– Можно отнять у человека еду и одежду, даже жизнь. Но нельзя отнять веру и достоинство, если он этого не хочет, – сказал мужчина.

– И не позволит, – добавила Гончая.

Странный человек понимающе кивнул.

Больше они ничего не успели сказать друг другу. В яму что-то посыпалось, голодные узники с криками бросились это подбирать и выхватывать друг у друга из рук. Благодаря своей сноровке, Гончая поймала один из падающих предметов. Им оказалась жареная крысиная тушка, причем довольно крупная. Кто-то из толпы тут же попытался отнять у нее добычу, но, наткнувшись на кулак, вонзившийся ему под дых, захрипел и отвалил прочь.

Девушка разорвала крысу пополам и протянула одну половину Рыжему – какой-никакой, а все-таки напарник, – но тот оттолкнул ее руку: либо не был голоден, что вряд ли, либо еще не оправился от шока. Тогда Гончая, подчиняясь внезапному порыву, протянула половинку крысы тому странному мужчине, который по-прежнему стоял у стены. Он не торопился принимать подношение, но и не отказывался от него.

– Тебе нужны силы, сестра.

Гончая прикинула, сколько незнакомцу лет. Если судить по голосу (в яме было слишком темно, чтобы разглядеть этого человека) – сорок-сорок пять. По возрасту он годился ей в дядьки или даже в отцы.

– Тебе тоже… папаша, – съязвила она.

Тот благодарно кивнул, принял кусок крысы левой рукой, а правой изобразил странный жест, будто хотел коснуться пальцами лба, живота и плеч угостившей его женщины.

– Храни тебя Господь.

Это оказалось настолько неожиданно, что Гончая даже растерялась на миг. Она не раз замечала, как крестятся жители метро, но не обращала на таких людей внимания. Да они и сами этого не хотели – крестились украдкой, редко кто делал это открыто. Но еще никто на ее глазах не осенял крестом кого-то другого!

«Священник!» – полыхнула в мозгу внезапная догадка.

От нелепости ситуации Гончей стало смешно. Она много лет скиталась по метро; где только ни побывала за эти годы: и у ганзейских купцов, и у браминов в Полисе, у идейных анархистов на Войковской, у красных, фашистов и отъявленных бандитов, – а священника встретила впервые, причем не где-нибудь, а в плену у поклонников Сатаны. Впрочем, чему было удивляться? В рухнувшем мире все перевернулось с ног на голову.

– Ты священник? – все же уточнила она.

– Отец Ярослав. Правда, здесь меня называют просто поп.

Теперь Гончая смогла разглядеть его лицо: глубокие морщины вокруг рта, необычайно светлые, внимательные глаза, обильная седина в криво остриженной, измазанной грязью бороде.

– Ешь давай, поп, – усмехнулась девушка и, подавая пример, вонзила зубы в свою половину добычи. Крысиное мясо оказалось жестким, горелым снаружи и сырым внутри. Но вполне съедобным.

Когда Гончая снова взглянула на священника, то с удивлением обнаружила, что тот так и не притронулся к своей порции. Вместо этого он неожиданно спросил:

– Как тебя зовут, сестра?

– Кто как, – ответила она с набитым ртом. – Гончая, Катана, даже Валькирия.

Сейчас все эти прозвища казались ей чужими и бессмысленными.

Священник поморщился.

– Это все клички звериные. А настоящее имя, человеческое?

– Человеческое, – повторила за ним Гончая. Перед ее мысленным взором всплыло лицо Майки с изумленно вытаращенными глазенками: «У каждого человека должно быть имя!» Это была их общая сокровенная тайна. Уже более десяти лет, с тех пор как сбежала от матери, Гончая не произносила свое настоящее имя вслух.

Она покосилась на закованных в цепи пленников, жадно пожирающих крыс и вырывающих друг у друга еще недоеденные тушки, затем снова обернулась к священнику.

– Где ты здесь видишь людей?

– Прямо перед собой, – не моргнув глазом, ответил тот.

Гончая сплюнула ему под ноги густую, темную от крови слюну.

– Ошибаешься, поп. Я уже три дня как мертва.

Развивать свою мысль она не стала: молча уселась на землю, спиной к надоедливому проповеднику, и принялась грызть жесткое, безвкусное мясо.

* * *

Работа пленников заключалась в том, чтобы рыть и нагребать вырытую землю в привязанную к вороту бочку. Не копать, а именно рыть, потому что то, чем занимались посаженные в яму люди, нельзя было назвать копкой. Ни лопат, ни каких-либо других инструментов у них не было. Некоторые счастливцы довольствовались пробитой солдатской каской, крышкой от кастрюли или какими-то ржавыми кривыми пластинами. Те же, кому этих железяк не досталось, ковырялись в земле голыми руками. Когда бочка наполнялась, ее вытаскивали из ямы, опорожняли, затем спускали вниз, и все повторялось.

За закованными в кандалы рабами придирчиво наблюдали надсмотрщики, восседающие на опущенных в яму лестницах, и если замечали того, кто, по их мнению, трудился недостаточно усердно, немедленно наказывали провинившегося ударами длинных, скрученных из сыромятных ремней бичей. Поначалу свист хлыстов и крики раненых рабов слышались часто, но со временем надсмотрщики подустали махать своими кнутами, и число наказаний заметно снизилось.

Гончая не столько рыла землю, сколько изображала работу, но делала она это убедительно, поэтому избежала экзекуции, а рыжий напарник, хотя и старался изо всех сил, получил-таки несколько ударов кнутом. Самым неудачным для парня оказался последний удар – хлестнувший ремень рассек бедняге кожу на спине и ободрал шею. Но вместо того чтобы беречь свою шкуру, Рыжий задался целью непременно выяснить, куда он попал.

– Где мы? Что это за место? – приставал он с одними и теми же вопросами к другим пленникам.

Те хмурили лица и отмалчивались, а один даже влепил парню затрещину, но, в конце концов, прикованный к попу хромоногий старик не выдержал.

– У сатанистов. Не понял, что-ли?

– У сатанистов, – повторил за ним Рыжий. – Это те, которые за дьявола?

Старик кивнул.

– Харон у них главный. Еще Коготь есть, все рядом трется. Других не знаю.

– А чего им надо? – не унимался сталкер.

– Чтоб мы сдохли, вот чего! – ответил старик и сплюнул. – Яму эту копать заставляют, чтобы, значит, до ада добраться. Замысел, видишь, у Харона такой. В гости к Сатане захотел. Думает, тот его к себе на трон посадит!

Хромой говорил все громче. Он видимо забыл, что охранники могут его услышать, и вскоре поплатился за это. Звонко взвизгнул кнут, витой конец хлыста вспорол ветхую одежду старика, а вместе с ней и кожу на его согбенной спине.

– Работай, раб! – донеслось сверху.

Рыжий испуганно ахнул и принялся остервенело царапать ногтями неподдающуюся землю, а хромой втянул голову в плечи и отполз в сторону, но работать так уже и не смог, даже несмотря на новые удары, которыми его осыпали надсмотрщики. К концу дня старик совершенно обессилел от беспрестанных побоев, ничком повалился на землю и больше не двигался.

Видимо, расправы над пленниками у сатанистов были в порядке вещей, потому что никто из рабов даже не взглянул на лишившегося чувств товарища по несчастью. Только священник подошел к избитому напарнику, опустился возле него на колени и что-то забормотал на своем непонятном языке. Поп просидел возле старика, пока тот не перестал дышать. Почему тюремщики не стали бичевать отца Ярослава, так и осталось для Гончей загадкой.

Тело погибшего хромого пролежало в яме до отбоя. О том, что рабочий день окончен, объявил не Харон, а его советник – надо полагать, тот самый Коготь. Потом в яму по лестнице спустились двое надсмотрщиков, сбили с ноги мертвеца кандалы, а тело забросили в бочку, после чего тем же путем выбрались из ямы, не обращая никакого внимания на застывших в немом ожидании рабов. Если бы те скопом набросились на своих мучителей, то придушили бы их в два счета. Однако забитые, перепуганные пленники даже не помышляли о нападении, и охранники прекрасно знали об этом.

После традиционного восхваления Сатаны в яму вновь посыпались жареные крысы. На этот раз Гончая не стала мешкать и поймала сразу две тушки. Она сильно устала за день, хотя практически ничего не делала, да и голод все настойчивее давал о себе знать. Делиться с Рыжим и в этот раз не пришлось – тот отобрал крысу у какого-то доходяги, и Гончая, как и накануне, отдала половину своего улова священнику.

– Что ты шептал, когда сидел возле умирающего старика? – спросила она за едой.

– Я молился, сестра, – ответил тот.

– Думаешь, он тебя слышал?

– Я разговаривал не с ним. Молитва – это обращение к Богу.

– И о чем же ты просил своего бога, поп?

– Чтобы Господь облегчил страдания этого несчастного и принял к себе его грешную душу.

Рассуждения о душе Гончая проигнорировала, а вот насчет страданий решила поспорить.

– Что же ты даже не попытался помочь старику, обработать его раны, например, если хотел избавить его от страданий?

– Считаешь, это помогло бы ему?

– Нет, – после недолгого размышления ответила Гончая. – Он бы все равно умер от побоев. Может, протянул лишний час, но вряд ли.

Поп вздохнул.

– Порой мы не в состоянии помочь своим ближним, но всегда можем обратиться за помощью к Богу.

– Отчего же не в состоянии? Например, я могла бы свернуть старикану шею.

Священник покачал головой – то ли осуждая девушку, то ли признавая за ней такое право.

– И ты уже делала это, сестра?

Гончая взглянула ему в глаза. Человеку с таким взглядом сложно было солгать. Но она и не собиралась.

– Однажды. Но тогда у меня был пистолет.

* * *

На пятую ночь в яме у Рыжего случилась истерика. Гончая спала, когда он схватил ее обеими руками за горло и принялся душить.

– Ведьма! Ведьма! – орал он, брызгая на нее слюной и заливая катящимися по его лицу слезами. – За что ты так со мной?! Зачем сюда привела?! Смерти моей хочешь? Так убей! Убей!

О том, что она такая же пленница, как и он сам, тот, очевидно, забыл. Но напоминать ему об этом Гончая не стала, да и не смогла бы, пока он сжимал ее шею. Поэтому выбрала более действенный способ – ударила парня ладонями по ушам. Рыжий отшатнулся и отпустил ее, но не перестал голосить.

– А-а! Больно! За что?! Пустите! Что я вам сделал?!

– Успокойся, отрок, – проснувшийся поп попытался взять его за руку.

Но тот отмахнулся, ударив священника по лицу, потом вскочил на ноги, но, натянув прикованную к ноге цепь, рухнул в гущу спящих вповалку тел. Оттуда донеслись недовольные крики и звуки новых ударов. Цепь несколько раз сильно дернули, едва не сломав Гончей лодыжку.

– А ну затихли все! Жить надоело?! – крикнула девушка в копошащуюся и брыкающуюся людскую массу.

Это не подействовало. Гончей пришлось схватиться руками за цепь, чтобы сдерживать ее натяжение.

Поп продолжал взывать к благоразумию и бормотать свои бесполезные молитвы, но с тем же успехом он мог забиться в какую-нибудь щель и помалкивать – на него никто не обращал внимания.

Возня и драка прекратились, только когда на спины сцепившихся рабов сверху свалился горящий факел. На ком-то вспыхнула одежда, у кого-то загорелись волосы. Дерущиеся отпрянули было в стороны, но их цепи перепутались между собой, и разойтись оказалось непросто. Кое-как рабы распутали свои оковы и отползли к земляным стенам. В центре, возле горящего факела, остался только изрядно помятый Рыжий. Разорванный в драке свитер и майка сползли с его плеча, которым он несколько дней назад напоролся на ржавый край железной бочки. Гончая увидела на этом месте сочащуюся гноем открытую рану, а вокруг нее – вздувшийся багровый нарыв. Причем воспаление уже распространилось на спину и на шею парня.

Гончей не требовалось специальных медицинских знаний, чтобы понять, что происходит с Рыжим. На своем веку она повидала немало таких гноящихся ран. Знала и название объединяющей их страшной, практически всегда смертельной болезни – гангрена!

К утру у него подскочит температура, если уже не подскочила. Скорее всего, его истерика – результат именно этого. К вечеру он будет стонать от боли, а на следующий день, если доживет, мечтать о смерти. Гончая вздохнула. Она не считала Рыжего своим товарищем, тем более другом. Она даже не знала его настоящего имени, но ей все равно было жаль беднягу.

Вскоре по опущенной сверху лестнице быстро спустились несколько надсмотрщиков с горящими факелами в руках и советник Харона по прозвищу Коготь. Он обвел хмурым взглядом притихших узников и безошибочно указал на Рыжего.

– Ты кричал?

Во время потасовки кричали многие, но из жмущейся у стен ямы толпы рабов тут же вынырнула чья-то грязная заскорузлая рука и тоже нацелилась на несчастного парня.

– Он, он это! И драку затеял тоже он!

Гончая узнала голос заросшего детины, который пытался обыскать ее в первый день, надеясь найти в ее карманах что-нибудь съестное.

– Наверх его, – скомандовал Коготь.

Рыжий даже не успел ничего сказать в свое оправдание. Его сбили с ног, один из надсмотрщиков выбил из его кандалов шплинт специально прихваченным для этого молотком, другие скрутили парню руки и поволокли за собой. Потом обладатель молотка тем же манером снял кандалы с попа и приковал его к лишившейся напарника Гончей. Молчавший до этого момента Рыжий, очевидно, понял, что его судьба решена, и тихо, по-щенячьи завыл.

Неожиданно священник выступил вперед и даже попытался схватить Когтя за руку.

– Куда вы забираете этого человека?

Более глупого вопроса он при всем желании не смог бы придумать.

– Тот, кто нарушает установленный порядок, поступает во вред Сатане, – заученно ответил советник. – И будет принесен в жертву…

Поп побледнел, но, кроме Гончей, этого никто не заметил. Она отчего-то вообразила, что священник будет умолять надсмотрщиков пощадить парня. Но тот не стал унижаться перед сатанистами. Вместо этого он повернулся к Рыжему и сказал:

– Наберись мужества, отрок. Господь наш не оставит тебя. Господь всегда с теми, кто страдает. А я буду молиться за тебя.

«А что ты еще можешь?» – неприязненно подумала Гончая. Она не могла безучастно смотреть на происходящее. Выбрав гладкий и круглый голыш среди разбросанных в большом количестве по земле камней, девушка оторвала лямку от своего комбинезона и вложила «снаряд» в матерчатую петлю.

Тем временем сатанисты уже взобрались на лестницу, таща за собой связанную жертву.

На Гончую никто не смотрел. Она бесшумно поднялась на ноги, раскрутила в воздухе самодельную пращу… Запущенный умелой рукой камень пронзил темноту и ударил Рыжего в правый висок. Никто не услышал, как хрустнула кость, но парень сорвался с лестницы и безвольно закачался на веревке, стягивающей его запястья. Коготь и еще несколько сатанистов выругались, потом начали орать на Рыжего, но, убедившись, что он не реагирует на их слова, сами вытащили его из ямы.

Священник, прервав свое бессвязное бормотание, оглянулся на Гончую, но она уже сидела на земле и демонстративно смотрела в сторону.

* * *

Разговор между ними состоялся на следующий день.

– Ты убила его?

– Кого? – изобразила недоумение Гончая.

– Ты знаешь, сестра, о ком я говорю.

– Надеюсь, что убила.

Поп вздохнул.

– Я знаю, ты хотела помочь своему товарищу.

– Он мне никто, – ответила Гончая, но священник ее как будто не слышал.

– Прислужники Сатаны замучили бы этого человека, но ты избавила его от физических мук. Для тебя это был нелегкий выбор, сестра, и ты его сделала.

– Да! – неожиданно для себя сорвалась девушка. – Потому что ни ты, поп, ни твой бог ничего не сделали для этого парня! Какой смысл попусту молоть языком, если от твоих молитв все равно нет никакого толка?!

Она хотела разозлить священника, но он даже не обиделся. Наоборот – улыбнулся.

– Толк есть. Просто ты пока этого не понимаешь. Но ты поймешь. А я и дальше буду за тебя молиться.

«Помолился уже за одного». Гончей надоел этот никчемный разговор, и она отвернулась. Но что-то подсказывало ей, что священник так легко не сдастся и не оставит ее в покое.

На «ужин» девушка снова поймала две крысиные тушки, но делиться с попом не стала – в конце концов, она не нанималась его кормить! Но когда принялась разделывать вторую крысу, внутри у Гончей вспыхнул настоящий пожар, к горлу подступила такая тошнота, что она больше не смогла проглотить ни куска и швырнула недоеденную тушку в толпу голодных рабов, а потом еще долго кашляла и плевалась кровью. Ей еще повезло, что удалось удержать съеденное в желудке, иначе ночь и весь следующий день пришлось бы голодать.

Держась за живот, Гончая улеглась на бок, поджала колени к груди и обхватила их руками. Боль не прошла, но в таком положении ее, по крайней мере, можно было терпеть. Вокруг копошились рабы: кто-то гремел цепями, кто-то ворчал, кто-то бранился, но девушка не обращала на них внимания и не заметила, как уснула.

Проснулась она от знакомого монотонного бормотания над ухом. До того как открыть глаза, Гончая уже знала, кого сейчас увидит. Поп сидел… нет, скорее, стоял на коленях лицом к ней, но смотрел мимо нее в темноту и усердно крестился.

– Прости, сестра, я не хотел тебя будить, – шепотом сказал он. Никакого сожаления в его голосе Гончая не услышала. – Но тебе было плохо, и я молился за твое здоровье.

Она зевнула.

– Напрасно. Я умираю. У меня ожог гортани и легких, плюс облучение. Я почти трое суток провела на поверхности без противогаза, пока искала тело моей дочери. Может, протяну еще неделю-другую – и каюк.

– Но тебе стало легче?

Гончая прислушалась к ощущениям. Бушевавший в животе пожар, похоже, погас. Она сглотнула. В горле по-прежнему саднило, но бывало и хуже. Гораздо хуже!

– А ты не веришь в силу молитвы, – укоризненно сказал поп.

– Чушь! Просто совпало. По-твоему, бог сначала разрушил весь мир, перебил миллиарды людей в ядерной войне, а потом решил помочь мне, потому что ты его об этом попросил?

Священник упрямо покачал головой.

– Это сделал не Бог. Войну развязали люди, которых Бог наделил свободой воли. Это был человеческий, а не божий выбор.

Гончая снова зевнула.

– Насчет войны ты прав. Ее устроили люди. Потому что нет никакого бога.

– Бог есть, – сказал поп и улыбнулся. – И он всегда с нами. Бог – все то хорошее, что с нами происходит.

– И много ты в своей жизни видел хорошего? – хмыкнула Гончая.

– А ты, сестра? Что было самым хорошим в твоей жизни?

«Майка!» Девушка зажмурилась, но поздно. Слезы уже катились из глаз.

– Ты плачешь? Значит, ты вспомнила. Это и есть Бог.

«В гробу я видала такого бога, который позволяет убивать невинных детей!» – воскликнула про себя она, размазывая по лицу слезы.

Поп коснулся ее руки.

– Не нужно стесняться своих слез, сестра. И в горе, и в радости нам всем приходится плакать. А таким людям, как ты, это порой просто необходимо.

– Каким таким?

– Сильным, – просто ответил священник. – А ты очень сильная. Я таких сильных людей еще не встречал. Сильная не потому, что можешь проломить человеку голову брошенным камнем…

– Я еще и не такое умею, – всхлипнула Гончая.

– Нисколько не сомневаюсь. Но убивать умеют многие, а на то, чтобы так мужественно держаться перед лицом подкрадывающейся смерти, способны лишь единицы. Для этого требуется совсем другая сила, и для того, чтобы сострадать чужому горю, тоже нужна сила, и чтобы любить. В тебе она есть, сестра. Ты настоящий воин.

– Воин? – повторила за священником Гончая. Он явно вкладывал в это слово иной или более широкий, чем известный ей, смысл. – Ничего-то ты обо мне не знаешь. Я ищейка, охотничья собака, лишившаяся хозяина.

– Сдается мне, это ты, сестра, о себе ничего не знаешь, – ответил поп. – Вспомни свою жизнь и подумай над моими словами.

Девушка пристально взглянула на собеседника. «Чего он добивается? Хочет узнать, как я стала такой? Как это называется у священников – исповедь? Отлично! Я не против исповедаться».

– Считаешь, что знаешь меня лучше, чем я сама? – спросила у попа Гончая. – Тогда слушай.

И она начала говорить. О том, как во время ядерного удара в пятилетнем возрасте оказалась с матерью на Театральной. Как через восемь лет сбежала оттуда на Новокузнецкую. Как прибилась к бандитам. Как превратилась в охотницу за головами. И как стала работать на фюрера, а затем и на Стратега.

Приходилось рассказывать урывками и только шепотом, чтобы не привлечь внимание следящих за рабами надсмотрщиков, выкраивая полчаса-час после отбоя, и украдкой во время работы. Гончая опустила некоторые несущественные, по ее мнению, подробности. Но даже в таком виде рассказ занял не одну ночь и не один день: начав исповедь, она уже не могла остановиться.