Племена исчезают в первый, богатырский, период; вместо них являются волости, княжения с именами, заимствованными не от племен, а от главных городов, от правительственных, стянувших к себе окружное народонаселение центров. Ярослав раздает своим сыновьям волости, города, а не племена; это исчезновение племенных имен служит самым ясным доказательством слабости племенного начала у нас на Руси. В истории Германии мы постоянно встречаемся с саксонцами, турингами, франконцами, швабами, баварцами, и в соответствие этому мы знаем, что особность, самостоятельность и сила племен были причинами того, что государственное единство Германии стало невозможно, о чем плачут теперь немецкие патриоты. Сила племени, его стремление к особности и самостоятельности обнаруживаются не в том, что одно говорит ц там, где другое употребляет ч; влияние племенного начала в истории не условливается одними различиями в нравах и обычаях, происходящими оттого, что одни живут в стране болотистой, а другие в сухой, одни в лесах, другие в степи; племенное начало является влиятельным в истории только тогда, когда племя многочисленно, сомкнуто под одною властию и путем исторической деятельности получило ясное сознание о своей самостоятельности, сознание о противоположности своей другим племенам вследствие приобретения особых интересов. Но замечаем ли мы что-нибудь подобное у наших племен до Рюрика и после него? Неужели отказ платить ясак, когда прежде его не платили, и возмущение части древлян, выведенных из терпения хищничеством киевского князя, похожи на борьбу саксонцев против вождя франков Карла Великого?

Славянское народонаселение различных местностей восточной равнины потеряло свои племенные имена, значит, потеряло сознание о племенных особенностях, о племенных союзах: значит, особенности эти не выдавались резко; значит, союзов этих не было или были они случайным явлением. Быт этих племен, живших отдельными родами, подвергся коренному преобразованию вследствие начала движения, исторической жизни, вследствие появления князя, дружин и городского народонаселения, порознившегося от сельского. Но перемены этим не ограничились: вследствие геройского, богатырского движения, далеких походов на Византию явилась и распространилась новая вера, христианство, явилась церковь, еще новая, особая часть народонаселения, духовенство; прежнему родоначальнику, старику, нанесен был новый, сильный удар: он потерял свое жреческое значение; подле него явился новый отец, духовный, священник христианский, и эта новая власть тянула к городу, потому что там жил архиерей.

Но понятно, что этот переворот в быте славянского народонаселения восточной равнины не мог закончиться в продолжение начального, богатырского, времени, от Рюрика до смерти Ярослава I. Известно, например, как слабо еще укоренено было христианство в конце этого времени и долго спустя, как в Новгороде волхв чуть не обратил всего народа снова к древнему язычеству. Воинственное движение первых князей обхватило все племена и в каждом более или менее повело к означенным переменам; но известно, что юные тела представляют сходство с телами одряхлевшими, ибо и здесь и там действует одинаково слабость; так и новорожденные государства сходны, по-видимому, в том с одряхлевшими, что не могут сохранить единства, непосредственной связи между частями. Одряхлевшее Римское государство покончило свое существование разделением; разделением новые европейские государства начинают свою историю. Новорожденное Русское государство не могло не подчиниться общему закону. Но должны ли мы здесь останавливаться на одной видимости, ограничиваться одним внешним, поверхностным взглядом и признать действительное разделение? Конечно, нет. Мы должны, наоборот, обратить все наше внимание на то, на чем при внешнем делении держится внутренняя связь частей, что не дает им обособиться; как постепенно укрепляется связь частей, единство государственное; мы должны следить за развитием, ростом государства, вместе за развитием, ростом народа, за постепенным уяснением сознания его о себе как едином целом.

Мы видели, что племена не были в состоянии противодействовать усилению государственного единства. Главным препятствием этому единству могло быть громадное пространство государственной области, очерченной оружием первых Рюриковичей. С успокоением движения, богатырства, знаменующего начало исторической жизни народа, или с отвлечением этого движения куда-нибудь в другую сторону связь собственной в начале Руси Киевской области с отдаленными волостями могла ослабеть; правители волостей благодаря отдаленности могли устремиться к самостоятельности, особенно если бы главный князь киевский стал требовать от них исполнения тяжелых обязанностей, большой дани себе с их волостей; тогда бы и выгоды народонаселения этих областей совпали с выгодами правителя и все вместе начало бы стремиться к независимости. Чтоб удержать все части в связи. надобно было, чтоб движение, знаменующее первый, богатырский. период, не прекращалось, чтоб представители исторического движения, князь и дружина, не прекращали своего движения, но перебегали бы беспрестанно обширные пространства восточной равнины, не давая волостям обособляться, возбуждая их беспрерывно к общей жизни. Это именно явление мы и видим во время, протекшее от смерти Ярослава I до выступления Северной Руси на главную сцену действия. Движение сильное, беспрерывное, князья с дружинами переходят из одной волости в другую, идет борьба, усобицы, и вся сила движения сосредоточена внутри русских областей, не выходит наружу; много видим князей – богатырей не хуже древнего Святослава Игоревича, но ни один из них не переселяется на Дунай. Это движение условливалось родовыми княжескими отношениями: князья разошлись по волостям, даже самым отдаленным, но единство рода сохранялось; главный стол принадлежал старшему в целом роде, а лучшие волости доставались по степени старшинства: отсюда князья только временные владельцы в волостях своих; все их внимание обращено на то, чтоб не потерять своего старшинства как права на лучшую волость; взоры их устремлены постоянно на Киев, и вместо стремления обособиться они считают величайшим несчастием для себя, если принуждены выйти из общего, родового движения.

Но понятно, что если все внимание князей обращено на. одно общее средоточие, если у них у всех один общий интерес, если все тянут к Киеву, то и волости, и народонаселение этих волостей не могут обособиться; ростовцы и черниговцы, владимирцы на Волыни и смольняне должны обращать постоянное внимание на Киев, на Переяславль; ибо перемены, которые произойдут здесь, непременно повлекут за собою важные перемены и для их области: или прежний князь уйдет, придет другой на его место, или начнется усобица, в которой их князь, и они сами должны будут принять участие. Таким образом, посредством родовых княжеских отношений, посредством беспрестанных передвижек князей и дружин их из одной области в другую народонаселение и самых отдаленных областей не могло высвободиться из общей жизни, постоянно имело общие интересы и укореняло в себе сознание о нераздельности русской земли. Разумеется, частые смены князей вследствие родовых их счетов и усобицы, от запутанности в этих счетах происходившие, должны были иметь тяжелые последствия для народонаселения областей; но нельзя было заставить князя отказаться от родового единства: новгородцы пробовали было завести у себя постоянного князя, но безуспешно. По крайней мере связь с Киевом ничего не стоила областям в другом отношении: они ничего не платили в Киев и были от него совершенно независимы.

К единству политическому, державшемуся родовыми княжескими отношениями, присоединялось единство церковное: единый митрополит жил в Киеве, и к нему тянули епископы всей русской земли, к Киеву тянуло все русское христианство, которое все более и более распространялось по восточной равнине, тесня славянское и финское язычество. К Киеву тянуло русское христианство не потому только, что там было средоточие церковного управления: из Киева распространилось христианство повсюду, сперва вследствие ревности князей и движения их с дружинами по областям, но потом из Киева же пошли с проповедью христианства монахи: Киево-Печерский монастырь рассылал епископов повсюду; религиозное движение к Киеву по всем частям русской земли, обычай ходить на поклонение святыням Киева не со вчерашнего дня.

Таким образом, то время, которое с первого раза кажется временем разделения, розни, усобиц княжеских, является временем. когда именно было положено прочное основание народному и государственному единству. Во время, протекшее от призвания князей до смерти Ярослава, племена волею-неволею были втолкнуты в общую жизнь, быт их подвергся изменениям: но это были во всем только начатки; чтоб эти начатки развились, укрепились, нужно было продолжение такого же сильного движения князей и дружин их, движения, сосредоточенного в области, намеченной оружием первых князей. И действительно, мы видим это движение, совершающееся вследствие единства княжеского рода, родовых счетов между князьями. Время и от смерти Ярослава до Боголюбского представляет нам продолжение того же героического, богатырского периода движения, имеющего целью пробуждение исторической жизни. Князья по-прежнему отличаются богатырским характером; они движутся беспрестанно из одной области в другую; усесться на одном месте, завести что-нибудь прочное, постоянное не в их характере; хороший князь не должен ничего копить, собирать впрок, должен все раздавать дружине, с которою может добыть все; князь имеет в виду постоянное движение с одного стола на другой до тех пор, пока не сложит костей в заветном Киеве, подле гробов отцовских и дедовских. Князь-богатырь, который оставил по себе больше других славы, Мономах, сам подал о себе весть потомству, описал свою деятельность; эта деятельность состояла в вечном движении, в беспрерывных походах из одной стороны в другую. Если мы взглянем на карту России и припомним, что должно было представлять это обширное пространство в XI и XII веках, то понятно нам станет значение Мономаха, значение этой постоянной передвижки, беготни, под условием которых поддерживались начатки исторической жизни во всех частях, поддерживалось всюду сознание о единстве русской земли.

До призвания князей существовали отдельные племена, сходством своим способные принадлежать к одной народности; с призванием князей, с началом исторического движения племена приводятся в связь, преимущественно внешнюю, начинается переработка их быта; но только благодаря явлениям, характеризующим время от смерти Ярослава до конца XII века, является русский народ.

Так важно было продолжение движения на великой восточной равнине Европы, продолжение героического, богатырского периода русской истории по условиям, среди которых эта история началась, по обширности и девственности страны. Но теперь всмотримся в следствия этого продолжительного движения. Когда мы представляем себе постоянное продолжительное движение, то это представление не дает места представлению о чем-либо прочном, установившемся. В Западной Европе при начале ее новых государств мы видим движение германских дружин с их вождями в области Римской империи и вооруженное занятие ими этих областей. Но здесь мы видим, что пришельцы овладевают землею, усаживаются на ней, главные вожди из своих обширных земельных участков выделяют другим в пользование с известными обязанностями; волости, розданные во временное владение, по разным причинам становятся наследственными; слабый землевладелец, желая приобресть покровительство сильного соседа, отдает ему свою землю и получает ее назад уже с известными обязанностями к сильному. Здесь, на Западе, на основании поземельных отношений образуется та связь между землевладельцами, которую мы называем феодализмом, связь, которая в первые времена, времена слабости государственного организма, точно так же содействовала сохранению единства страны, как наши родовые княжеские отношения. Земля, отношения по земле составляют сущность феодальной системы. Эта система, по счастливому выражению одного историка, есть как бы религия земли. Недвижимое имущество, земля, господствует, и только после, вследствие развития промышленности и торговли, процветания городов, получает важное значение движимое имущество, деньги, является и денежная аристократия подле земельной. Но у нас, на восточной равнине, мы не замечаем подобного явления. Как ни вчитываемся в летопись, чтоб подметить в ней указания на земельные отношения дружины, – не находим ничего. И опять если обратим внимание на главное условие, при котором началась и продолжалась русская история, именно на обширность страны и малочисленность народонаселения, то дело объяснится легко: земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Греции; вначале если князь не ходил за данью, то дружина его бедствовала. «У Свенельдовых отроков много оружия и платья, а мы босы и наги; пойдем, князь, с нами за данью!» – говорит дружина Игоря. Известие драгоценное, показывающее нам, как мы должны смотреть на дело. Дружинники не усаживаются на выделенных им земельных участках в самостоятельном положении землевладельцев, обеспеченных доходом с этих земель; они остаются с прежним характером спутников, товарищей князя, остаются при нем в полной зависимости от него относительно содержания; они привязаны к особе князя, вождя своего, который их кормит и одевает; кормит и одевает дурно, они ропщут, и если ропот не производит действия, если князь не уступает им, как уступил Владимир, выложивший серебряные ложки вместо деревянных, то дружинники уходят к другому князю, который щедрее. Но, может быть, так было только вначале, после отношения переменились? Нисколько: от позднейшего времени доходят до нас известия, что дружинники кормились не от земли, но получали от князя денежное жалованье; летописец, жалуясь на усиление роскоши, говорит, что прежние дружинники не позволяли женам своим излишней роскоши и потому довольны были сотнею гривен, получаемых от князя, а теперь говорят: «Мало мне, князь, ста гривен!» – потому что жены их стали носить золотые украшения вместо серебряных.