интерес для увлеченных судьбою Наполеона представляет парижская улочка Сен-Никез (rue Saint-Nicaise), ибо здесь, на этой улочке, жизнь будущего императора могла оборваться, так толком и не начавшись.

В тот день, 24 декабря 1800 года, Наполеон (тогда он уже был первым консулом) вместе со своей женой Жозефиной собирался в Оперу, находившуюся тогда в том месте, где ныне расположена площадь Лувуа (place Louvois). Из дворца Тюильри, где жил первый консул, к Опере вела прямая улица Ришелье (rue de Richelieu), а чтобы попасть на улицу Ришелье, необходимо было проехать по ничем не приметной улочке Сен-Никез.

* * *

Наполеон всегда любил или делал вид, что любит оперу. Во всяком случае, он часто посещал представления, стараясь не пропускать ни одной премьеры. Вот и в этот вечер он договорился с Жозефиной, что они пойдут на спектакль, причем пойдут всей семьей, то есть вместе с ее детьми от первого брака Эженом и Гортензией.

В тот вечер должно было состояться первое исполнение оратории Гайдна «Сотворение мира». В представлении должны были принять участие более двухсот первоклассных оркестрантов и лучших певцов, что обещало невиданный успех. За билеты брали двойную цену, но их все равно буквально рвали из рук.

Прекрасно зная, что жена обожает слишком долго готовиться к выходам в свет, Наполеон попросил Жозефину не заставлять себя ждать – все-таки у первого консула свободного времени было не так много. Все нужно было сделать заранее. Короче говоря, она должна была быть готова к семи тридцати вечера.

Как обычно, Жозефина копалась слишком долго и к назначенному сроку готова не была. В результате две консульские кареты на достаточно большом расстоянии друг от друга понеслись к зданию Оперы, когда уже было почти восемь часов. Когда они вылетели на узкую улочку Сен-Никез, вдруг раздался страшный грохот. Затем послышались крики, стоны, ржание лошадей. В густом дыму ничего нельзя было разглядеть…

Когда его клубы несколько рассеялись, стало ясно, что случилось что-то экстраординарное. Только бешеная скорость, с которой мчалась первая карета, спасла Наполеона. Задержись она хотя бы на десять секунд, первый консул и все, бывшие с ним, взлетели бы на воздух. К счастью, кучер гнал лошадей что есть мочи, и вот эта-то поспешность и избавила от трагической гибели человека, преждевременная смерть которого изменила бы судьбы Франции и всей Европы.

Покушение на Наполеона на улице Сен-Никез. Литография XIX века

В следовавшей в нескольких десятках метров позади карете Жозефины от взрыва разлетелись стекла.

Камердинер Наполеона Констан Вери в своих «Мемуарах» пишет:

«Госпожа Бонапарт совсем не пострадала, но она испытала сильнейший испуг. Гортензия была легко ранена в лицо осколком оконного стекла, а госпожа Каролина Мюрат, бывшая на последних месяцах беременности, так напугана, что пришлось ее везти обратно в Тюильри».

– Это против Бонапарта! – закричала Жозефина.

Чтобы успокоить парализованных страхом женщин, Дюрок выскочил из кареты, а потом объявил, что произошел несчастный случай в одной из оружейных мастерских на улице Ришелье, но первый консул и сопровождавшие его не пострадали.

На самом деле это был вовсе не несчастный случай. Все пространство между двумя каретами было залито кровью и завалено телами убитых и раненых. О силе взрыва – а это явно был результат действия «адской машины» – красноречиво свидетельствовало и то, что, как потом выяснилось, было повреждено более сорока расположенных вблизи домов.

Все тот же камердинер Констан Вери вспоминает:

«Все оконные стекла в Тюильри были разбиты, и многие соседние дома разрушены. Сильно пострадали все дома на улице Сен-Никез и даже дома на улицах, примыкавших к ней».

Также выяснилось, что при взрыве погибло двадцать два человека (двенадцать охранников из консульской гвардии и десять случайных прохожих) и было ранено еще около шестидесяти. Карета Наполеона оказалась наполовину разбита. Сам он лишь чудом не был убит или жестоко искалечен.

Грохот от «адской машины» был настолько силен, что его услышали даже в стенах «Комеди Франсез», где произошел курьезный случай. Один из актеров театра Арман д’Айи, с успехом дебютировавший в 1800 году, высказал предположение, что это салют в честь очередной победы французского оружия над врагами республики. По его настоянию о «радостном событии» было объявлено собравшейся в зале публике. Когда выяснилось, в чем дело, незадачливый патриот был арестован, посажен в тюрьму и лишь с немалым трудом сумел доказать свою невиновность.

Жермена де Сталь пишет:

«Вечером я беседовала с друзьями; внезапно раздался страшный шум, однако мы решили, что это стреляют на учениях, и спокойно продолжили разговор. Несколько часов спустя мы узнали, что на первого консула было совершено покушение и он едва не погиб от взрыва на пути в Оперу».

– Нас хотели взорвать! – кричал в это время на заваленной обломками и окровавленными телами улице Сен-Никез первый консул.

Ланн и Бессьер настаивали на том, чтобы возвратиться во дворец Тюильри.

– Нет, – твердо сказал Наполеон, – мы едем в Оперу!

* * *

Наполеон вошел в свою ложу с виду совершенно спокойный, так что публика в театре только через некоторое время узнала о происшедшем. Когда же в зале прошел слух о взрыве, публика устроила Наполеону бурную овацию. Тот сдержанно поклонился. Лицо его было бледным, а губы чуть заметно дрожали.

Но он недолго демонстрировал спокойствие. Показав перед публикой в течение нескольких минут, что никакая опасность не способна сбить его с намеченного пути, Наполеон поспешил в Тюильри, где уже собрались все значительные лица той эпохи, чтобы узнать, что случилось и чем все это кончится.

Стефан Цвейг по этому поводу пишет:

«С равнодушным, непроницаемым видом внемлет он нежным мелодиям старика Гайдна и с притворным спокойствием благодарит за шумные приветствия, в то время как сидящая рядом с ним Жозефина дрожит от нервного потрясения и не может скрыть слез. Но то, что это хладнокровие было лишь искусно разыгранной комедией, почувствовали все министры и государственные советники, как только он вернулся из Оперы в Тюильри».

Едва войдя в комнату, где находились собравшиеся, Наполеон расслабился и отдался на волю всей горячности своего характера. Громким голосом он закричал:

– Полюбуйтесь, вот дела якобинцев! Эти мерзавцы хотели меня убить! В этом заговоре нет ни дворян, ни шуанов, ни духовенства! Я стреляный воробей, и меня не обмануть. Заговорщики – это просто бездельники, которые вечно бунтуют против всякого правительства. Если уж их нельзя усмирить, то надо их раздавить. Надо очистить Францию от этой негодной дряни. Им не должно быть никакой пощады!

Позже, немного успокоившись, он сказал жене:

– Тебе, дорогая, здорово повезло. Они метили в меня, но вполне могли попасть в тебя.

Жозефина и Гортензия рыдали.

– Разве это жизнь? – воскликнула сквозь слезы мадам Бонапарт. – На сей раз твоим врагам не повезло, но в следующий раз счастье может им улыбнуться. Теперь только и будешь делать, что постоянно бояться убийц.

– Надо будет устроить головомойку министру полиции Фуше, – подумав, сказал Наполеон.

На твоем месте я не имела бы дел с этим человеком. Я его боюсь.

– Что ты хочешь? Могу ли я сейчас обойтись без него? Он такой ловкач: я из этого всегда смогу извлечь выгоду… И потом, будь спокойна, моя дорогая, это дело позволит мне пойти дальше. Они еще не знают…

И действительно, через четыре года Наполеон уже был императором французов.

* * *

Начавшееся немедленно следствие на первых порах ничего не выяснило, и никто не был арестован на месте взрыва. Наполеон, как мы уже знаем, был убежден, что и на этот раз покушение было организовано якобинцами.

Историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо пишут:

«Он приписал это преступление якобинцам, то есть тем республиканцам, которые остались верны республике. Прошло то время, когда он распинался перед ними, добиваясь их расположения, чтобы обеспечить успех плебисцита. Он ненавидел и боялся их больше какой-либо другой партии. Крики “вне закона”, которыми они его преследовали в день 19 брюмера, все еще звучали в его ушах. Он поспешил воспользоваться удобным случаем, чтобы избавиться от некоторых из них и запугать остальных».

Министру полиции Фуше он так и объявил: он уверен, что «адская машина» была подложена якобинцами. Намеки Фуше, что, возможно, заговор был другого происхождения, встретили лишь насмешку: конечно, бывший член Конвента, бывший «левый» якобинец теперь стремится выгородить своих прежних единомышленников.

– Это дело рук якобинцев! Только они одни желают моей смерти! Это же бандиты, среди них нет ни одного благородного человека.

Фуше молчал, и это все больше раздражало Наполеона.