Грут потерял веру

Огромное зелёно-бело-зелёное полотнище¹ хлопает над моей головой – это наш флаг. Он огромный. Таких два на всю нашу маленькую колонию: один здесь, на школьном плацу, второй перед хемейнстераадом². Висит на пятиметровом флагштоке по правую руку от гранитного капитана Петруса ван Ситтарта, Спасителя. Меня тоже зовут Петрусом, как и половину моих одноклассников. И в этом ничего удивительного, ведь мы все родились в том году, когда капитан ван Ситтарт на корабле "Морестер"³ спас всю нашу колонию от вымирания.

Фадер⁴ Корнелис любит говорить: "Во многой мудрости много печали", когда мы задаем слишком много вопросов. А потом строго добавляет: "Но это не относится к школьным урокам, лоботрясы!".

Сейчас я хотел бы знать поменьше. Сколько себя помню, на церемонии поднятия флага меня всегда заполняло чувство гордости за родной мир и мой отважный народ, а теперь стою, и в душе пусто-пусто, как в межзвёздном пространстве. Вот на кой чёрт мне эти разочарования?

Я обвожу взглядом плац, ровные шеренги школьников, выстроенных по росту. Все в одинаковых зелёных мундирах с белыми шейными платками. Застывшие одухотворённые лица, обращённые в серое небо, и никто не шарит глазами по сторонам, как я.

Конец церемонии. Бургомистр, вытирая слезу, кивает директору школы, тот даёт отмашку школьному оркестру. Бессмертная музыка Бетховена⁵ плывёт на заросшими мхом чёрными холмами и таким же чёрным морем в неизвестном количестве световых лет от его могилы. Теперь просто музыка, без сакрального смысла и наполнения. Потому что я потерял веру. Что-то сломалось непоправимо в этой жизни или только во мне. И это из-за событий 15-летней давности⁶, в которых всё оказалось не так однозначно.

Тычок в плечо прервал мои грустные мысли.

– Грут, чего застыл? Оттаивай! Пошли мяч побуцаем.

Над моим плечом нависла ухмыляющаяся рожа моего закадычного дружка, его тоже зовут Петрус. Ничего не поделаешь, в пантеоне наших великих героев всего один человек. Были б наши родители дикарями, наверное, съели б сердце Спасителя, чтобы напитаться отвагой. Нам про таких каннибалов со старой Земли Фадер Корнелис рассказывал. Но родезийцы, люди цивилизованные и богобоязненные, взяли у капитана ван Ситтарта только имя. А мы, Петрусы, чтобы не путаться, называем друг друга по фамилии. Я – Грут, он – Винк. Есть в нашей компании ещё один тёзка, но у него такая непроизносимая фамилия, что мы оставили от неё только конец: Чан. Чан подхватил лихорадку, он в изоляторе и к нему не пускают.

Я смотрю на друга с притворным сомнением. Побуцать можно, но у меня другие планы.

– Хмм… – Я сделал вид, что обдумываю его предложение. – Заманчиво, но не сейчас. Я, брат, в поход собираюсь. – и замолкаю, наблюдая за тем, как разгораются огни в глазах у Винка.

– Куда?

Я делаю паузу, растягиваю удовольствие:

– Ну ты же помнишь, какую тему мне поручила мефру⁷ Брауэр?

– Миссия "Морестера". И?..

– И я иду в поход к месту посадки.

Винк хватает меня за плечи:

– Один? Грут, ну ты же не собираешься бросить меня тут? А, дружище? Чан в больничке, ты свалишь, а как же я? Грут, я от тоски свихнусь. Возьми меня с собой!

Смотрю в его умоляющие глаза и расплываюсь в улыбке.

– Я подумаю. – Мои слова его не обманули, Винк хватает меня в охапку, размахивает в воздухе. Он высокий и сильный, как медведь. Самый высокий и самый сильный в нашем классе. Я тоже не дохляк, но до Винка мне далеко.

– Когда выходим? – спрашивает он, возбуждённо пританцовывая.

– Утром, в пять. Идём с тремя ночёвками, что брать сам знаешь. Смотри, не проспи!

– Глаз не сомкну – Винк встаёт по стойке смирно, салютует по-скаутски и его широкая спина через секунду исчезает за углом школы.

"Я, наверное, тоже" – думаю, взбегая по заросшей мхом сопке к своему дому.

Грустный урок истории

– История человечества дискретна. – мефру Брауэр делает паузу, внимательно оглядывает класс. Тридцать одна пара мальчишеских глаз смотрит на неё, не отрываясь. Ни одного взгляда в сторону, ни одного в никуда. Класс ловит каждое слово, и это на сто процентов её заслуга, мефру Брауэр довольна. – Значение слова "дискретна" все знают? – в классе ровный гул, как рокот волн, бьющихся в базальт скал. Её не волнует формальная дисциплина, в отличие от других учителей. Ей важна вовлечённость. Она улыбается. В такие моменты её жизнь обретает особый смысл. – Скажи нам, Ян.

Ян, нескладный, очкастый, один из немногих не-Петрусов, и, может, поэтому тоже вечно не в своей тарелке, и за бортом. Он вытаскивает своё длинное тело из-за парты и запинаясь и без конца елозя очками по длинному носу отвечает:

– Д-дискретный – значит, прерывистый. Некий процесс, со-остоящий из отдельных периодов, разделённых во времени, каждый из которых имеет к-какой-то определяющий параметр, неизменный или п-плавно изменяющийся.

Мефру Брауэр кивает:

– Молодец, Ян, лучше не скажешь. Садись. Давайте переведём биологию и происходящую из неё антропологию в наглядную геометрию. Отправная точка… – Розоватый мел скрипит по школьной доске, сделанной из матового черного куска корабельной обшивки – появление жизни. Первые простейшие становятся многоклеточными, организмы усложняются, организовываются, учатся взаимодействовать друг с другом. До тех пор, пока у одного из населяющих землю видов не появляется… – мел в руке учительницы ведёт восходящую линию примерно на треть доски и завершает ее жирной точкой. – абстрактное мышление, – по классу пробегает шепоток.

– Безусловно, пока Господь наш в безмерной мудрости своей не одарил возлюбленных созданий искрой разума.

Тонкие губы мефру Брауэр чуть заметно искривляются в улыбке, она не набожна.

– Эта точка – она стучит мелом по нарисованному кружку – знаменует собой конец развития биологического и начало развития интеллектуального. За сотни веков цивилизации человек физически почти не изменился. Менялся лишь уровень интеллекта и накопленный опыт. Опыт, который человечество передает из поколения в поколение и обогащает новыми знаниями. Именно это накопление и передача знаний между поколениями двигает прогресс. Обдумайте этот тезис, мы к нему ещё вернёмся.

Мефру Брауэр отошла к окну, окинула взглядом мокрый от дождя плац, висящий тряпкой флаг Новой Родезии. За чёрными холмами, заросшими папоротником и кривыми чахлыми деревцами – антрацитово-чёрный океан. Постоянный ветер, постоянный дождь от ливня до мороси. Все оттенки серого, тёмно-зелёного, сочно-кобальтового. Сейчас здесь лето, самый разгар. Оно длится около четырёх месяцев, а потом наступает зима и вечная ночь ещё на целый земной год. Унылая, бедная, заторможенная планета.

Когда с поверхности погибающей Земли один за другим стартовали ковчеги, спасая остатки человечества, ей было 15, и никто не обращался к ней "мефру". С тех пор прошло 16 лет, и никто не называет её «Адель». Только мефру Брауэр. Она стёрла ладонью испарину с чуть мутноватого стекла местного производства, улыбнулась чуть видимому отражению.

– Достижения человеческого разума росли по экспоненте. —мефру Брауэр вернулась к доске. От крайней точки она провела другу, постепенно загибающуюся кверху. – Изобретение новых инструментов и способов обмена и сохранения информации ускоряло процесс всё сильнее и сильнее. По мере роста могущества человеческого снижалась вера в Господа. Человек сам посчитал себя равным Творцу. Теперь он Бог, и больше не нуждается в высшем Судье. Мы подошли к следующей точке. – она нарисовала ещё один заштрихованный кружок в самой верхней точке дуги. – Великий Исход. Остатки человечества покидают свою полыхающую колыбель на огромных ковчегах. Сколько таких кораблей успело стартовать с Земли? Сколько из них долетело до пригодной для жизни планеты? У нас нет ответов на эти вопросы… Что, Грут?

Со своего места на третьей парте встал взъерошенный мальчишка, Петрус, сын командира скаутов Дидерика Грута. Смущённо пригладив пятерней вихры, он спросил:

– Мефру Брауэр, Вы сказали: "Великий Исход". Но мой отец говорил, что создатели ковчегов называли их "Великий Посев". Что они имели в виду?

Она кивнула:

– Да… Для создателей ковчегов мы – семена нового человечества. Они надеялись, что мы, люди, заселим множество миров и, со временем, подчиним себе галактику. – она задержала дыхание. – они ошибались.

Класс загудел, Грут, так и не севший на своё место, набрал в грудь воздуха, готовясь возразить. Взмахом руки она заставила всех умолкнуть.

– Смотрим все сюда. Вот: – Она с размахом ткнула мелом в последний кружок. На пол посыпались мелкие кусочки – высшая точка в развитии человечества. Вот: – Она яростно зачиркала, рисуя исходящие из кружка лучи – разделившееся человечество разлетается по вселенной. У каждого – Она размашисто окружностями обозначает планеты в конце лучей – своя цель. Допустим, вот мы. А это наш вектор развития— Она выбирает самый нижний луч и от планеты рисует дугу, но не вверх, а вниз. – Наша ближайшая перспектива – сползание в Средневековье.

Класс взорвался. Мефру Брауэр грустно смотрит на раскрасневшиеся лица своих учеников, вскочивших с мест. Тридцать мальчишек размахивают руками, кричат, разобрать что-то в этом гвалте невозможно, да и не нужно. Учительница просто ждёт, когда дети выплеснут своё возмущение и недоумение. Только один стоит неподвижно, уставившись в одну точку. Он поднимает кулак вверх и рявкает:

– Тихо!

Класс сразу замолкает. У парня зычный командирский голос, почти такой же, как у его отца. Адель улыбается, она не раз мечтала, что Дидерик Грут назовёт её по имени. Петрус так на него похож…

Наступает тишина. Грут спрашивает:

– Почему?

– Фактор первый! – Она возвращается к доске и тряпкой стирает середину у всех расходящихся лучей. – Весь полёт переселенцы провели в коме. Сколько она продолжалась не знает никто. Никаких средств объективного контроля времени на ковчеге не было.

– Фактор второй – Она вытирает все лучи, кроме нижнего. – У нас нет связи с остальными ковчегами, а, значит, для нас они в реальности не существуют, как и все знания, носителями которых они являются.

– Фактор третий! – Она тыкает пальцем в окружность, символизирующую их планету, Новую Родезию. – Мы не знаем, куда нас вынесло, в какой части галактики или вообще в какой галактике мы находимся. Нас мало. Всего 15 тысяч человек, и за прошедшие годы рождаемость не превысила смертность. Мы живём в суровых климатических условиях и тратим все силы на выживание.

Она вытирает руки, садится на краешек своего учительского стола. Давит усталый вздох в себе.

– Ребят. Мы, африканеры, трудолюбивы и упорны. Но среди нас нет ни великих учёных, ни выдающихся деятелей культуры. Мы земледельцы и скотоводы. Поэтому весь наш вклад в выживание человечества – это, собственно, само сохранение нашей маленькой колонии.

– Я не согласен! – трясёт вихрастой головой Грут.

– Это хорошо. – улыбается мефру Брауэр – Это именно то, что я хотела услышать. Урок окончен. Грут, задержись.

Класс опустел, они остались наедине.

– Петрус, – когда кругом нет других Петрусов можно обращаться по имени. – Ты решил идти в скауты⁸