Несколько раз, пока ехала, Маша открывала книгу, пытаясь вникнуть в текст. Но всякий раз мысль уплывала, перетекая, то в воспоминания моментов встречи, то в представления чего-то хорошего и светлого, перекликавшегося с тем, что произошло сегодня. Она смотрела в окно, иногда отвлекаясь от раздумий на картины природы или какие-то эпизоды на полустанках, но совсем ненадолго. Чувства, глубоко покоившиеся в ней до сего времени, вдруг взбунтовались. А возможности успокоить их не то чтобы не было – не появлялось даже намерения, настолько завораживающе прекрасным оказалось их присутствие. «Он такой милый, – думала Маша, – И без всяких заморочек…» Мысль запнулась и что-то стала искать в памяти, будто хотела опровергнуть саму себя, засомневавшись, что этих самых заморочек точно нет. «Принцесса…» – услышала она Женин голос, и сердце тут же отреагировало на него. Сначала радостно замерло. Потом вдруг – на какую-то долю секунды – озаботилось сомнением. «Это же было искренне, – стала оправдываться, словно невидимый визави утверждал, что это и есть то, что она пытается скрыть. То, что хочет оставить себе по причине получения удовольствия и что противоречит ее нравственным представлениям, – А если искренне, то… неужели и вправду я ему так нравлюсь?» Совершенно не знакомая до сих пор, хлынувшая из сердца нежность, разлившись по груди, сначала поднялась и запершила в горле, потом завибрировала в ресницах – заставила увлажниться глаза.
– Что случилось, милая?
Маша, словно очнувшись от сна, увидела сидевшую перед ней старушку, которая подалась вперед, сочувственно заглядывая ей в глаза.
– Что? – машинально спросила Маша, не понимая, что происходит, – Вы мне?
– Тебе… тебе, милая, – женщина, как бы убеждая Машу, повертела вправо-влево головой и развела руками, – Мы ж с тобой тут, почитай, одни.
В вагоне, и, правда, людей – раз, два и обчелся. И то, в основном, по торцам. А Маша со старухой оказались в середине – в отдалении от всех.
– Что вы спросили, бабушка? Я задумалась и не услышала.
– Случилось ли чего у тебя, девонька моя? Глазки что-то заблестели…
– У меня? – изумилась Маша. Ей вдруг стало как-то не по себе от этого сверлившего ее внутренности взгляда. Не то чтобы совсем. Но бесцеремонное вмешательство в ее личное пространство показалось неприятным. Старуха словно вошла в душу и там хозяйничала.
– У тебя, моя милая, у тебя.
– Да что вы, бабушка, говорите? – Маша вдруг, будто испугавшись, поплевала через левое плечо, – Все у меня хорошо, – она даже попыталась улыбнуться, потому что ей стало жутковато: «Что ей надо от меня?»
– А то и говорю, милая. Если это слезы радости, то за ними всегда жди других слез. А ты не подумай чего. Мне от тебя ничего не надо, – словно отвечая на мысленный вопрос Маши, проговорила она, – Просто увидела, что ты вроде плакать собралась. Вот и спросила. Ты, если что, прости уж меня старуху.
– Да нет. Что вы. Не надо извиняться, – Маше вдруг стало неудобно перед этой доживавшей свой век женщиной, проявившей к ней своеобразное участие и напоровшейся на ее черствость или даже на враждебность, – Это вы меня извините. До меня просто не сразу дошло…
– Ладно, ладно, девонька! – махнула старушка рукой, – Не мечи бисер-то. Поняла я уж. Не буду больше мешать тебе. Думай свою думу, – замолчав, она отвернулась к окну. А Маша осталась с не пожелавшей успокаиваться до конца совестью. А еще – с каким-то томительным ощущением потерянной радости, которая, как цыпленок из своего заточения, ритмично пульсируя, старалась проклюнуться в сознание. Она попыталась снова думать о Жене, но того упоения от мысли о нем уже не было. Тревога, появившись в душе, отравляла ее своим неумолимым присутствием. Словно оживляла слова старухи о других слезах, о которых Маше еще знать было не дано, но о которых, вобрав опыт поколений, она подспудно знала. «Пусть ничего не случиться с ним. Пусть долетит благополучно. Пусть вернется. И пусть беды обойдут его стороной», – как молитву стала произносить она обережные фразы. Так, словно в ней заговорили голоса всех тех женщин, чья жизненная сила текла сейчас в ее кровеносных сосудах. И проводя обряд посвящения в ней через состояние влюбленности, они обрекали ее на служение любви – всеобъемлющей и всепроникающей.
Проводив Машу, Женя заторопился. Белый циферблат вокзальных часов, перерезанный наискосок черной линией стрелок, показывал без десяти минут четыре. А это означало, что у него, чтобы добраться до дома, взять рюкзак и доехать до аэропорта, есть два часа. То есть, времени – в обрез. Ему повезло: только подошел к остановке, как подъехал троллейбус, и уже через двадцать минут, выйдя из лифта, он оказался у двери квартиры.
Дома – никого: родители на работе – с ними он попрощался еще утром. Вытащив из холодильника продукты, приготовленные матерью в дорогу, уложил в холщовую сумку. Отрезал кусок колбасы, хлеба и стал жевать. Мысль о том – не забыл ли чего – стала метаться от одного к другому. Наконец, пришло понимание, что все равно не сможет учесть всего, потому что вряд ли представляет те условия, в которые попадет. Самое главное – не забыть документы: "иначе – вилы». Он еще раз проверил куртку – все ли на месте.
Рюкзак оказался тяжелым. Но правильно уложенные вещи достаточно комфортно вписались в рельеф спины. Женя присел на краешек тумбы для обуви – на дорожку. Но почти сразу поднялся. Вышел на площадку и запер за собой дверь. Замок, щелкнув металлом, гулко прозвучал в пустоте лестничной клетки. Он, словно выстрел стартового пистолета, символизирующий начало забега, возвестил начало дистанции в новом коридоре сложного лабиринта жизни.
Без пятнадцати шесть автобус подъехал к относительно небольшому зданию аэровокзала. Женя вошел внутрь и стал искать глазами экспедиционного диспетчера. Нашел почти сразу: Альберт Михайлович, когда рассказывал, очень четко, не смотря на шутливый комментарий, описал его внешность. Ошибки просто не могло быть. У одной из стоек – на небольшом возвышении стоял человек пенсионного возраста. Лицо с измененным от длительного употребления алкоголя цветом украшала рыхлая с фиолетовыми прожилками картофелина носа. А его оконечность венчали старые, с толстыми линзами очки в пластмассовой светло-коричневой оправе, убегая дужками в торчавшую вокруг лысины шевелюру. «Импозантный дядька, – мелькнуло в голове, – совсем уже дедуля».
Вокруг диспетчера толпилась группа мужчин. В основном – в темной одежде. Некоторые с бородами. Одни подходили, другие уходили. Они называли свои фамилии, а дядька, к которому многие обращались просто по отчеству – Францевич, сгибаясь каждый раз головой чуть ли не вплотную к лежавшему перед ним листку бумаги, отмечал их в списке. Иногда переспрашивая что-то, улыбался или посмеивался. Подошел к нему и Женя. Поздоровался и назвал фамилию.
– Емельянов? – диспетчер в очередной раз согнулся и стал водить кончиком ручки по списку. Поставив галочку, взглянул поверх очков, – Геолог?
– Геолог, – ответил Женя.
– Ты же первый раз на вахту, – то ли спросил, то ли констатировал Францевич и вздохнул, будто о чем-то сожалея.
– Да. Первый, – насторожился Женя. По интонации, по тому, как на него отреагировали, почему-то пришла мысль, что поездка сегодня ему точно не светит, – А что?
– А то, что тебе инструктаж надо провести, – недовольно пробурчал диспетчер.
– Какой инструктаж? – не понял Женя.
– А, ладно… – Францевич, шмыгнув фиолетовой картофелиной и пробарабанив кончиками пальцев по списку, поинтересовался, – Водку везешь с собой? – в его мутных старческих глазках появился живой интерес.
– Нет, – удивился Женя, – А что?
– Вот заладил – а что-а что. Да ничего. Главное не пей на борту. Не связывайся с компаниями, если будут предлагать. А то народ у нас тут ушлый. Всяких хватает. И сидельцев бывших. А сегодня Волков летит – главный инженер… да, и смотри – не прозевай команду на вылет.
«Вот это инструктаж», – подумал Женя, увидев, что интерес к его персоне иссяк.
– И все? – машинально спросил он.
– А ты чего хотел? Смотри – куда все, туда и ты. А в самолете стюард свое скажет… Может быть, – добавил он с сомнением, – Все. Иди Емельянов, не дури голову. Видишь, куча народа за тобой?
Женя отошел к большому – во всю стену окну и сел на скамью, устроив рюкзак между ног.
Сидеть пришлось около часа. Все, что первые минут пятнадцать живо интересовало его, надоело, и он погрузился в приятные воспоминания…
– А что ты любишь больше всего? – память вбросила в сознание Машин голос, – Я имею в виду, чем тебе нравится заниматься?
– Мне? – переспросил Женя, не задумываясь, – Даже не знаю, что тебе и ответить, – он вздернул плечи, – Я много чего люблю. Поесть, например, – сказал и рассмеялся, поймав ее удивленный взгляд.
– Я серьезно, – насупилась Маша, улыбаясь.
– Ну ладно… А давай лучше ты первая.
– Нет, – твердо сказала она, – Я первая спросила.
– Ну, хорошо, – Женя понял, что ему не отвертеться, – Читать люблю. О всяких приключениях там… Фантастику тоже…
– А еще? – не отставала Маша.
– Головоломки всякие люблю решать. Я одно время даже специально ходил по книжным и выискивал всякую такую литературу, где есть задачки на сообразительность.
– Здорово, – обрадовалась Маша, – Я тоже такое люблю. Но больше всего люблю рисовать… – она запнулась, – ну, об этом ты уже знаешь. А еще люблю этимологию.
– Энтомологию? – переспросил Женя.
– Нет. Этимологию – происхождение слов. Знаешь, как бывает интересно, когда затертое в быту слово вдруг оживает в твоем сознании.
– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но все же – объясни.
Маша на секунду задумалась.
– Вот! – встрепенулась, – Вот, например, слово «спасибо». Ты никогда не задумывался, что оно собой представляет: как оно сформировалось.
Женя повел плечами.
– Ну, спасибо и спасибо, – ничего не обнаружив в слове, недоуменно произнес он, – А что в нем такого интересного?
– А то, – еще больше оживилась Маша, – что это слово состоит из двух слов – «спаси» и «бог».
– Да ну?
– Да. Они соединились в одно в процессе времени, а последний согласный… фрикативный, – добавила она, взглянув вопросительно на Женю, – ну, как бы мягкий… из-за этой своей мягкости почти не слышимый, исчез вообще. И вот результат, – закончила она. Ее глаза лучились радостью, словно она сделала что-то хорошее, что заслуживало, как минимум, похвалы.
– Здорово… Отличная головоломка, – поразился Женя, поняв ее состояние, – Удивлен…
Он вдруг почувствовал оживление в зале. Из бокового придела появился Францевич, и к нему устремились мужчины с рюкзаками. «Видимо, уже, – подумал, ощутив при этом в груди волнение, – С чего бы это?"
– Вахта на Советский, – как-то смешно выкрикнул диспетчер надтреснутым старческим голосом, – Проходим все в автобус… Семенов! – обратился он к кому-то, – Ты ближе – позови там курильщиков с улицы.
Когда уже почти все оказались в светлом от обилия окон автобусе, послышался щелчок в динамиках, и дикторша, лениво растягивая слова, казенным голосом объявила вахтовый рейс до Советского.
Через несколько минут аэродромная стекляшка подкатила к одному из стоявших в ряд АН-24. Бортмеханик как раз поднял вверх передний люк багажного отсека, и народ из автобуса устремился к нему. Четыре человека заскочили внутрь, чтобы принимать рюкзаки и укладывать их на полки. Двое из них остались в отсеке, а двое других юркнули в салон. Позже Женя узнал, что таким образом бригады засылали своих, чтобы занять места сзади, где меньше был слышен рев моторов, и меньше ощущалась вибрация. Подав одному из парней свой рюкзак, он с холщевой сумочкой, где была отложена еда на дорогу, направился к трапу.
Оказавшись в салоне «аннушки», как называли ее вахтовики, Женя пару раз попробовал сунуться на свободные, казалось, места, но каждый раз его действие останавливал окрик «занято». Постепенно он добрался до передних мест, где на самом первом – справа у иллюминатора сидел худенький паренек с реденькой русой бороденкой и в очках.
– Здесь-то хоть, надеюсь, свободно? – довольно грубо обратился он к худосочному очкарику с книжкой в руках, уже ни на что не надеясь и начиная злиться.
– Пожалуйста, – добродушно ответил тот, стараясь быть услышанным в гвалте переговаривавшихся и перекрикивавшихся людей, и сделал вид, будто подвинулся, хотя двигаться было некуда.
Женя устроил свою сумочку на полке – над головой и, облегченно вздохнув, уселся.
– Извини, – спросил запросто очкарик, – не видел тебя раньше, ты недавно, наверное, устроился?
Странно, но бесцеремонность парня, вместо того, чтобы окончательно Женю вывести из себя, почему-то развеселила.
– А что – заметно? – улыбнулся он.
Редкая поросль на лице парня, через которую просвечивались правильные черты лица. Смуглая кожа. Римский, с небольшой горбинкой нос, украшенный полупрозрачной пластмассой очков. Умные темные глаза, спокойно смотревшие через не толстые стекла и казавшиеся немного выпуклыми благодаря линзам. Все это вместе выглядело как гротеск, но почему-то располагало к себе. Жене даже на мгновение стало неудобно за то, что нашел в этом простодушном человеке крайнего в поисках места.
– Ну… не так, чтоб очень, – интеллигентно ушел от прямого ответа парень, улыбнувшись в ответ, – Меня, кстати, Романом зовут. Я дефектоскопистом работаю. Отдел главного механика. А тебя?
– Я – Евгений… – протянул Женя руку, – Можно – Женя.
Роман ответил крепким рукопожатием.
– Жень, а ты из какой организации… экспедиция, АТК… или, может, геофизик?
– Я? – переспросил Женя, не сразу сообразив, о чем речь.
– Ну, да. Где ты работаешь? – уточнил Роман.
– Да еще нигде. Я первый раз лечу… Я геолог.
– Так ты у Верницкого, наверное, в геологическом отделе будешь? – чему-то обрадовался парень.
– Точно. У него, – согласился Женя, – Верницкий Иван Иванович.
– Хороший человек. О нем все хорошо отзываются. Не знаю, правда, как он, как начальник. Я-то его по шахматам знаю. Сильный дядька. КМС.
– Да? – переспросил Женя, хотя последняя информация его не заинтересовала.
– Да… – ответил Роман. И, видимо, уловив состояние собеседника, добавил, – Ладно, обживайся. Еще наговоримся за дорогу, – он раскрыл свою книгу, оставив Женю самому себе.
Прямо перед носом – на перегородке, разделяющей салон и багажный отсек, красным светом вспыхнули No smoking и Fasten belts. И постепенно увеличивая обороты сначала с одной стороны, а потом и с другой заревели двигатели, превратив самолетные винты в полупрозрачные круги. «Аннушка» вырулила на взлетную полосу, проехала в начало, развернулась и встала на тормозах. Отчаянно взревели двигатели, ввергая душу Жени в какой-то экстатический трепет, словно сейчас не самолет, а он сам собирался взмыть в небо, наращивая в себе силу. В какой-то момент он даже ощутил единство с мощью моторов, готовых оторваться от крыльев или переломать тормозную систему, мешавшую им прямо с места взмыть в высоту. Наконец, Женю вдавило в кресло, и чувство единства со всей этой многотонной громадиной превратилось в восторг. Потом – когда машина оторвалась от земли – в осмысленную радость полета. Потом включился инстинкт самосохранения. Откуда-то снизу – из-под пупка выполз и стал проникать все выше и выше страх. Он добрался до солнечного сплетения и, смешиваясь там с радостью, сотворил что-то невообразимое. А через каких-то полчаса душа, расширяясь и сжимаясь – подстраиваясь под рев двигателей, одурманенная, уже почти себя не осознавала. За всплеском чувств последовала усталость. И сознание, пройдя контрольную полосу полудремотного состояния, растворилось в вязкой, заполнившей все существо, иллюзорной вибрирующей реальности.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке