«Привычно стало видеть мне…»

 
Привычно стало видеть мне,
Как много зим и лет,
Встаёт в синеющем окне
Кроваво-чёрный цвет.
 
 
И отблеск красит лунь небес
Под колокольный вой.
Предчувствую: не Бог, не бес,
Не мёртвый, не живой.
 
 
Но кто-то сеет цвет и звон,
Чернеет, где серел,
И слышится со всех сторон:
«Сгорел, сгорел, сгорел…»
 
 
Вновь опускает век кайму
Тот неизвестный Он,
Надеясь, наконец пойму
И разгадаю сон.
 
 
…Брожу средь скопища теней:
Крик хриплый, чей-то смех,
На фоне туч, земли темней, –
Распятый человек.
 
 
Я всматриваюсь: тих и строг,
Безмерна грусть в глазах –
Она в лучах священных строк,
Жива на образах.
 
 
Угарна площадная брань,
Всё ощутимей злость.
Вдруг свет сквозь облачную рвань
Высвечивает гвоздь.
 
 
Кровавый гвоздь зардел огнём,
Горит, как тает плоть.
Среди толпы во мне одном
Святая грусть поёт.
 
 
Гармонию её сберёг,
Мгновенье – он б воскрес,
Но красно-чёрный заволок
Обуглившийся крест.
 

1979–1980 гг.

«Совсем немного избранных осталось…»

Анатолию Козлову

 
Совсем немного избранных осталось
Людей, в которых есть ещё душа.
Но, подменив прогрессом эту малость,
Бредут народы, к пропасти спеша.
 
 
Да, мало нас. И ждет, увы, забвенье
И чувства лучшие, и мысли, и слова.
Мы чуждые – не их цепи мы звенья,
Но знаем истину – толпа всегда права.
 
 
В мученьях мы влачим существованье,
Лишь изредка нас посещает новь.
То вечное, что движет мирозданьем,
Зовётся просто и смешно – любовь.
 
 
А что душа? Выгуливаем тело,
Ведь финиш, вроде бы, ещё далёк.
Вершим ненужное, пустое дело.
В дела нас любопытства бес завлёк.
 
 
Бежим, спешим. Куда? Зачем? – не зная.
Но, впрочем, будем делать так до пор,
Когда доска дубово-гробовая
Поставит точку, завершая спор.
 
 
Но коль пока мы живы и упруги,
Коль вжились в трепетанья пестроту,
Коль с нами зодиаковы зверюги
Сцепившись, улетают в пустоту.
 
 
То интересна жизнь: вкус, звук её и краски.
Пульсирует пока души оплот
И, не желая с Вельзевулом пляски,
На Ноев лезем, задыхаясь, плот.
 

1979 г.

«Лист лениво скользит по уснувшей воде…»

 
Лист лениво скользит по уснувшей воде,
Жёлтой каплей вписавшийся в гладь.
Всё спокойно, дремотно: ни звука нигде,
Очарованный сон – благодать.
 
 
Высоко в небесах проплывает журавль,
В дымке золота крон – алтари.
Всё казалось – плывет долгожданный корабль
Цвета ало-пурпурной зари.
 
 
Как милы эти сказки из девичьих грёз
И чисты, как зимой облака.
Только жизнь не даёт нам поверить всерьёз,
Извратив, обманув, оболгав.
 
 
Этой сказке сто лет, и скажу я сейчас:
Мило всё и красиво, но, Грин,
О прекрасной Ассоль, о любви ложен сказ,
Алый парус, как воздух, незрим.
 

1979 г.

«Белёсый снег избороздили тени…»

 
Белёсый снег избороздили тени,
То чёткие, то видные едва,
Два дерева стоят в нём по колени,
Как два седых языческих волхва.
 
 
О, чародеи! верящие в диво.
Они зовут весеннее тепло,
Но падают неслышно и тоскливо
Снежинки на замёрзшее стекло.
 
 
Царица льда, опять твои метели
Живое заставляют замерзать:
Саванный пух, где кроны зеленели
И простиралась водяная гладь.
 
 
Голубизна, сгущаясь и темнея,
Равнину перекрашивает в синь.
Два дерева в безмолвии томленья
И холода, что неразлучен с ним.
 

1981 г.

«На полях гуляет ветер –…»

 
На полях гуляет ветер –
Необузданный конёк.
Синий полдень далью светел,
Холодам конец далёк.
 
 
Мятно пахнет от сермяги,
На дворе – унылый пёс.
Под окном поют бродяги,
Кто в мученьях правду нёс.
 
 
Для людей они как травка,
Обречённая на корм,
И церквушки малой главка
Предвещает новый шторм.
 
 
Снова виден лик пречистый
Под заснеженным стожком.
Мчится колесница, мчится
С новоявленным божком.
 

1979 г.

Посвящение Сергею Есенину

«О, Сергей! Мне близок, стал до боли…»

 
О, Сергей! Мне близок, стал до боли
Твой напевный, искренний язык.
С ветром ты, с простором, с небом, что ли,
В душу журавлиную проник?
 
 
Для людей готов был сердце вынуть,
Бесшабашный, грустный хулиган.
Не хотел ты край родной покинуть,
Но ушел безвременно в туман.
 
 
До сих пор слова твои простые
Очищают внутреннюю муть.
Край полей, с названием – Россия,
С ними смог счастливее вздохнуть.
 

«Рано утром, почти спозаранку…»

 
Рано утром, почти спозаранку,
Только гонят в стада коров,
Запевала твоя тальянка
У бездушных чужих дворов.
 
 
В твою чистую, детскую душу,
Когда пламень ещё не погас,
Не боясь сапогами порушить,
Потешаясь, плевали не раз.
 
 
Говорили, мол, слишком был труден,
Насладившись, бросали тебя.
В сером холоде питерских буден
Не сумел уберечь ты себя.
 
 
А теперь, появляясь оттуда,
Может, птицей, может, цветком,
В край берёзово-белого чуда
Ты спешишь погрустить о былом.
 

«Заходи за мной нынче, до зорьки…»

 
Заходи за мной нынче, до зорьки
Побежим по росе на поля.
Будем слушать внимательно, зорко,
Как звенит, просыпаясь, земля.
Как табун лошадей на холмину
Забираясь, заскачет гуськом.
Как туман, покрывавший низину,
Разливаясь, боднётся с леском.
 
 
Побредём заливными лугами,
Воздух там разнотравьем пахуч.
Может, где-то вдали, за стогами,
Ходит-бродит оранжевый луч.
 
 
И в тиши у ольхи иль осины
На копне восседает Иисус,
Вдаль глядя своим оком синим
На бескрайнее чудо – Русь.
 

«Что ж! Немало ты в жизни понял…»

 
Что ж! Немало ты в жизни понял,
Эта грусть в глазах – не обман.
Знать, не вынесли чудо-кони
Из болота тебя, хулиган.
 
 
Ты был тоже когда-то хорошим,
Ведь недаром любили тебя,
Но смешала пурга с порошей
И утихла, всё соскребя.
 
 
Помнишь, что-то шептали губы,
Брызги глаз, поглотивших мглу.
В дымке сизой желтели срубы,
Блеск реки уподоблен стеклу.
 
 
Томноокий, сиреневый вечер
Ты не понял и не сберёг.
Дым волос ниспадал на плечи,
Сердца бился слепой зверёк.
 
 
К дням ушедшим не будет возврата,
Ты пресыщен и вечно пьян.
И не знаешь, награда ль, утрата,
Если вдруг замолчит хулиган.
 

«Необычностью чудесен…»

 
Необычностью чудесен
Хмурый день осенний:
В музыке безмолвных песен
Предстаёт Есенин.
 
 
Для иных лишь ствол кленовый,
В веток ломкой пряже.
Облик милый, облик новый
Согревая, глажу.
 
 
Припадаю к хрупкой ветке,
С ней единым ставши.
Блекнет в паутины сетке
Песни лист опавший.
 
 
Позабыть родные песни
Суждено едва ли –
Журавлиный крик, как вестник
Царственной печали.
 
 
В птицах, в песнях, в них и с ними
Жизни бесконечность.
Плачет каплями скупыми
Тающая вечность.
 

«Тихую долину…»

 
Тихую долину,
Серебристый плёс,
Косогора спину
В сердце я унёс.
 
 
Громкий лай собаки,
Радужную взвесь,
Золотые злаки –
Край родимый весь.
 
 
Свет родного дома,
Тополиный ряд –
Мило и знакомо
Много лет подряд.
 
 
Щек румяных глянец,
Сильный и живой,
Парень-оборванец –
Всё во мне, со мной.
 
 
Знай, непостижима,
Матушка, ты, Русь!
Без судьбы нажима
На тебя молюсь.
 

1979 г.

Стихотворения разных лет

Баллада о казённой бане и домашней ванне

(сочинено в ванной комнате 24 декабря 1978 г.)

 
Мне говорят, что «кайф ловить»
Возможно только в бане,
Но мне приятней воду лить
В своей домашней ванне.
 
 
Лежу я в ванне, как король,
Мне Цельсий пятки варит,
А в бане ждёт иная роль –
Там банщик мозг изжарит.
 
 
Лежу в родимой – не иду,
Над бёдрами колдую.
В ином же месте, как в аду:
Там бес ревёт, линчуя.
 
 
Мне говорят «Не тот парок,
Не та температура».
Но порка веником, дружок, –
Садистов процедура.
 
 
Нет, в секту тайную хлыстов
Я не согласен влиться.
Здесь с вас сойдёт по сто потов,
А как багровы лица!
 
 
Ведь в бане можно лечь костьми –
Скончавшись от угара.
Родная ванна, внутрь прими,
Спасая от пожара.
 
 
В твоей утробе, как в раю,
Я ангелу подобен.
Иль песни громкие пою
Под душем – он удобен.
 
 
Или мечтой за облака
Я уношусь в отраде,
Что будто б мылю я бока
Русалке иль наяде.
 
 
Итак, всё ясно, господа,
Мне в бане – некрасиво.
Век не являлся бы туда,
Но я любитель пива.
 

Заклинание комсомольского активиста

Посвящается XVIII съезду ВЛКСМ

 
Солнце ласковой букашкой
С облака скатилось.
Утро радугою-пташкой
Вновь принарядилось.
 
 
Дождь прошёл, смочив дорогу,
Кошку, одуванчик.
Не молись иконе-Богу,
Деревенский мальчик.
 
 
Помолись лесам и долам
В солнечной оправе,
Где поют канонным хором
Соловьи в дубраве.
 
 
Помолись ещё старушке
С высохшей клюкою
И малютке-деревушке,
Мне, хоть и не стою.
 
 
Солнце вновь ушло в берлогу,
Вышел месяц-зайчик.
Не молись иконе-Богу,
Деревенский мальчик.
 

1978 г.

Матрёна

(сочинено в соавторстве с Андреем Васильевым)

 
 Чёй-то сердце захолонуло,
 Чёй-то кровь застыла в висках,
 И чавой-то в жавот стрельнуло,
 И застыл я, портянку сжав.
 
 
 То невеста моя, Матрёна,
 Доставала с полатей квашню.
 Возопил я: «Уронишь, ядрёна!»,
 Отвечает: «Не уроню».
 
 
 Опасенья мои напрасны,
 Ведь Матрёна сильней быка:
 Её щёки – яблоки красны
 И округлы её бока.
 
 
 Я Матрёну люблю сердечно,
 Лучше бабы мне не найтить.
 Тут уж так мне стало потешно,
 Ну да ладно – пора идтить.
 

1978 г.

Стихотворение Андрея Васильева, посвящённое автору

 
Пусть я – Седой¹, а ты – Копчёный²,
И с виду мы не Геркулесы.
Киваешь головой учёной,
Мудрец, поэт-крикун, повеса.
 
 
Ты чашу сердца наполняешь
Вином, с которого хмелею.
И, рассуждая, подливаешь –
Подмешивая мысли к зелью.
 
 
Я, как и ты, – дружу с искусством:
Строка – аккордом, звук – поэмой.
Но дружба не сильнее чувства.
(Ах, да! Я отошёл от темы.)
 
 
Парнишка бравый – то, что надо!
Легко живёшь в стихов стихии.
Границы нет у рая с адом.
То здесь, то там, ты – сын России.
 
 
Но почему ж России? Надо
Известия стрелой мгновенной
Весь мир пронзить. Эй, люди, рады?
Вот – сын Земли, вот – сын Вселенной!
 
 
Молчат людишки. Ну, Бог с ними!
От дел суетных мы их отрывать не будем.
Господь их сам создал такими,
Что толку бить в веселья бубен?
 

1979 г.