Он стоял и смотрел на эту простую крестьянскую девку – умный, образованный – не в силах промолвить ни слова. Будто язык проглотил. Почему-то стало невероятно стыдно перед этим бесхитростным, милым сердцу человечком, запримеченным с месяц назад, когда впервые, приехав из Петербурга, охотился и забрел сюда… Максим вдруг опять остро почувствовал раздвоение, почувствовал себя чужим на чужом пиру. Но еще острее ощутил – что именно здесь кроется загадка и понимание того, что будет с ним потом. И чем длиннее становилась пауза, тем сильнее он ощущал неудобство, гнетущее Ивана Максимилиановича.

Полюса сознания, следуя циклу пульсаций, вновь соединились.

– Пелагеюшка, что случилось? Кто обидел тебя?

– Никто, – она опустила глаза, – Просто я с завтрашнего дня должна у барыни – Дарьи Николавны – в покоях работать. Убираться, – Пелагея подняла глаза полные слез и тихо добавила, словно надеясь на что-то, – Страшно мне.

Он слышал, что соседская помещица была крута со своими крепостными – особенно с девками, но большого внимания этому не придавал. А где с крепостными няньчились? Да и слухи слухами, а факты фактами: сам не видел, значит, и не было ничего. Сознание снова разорвало на две части, и прошлое в нем отступило, обнажив то, что Максим знал из учебника истории. Почувствовал собственное бессилие перед навалившейся безысходностью. Захотелось плюнуть на все – забрать девушку и уехать с ней на край света.

– Пелагеюшка, ты готова убежать со мной?

– Я? – она удивленно посмотрела на него и, видимо, не понимая, что говорит, добавила, – А куда?

– Далеко-далеко, Пелагеюшка… – «Батюшка проклянет. Наследства лишит», – зашептал внутри голосок.

Пелагея снова удивленно посмотрела на него, видимо, даже не поняв толком, о чем он говорит, или насколько это может быть правдой. Но машинально, не задумываясь, спросила:

– А как же тятенька, матушка, братья с сестрами? – в ее голосе прозвучало отчаяние, она шмыгнула носом, что больше походило на всхлип, –  Изведут же их.

Снова стала возвращаться безысходность, на короткое время спасовавшая перед наивным воодушевлением. И, видимо, благодаря концу очередной нейтрализации двойственности, на Максима вдруг снизошло озарение. Он осознал всей своей внутренней сутью, что совершенно беззащитен перед произволом величественной системы, чья власть простирается на каждый пространственно-временной континуум. На каждый без исключения – будь то атом или молекула, человек или планета, звезда или галактика. Какое-то неимоверное отчаяние, извергнувшись из него сгустком последних сил, будто по команде «замри», остановило движение в запредельной реальности. Свет стал меркнуть и, прежде чем он очнулся, погас окончательно.

Пробуждение оказалось мгновенным. Появилось неприятное ощущение – будто позорно сбежал. Оно в свою очередь вызвало сожаление, что он так и не узнает о судьбе Пелагеи – выжила ли она или стала очередной жертвой чьей-то фактически узаконенной бесчеловечности, произраставшей на почве отсутствия адекватного наказания. Странное и не понятное по своей сути сновидение вытягивало нить размышлений, пустых догадок и попыток осознать происходившее с ним. И хоть была уверенность, что все, что случилось, сон, все же не умолкало сомнение. Все предыдущие сны, за исключением последнего, и воспринимались как сны. Не было никаких заблуждений по этому поводу. А здесь? Все виделось настолько реальным. Во всех деталях запоминалось. И даже, выходя из, казалось бы, состояния сна, все помнилось четко – до мелочей, которых в жизни он не только не знал, но и представления о них не имел. Откуда попали в сон детали орнамента, увиденные на одежде? Или груша, раскорячившаяся посреди улицы? Максим был уверен – не мог его мозг создать такой рисунок. Не видел он его в своей жизни. А, может, в этой жизни? Неужели, и правда, они существуют – те, другие? Сейчас впору было поверить во что угодно, настолько реалистичным оказалось сновидение. Он задумался. Стал снова перебирать в памяти моменты встречи. Но, наконец, не выдержал. Все! Пора вставать. Откинул одеяло, встал, растолкал безмятежно спавшего на соседней кровати товарища, и пошел в душ, с удовольствием ощущая свои – собственные – мышцы.

– Макс, ты какой-то не такой сегодня, – Руслан посмотрел на него, как показалось, сочувственным взглядом, когда он вернулся из душевой.

– Отстань, Руслик, – Максим отмахнулся. «Что он там увидел на моей физиономии? Я только что смотрелся в зеркало, когда брился. Все же нормально». И тут понял – игра мимических мышц, когда переваривал в себе только что пережитое, выдала его душевные терзания.

– Не, ну ты чего, Макс? – возмутился Руслан, – В зеркало посмотри.

– Ты достал, Руслик, – отмахнулся он снова, – Ну что тебе неймется с утра пораньше? – но к зеркалу все же подошел – к тому, которое висело в комнате.

То, что оказалось незамеченным в душевой при приглушенном свете люминесцентной лампы, было мертвенной бледностью. Необычной. Максиму показалось, что он чуть-чуть даже похудел за ночь, и это отразилось в чертах лица. Они заметно заострились.

– Ну? И что тебя не устраивает? – не стал сдаваться. Но прозвучало это с заметной неуверенностью в голосе.

– Да все. У тебя только что было такое выражение…

– Да ну? – перебил он, почувствовав, что начинает злиться, – Я даже могу сказать какое: будто я обгадился? Смени уже пластинку.

– Да нет, Макс. Я другое хотел сказать, – Руслан как-то неестественно засмеялся, отреагировав на всплеск его чувств, – У тебя такая видуха… только сложенных на груди рук не хватает.

– О-очень смешно, – Максим вдруг почувствовал, как в яремной впадине начинает сгущаться обида. Почувствовал его состояние и Руслан.

– Макс, – словно оправдываясь, начал он, – Я же шучу. Если тебе плохо, так ты скажи. Опять хренотень какая-то привиделась?

– Похоже на то… – Максима вдруг отпустило, он вдруг понял, откуда растут ноги его нынешней обиды. Вспомнил, насколько был бестактным – лез не в свое дело, критикуя девушку друга. И сейчас слова Руслана его подсознание интерпретировало как месть, – Ладно, Руслик… ты тоже хорош – лезешь в душу.

– Ну, извини, Макс. Захочешь поделиться, я…

14.

– Доченька, ты уже проснулась? – мама заглянула в комнату, видимо инстинктивно уловив какие-то изменения в состоянии Насти, почувствовав, что та уже не спит, – Что тебе сделать на завтрак? Кофе или какао? Или чай, может быть?

Настя машинально задумалась, хотя завтракать еще не собиралась, хотела сначала привести себя в порядок. И даже, наверно, принять ванну. Не душ, как в будние дни. Полежать, понежиться. Продлить пассивное удовольствие от воскресной утренней бездеятельности.

– Спасибо, мамочка, я пока ничего не хочу. Я потом, после ванны, – она отбросила край одеяла, и с наслаждением стала потягиваться, прислушиваясь к тому, чего хотели мышцы.

Подготовив ванну, открыла и отрегулировала воду. Пошла в свою комнату. Собрала постель. Сложила диван. Все это время она разговаривала с матерью. В основном отвечала на вопросы. Что-то спрашивала и сама. Так – ничего особенного: обычные разговоры матери с взрослым ребенком. Наконец, сбросив халатик, влезла в довольно горячую воду. Аж дух захватило. Тепло активно стало проникать в клетки кожи, и дальше, в мышцы, приятно расслабляя их, делая более эластичными. Настя чувствовала, как активизируются все силы организма. Как сильнее становится сердце, качающее кровь. Подумала, что сейчас каждая клеточка живет в ее теле своей неповторимой жизнью – берет то, что ей приносит кровь, и отдает ненужное. Она даже попыталась представить длинный и трудный путь, которым кровь, принимая и отдавая, умирая и возрождаясь, пульсирует по сосудам, циклически возвращаясь в исходную точку, чтобы вновь и вновь выполнять свою трудную и благородную работу.

– Настюша, ты сегодня ничего не планировала на вечер? – мама неожиданно появилась за распахнувшейся дверью.

– Мама! – Настя встрепенулась, – Ты же меня заикой сделаешь.

– Ой… прости, моя дорогая! – на лице матери проступила нежность, – Доченька, ты у меня такая красавица.

Настя хотела – первое, что пришло в голову – сделать матери замечание, за то, что та без стука врывается в ванную. Но, увидев умиленное лицо, посчитала грехом прерывать материнское счастье. Она тонко чувствовала окружающих, и старалась по возможности не делать им плохо, даже тогда, когда ее интересы при этом страдали.

– Мам, а ты что-то хотела?

– Я? А-а… – вспомнила та, зачем пришла, – Да у нас сегодня гости намечаются. Вот я и подумала: может, ты испекла бы чего?

Мама не любила заниматься, как она говорила, тортиками. Но ей очень нравилось, когда это делала Настя. Доставляло удовольствие похвалить ее при гостях – погордиться своим чадом. В противном случае, если Настя по каким-то причинам отказывалась творить свои кулинарные изыски, обед или ужин заканчивался затрапезными шедеврами хлебозаводов – тортами типа  «Киевского», «Ленинградского» или, на худой конец, «Птичьего молока».

– А кто к нам придет? – полюбопытствовала Настя, – Судя по тому, как преподносишь, кто-то незнакомый?

– Для тебя – да. Это моя сестра, если можно так сказать, в четвертом колене. Мы как-то в юности пытались выяснить свое родство. Но у нас не хватило информации о предках. Те, кто мог бы хоть что-то прояснить, поумирали. Да и раньше, когда живы были, туманно отвечали. Революция, две войны, детдома, эмиграции. Все настолько перепуталось, что диву даешься, неужели такое вообще могло быть?

– Так она, судя по всему, живет не здесь, раз я до сих пор ее не видела?

– Как сейчас говорят, в Украине. В Киеве. Позвонила, что будет проездом. Они семьей едут в Питер… Брата хоть увидишь своего… пятиюродного, – усмехнулась мать.

– Седьмая вода на киселе? – засмеялась Настя. Однако любопытство, связанное пусть даже и с дальними родственниками ею завладело. «Зов крови», – улыбнулась, – Мам, но это ж такие родственники… что и не родственники вовсе. А что связывает вас?

– Мы, доча, все детство вместе, – мама прислонила голову к наличнику, – Мы – больше подруги детства и юности, чем родственники, – в ее голосе появилась теплота.

– Так это, может, та Светка, о которой ты рассказывала?

– Ну да. А получается – она еще и твоя тетка.

– Мутная какая-то тетя получается, – с сарказмом заметила Настя, – Но почему ты раньше не говорила, что она тебе родственница?

– Да мне казалось – говорила. Папа знает. Я думала и ты знаешь. Может, ты слышала это в детстве,  и попросту забыла, – высказала она свою догадку.

– Может? – пожала плечами Настя. В ее сознании уже роились вопросы, связанные с приездом гостей. Но один интересовал больше остальных, – А сколько моему братцу лет?

– Ему? – мама сделала паузу, – По-моему, где-то – не то двадцать два, не то двадцать три. Он – то ли, в прошлом году, то ли в позапрошлом – окончил Киевский университет. Кстати, он, как и ты, психолог…

– Мам, я еще далеко не психолог, – перебила Настя, – мне еще три года учиться, – она всегда смущалась, когда мать в этом плане опережала события. Это, скорее всего, происходило от того, что ею были поставлены такие сверхзадачи в изучении психологии, что нынешние знания оказывались каплей в океане. Тем более, когда познания внутренних дисциплин увеличивались, увеличивалась и поставленная задача. Она разрасталась по мере того, как отодвигались горизонты непознанного. Настя уже постигла одну из прописных, но главных истин жизни: чем больше знаний, тем больше вокруг них неизвестного, и в этом – величайшее чудо для осознающего себя живого существа.

Приезд новых для нее родственников стал и рядовым событием, и чем-то взволновал. Волнение, как бы перекликаясь с тем – другим, напомнило о недавней встрече. Снова пришли воспоминания. Горячая вода помогла отрешиться от реальности, погрузиться в мечты.

Пауза, которая возникла после разговора с матерью, вряд ли была длительной. Вода еще оставалась горячей, когда Настю к действительности вернул телефон. Очнувшись от противного жужжания виброзвонка, усиленного пустотами раковины, чувства не то чтобы возмутились, но неудовольствие из неожиданного пассажа продемонстрировали. Так не хотелось шевелиться, но состояние транса улетучилось, а отвратительное жужжание не умолкало. Настя стянула полотенце, висевшее рядом, вытерла руку и взяла трубку. «Кулагина? Что ей надо?»

– Да, Тань. Слушаю тебя.

– Привет! – звонкий голос подруги, как всегда поначалу, оглушил неумеренной громкостью, – Ты где?

– Привет. В ванне лежу. Пока ты не заорала мне в ухо, наслаждалась выходным.

– Извини, ты же знаешь…

– Знаю, проехали.

– Так, может, сходим куда? – в голосе Татьяны прозвучала неуверенность. Будто она уже передумала, потому что ждать, пока подруга будет собираться, не входило в ее планы, а поинтересовалась машинально – по инерции.

– Нет, Танька, не сегодня. К нам родственники приезжают. Мама попросила помочь. Да и мне, честно говоря, любопытно самой. Представляешь, у меня братик объявился.

– Да ты что?! – в голосе подруги появился живой интерес, – Откуда? – и не дожидаясь ответа, она вкрадчиво добавила, – А сколько ему лет?

– Он из Киева. Мама сказала – то ли двадцать два, то ли двадцать три.

– А он кто? – продолжала сыпать вопросами Танька. Чувствовалось, что тема ее затронула крепко, и она не отстанет еще долго.

– Мой коллега, – улыбнулась такой ретивости Настя, – Только он уже закончил.

– Ой, Настен, а можно я к вам приду? – закапризничала Танька, – Я пораньше… – осенило ее, – чего-нибудь помочь по-хозяйству.

– Не знаю, Танюха, – в голосе Насти появились насмешливые нотки, – Может, не совсем удобно?

– Ну, Настюша, ну, Настюша… – Танька начинала уже причитать.

– Ладно, – засмеялась Настя, – вижу: не отстанешь. Поговорю с мамой. Я тебе перезвоню, – она положила телефон и задумалась: «А, может, и вправду… с Танькой легче будет общаться на первых порах. А то вдруг братишка букой окажется? А эта бестия любого разговорит». Она облокотилась о край ванны и толкнула дверь.

– Ма!?

– Что? – откликнулась та.

– Я Таньку Кулагину приглашу… ты не против?

Мать появилась в дверях.

– Танюшку? Ну, пригласи… конечно, – улыбнулась, – Она же – можно сказать, член семьи.

– Хорошо, – согласилась Настя, будто не она этого хотела, – Мам, прикрой мою дверь.

Последние слова матери всколыхнули память. У мамы с «Танюшкой» на протяжении многих лет сложились особые отношения. В детстве Таня днями пропадала в их квартире. Лет, наверное, с четырех-пяти. Семья Кулагиных считалась не совсем благополучной. Отец, хоть и вел тихий образ жизни, пил беспросветно, пока от этого и не загнулся. А потому в своем доме был человеком бесполезным, если не сказать – обузой, создавая собственным существованием невыносимые условия для домочадцев, провоцируя скандалы. Видимо, поэтому Танюшка и тянулась к семейному теплу Захаровых. Ну а Татьяна Васильевна жалела ее, благоволила девочке. Говорила в шутку, что она – член их семьи. Последнее время, повзрослев, «Танюшка» уже не позволяла себе прежних вольностей, как раньше. Но теплые отношения между ней и Татьяной Васильевной остались прежними. «Надо же, – подумала Настя, – Как будто вчера все было». Она освободила от пробки сливное отверстие. Встала. Обмоталась полотенцем, закрепив его над грудью. И, вытерев ступни, прошла в свою комнату.

Время до приезда гостей пролетело незаметно. Настя бегала в магазин – два раза, потому что первый раз не купила соду – просто не подумала. А вернее, надеялась, что она в доме есть, и матери не позвонила – не спросила. Прилетала Танька – предлагала помощь. И мама ее куда-то отправила. Настя сначала спросила – куда, но та не ответила – была, видимо, на балконе. А потом забыла переспросить – закрутилась. Звонил отец. И мама, глядя на Настюшу, говорила, что за ним – только спиртное. Под этим подразумевалось, что торт не нужен. Потом была частичная сервировка стола. И наконец – занятие собой. Подготовка волос много времени не заняла. Да и все остальное тоже. Настя решила выглядеть буднично: праздника ведь никакого нет.

Пришла Танька, расфуфыренная донельзя – с перекрашенными до вульгарности глазами. На гримасу Насти со смехом жеманно ответила:

– Для братика старалась.

«Ну и черт с тобой, – подумала Настя, – тебе же хуже». Татьяна же Васильевна, никогда к ней строго не относившаяся, произнесла свою дежурную фразу – «красавица моя». Тем и определила свое отношение к Танькиной внешности. Наконец, пришел отец. Принес, как он сказал, и для девочек и для мальчиков. И почти тут же подал голос мамин телефон.

– Минут через десять должны быть, – торжественно сообщила она, – Звонили из такси.

И вот над входной дверью раздался металлический голос соловья. Папа с мамой – оба пошли встречать гостей.

15.

Терпеть не мог девушку Руслана. И чем дальше, тем больше. Иначе, как козой, за глаза не называл. И при Руслане позволял себе такую вольность. А при встрече с ней самой не называл никак. И почти не разговаривал. Впрочем, Лена от него тоже не отставала. Язвительность ее междометий всегда достигала цели. Это было видно по дьявольским улыбкам, когда Максим не успевал сделать, как говорят, хорошую мину при плохой игре. И, естественно, долго оставаться в обществе друг друга оба не могли. А потому находили причины не видеться в зависимости от предлагаемых условиями жизни обстоятельств. «Удивительно – думал Максим – как при подобных между мной и ею взаимоотношениях мы с Русланом до сих пор еще умудряемся оставаться друзьями? При таком-то раскладе». А влияние Ленки на Руслана – это тема отдельная. Он, если говорить образно, около нее – кролик около удава. Максим первое время удивлялся: как могло случиться, что такой умный – из интеллигентной семьи – молодой, прекрасно ориентировавшийся в потоке жизни человек мог подпасть под влияние такой пустоголовой особы? Но со временем, наблюдая за другом, понял: у того слабый социальный иммунитет. По отношению к агрессии он оказывался сильным и стойким. А вот экспансии не чувствовал. В его душу только нахрапом не могло войти что-то без его ведома. Вползти же тихой сапой – запросто. А плюс ко всему – экспансия исходила со стороны довольно красивой женщины. «Вот уж поистине, как форма может не соответствовать содержанию, – мысль, словно челнок, нырнула в память и принесла оттуда аналогию, – Точно. Как цветы некоторых кактусов. Смотришь издали – душа в восторге. Но, не дай бог, приблизиться к ним и ощутить запах – то зловоние, которое они источают». Максим вспомнил, как одно время увлекся анализом такой диалектики. Стал наблюдать за Ленкой. Хотелось понять – чем же это она взяла Руслана. Может, есть нечто такое, на что он не обратил внимания? Может, что-то пропустил из-за своей неосознанной до конца антипатии? Правда, хватило его ненадолго. И единственным, что он вынес при более детальном рассмотрении, оказалось то, что Ленка вовсе даже не монстр, каким показалась изначально. Но все же, как говорится, чувствам не прикажешь. Участие ее в судьбе друга не то чтобы раздражало его, а все же слегка коробило. Эта девочка – он так видел – сидела у друга на плечах, погоняя невзначай. По отношению к окружавшему ее миру она была груба и казалась невоспитанной, инстинктивно, видимо, защищая себя, а, значит, и все то, что считала своим. С Русланом же вела себя, как самка, знавшая свое место и исподволь, всегда вовремя пользовавшаяся своим влиянием.