Глава 2
Ужас чащи

Чащи между Кетой, Намешей и руинами Харкиса ничем не напоминали Дикий лес, что раскинулся за струями Хапы и Блестянки. В них не осталось ощущения древнего, подспудного колдовства, которое когда-то было уничтожено, затем растворено в земле, но за века, вместе с древесными соками, поднялось в чудные кроны и наполнило воздух магией. Чащи Текана были просто чащами. Деревья поднимались высоко в небо, под ногами, копытами и колесами шуршала хвоя, окрестные заросли делал непроходимыми бурелом. Некогда широкую просеку, по которой теперь вилась дорога, затягивал молодой лес. Сигнальные башни иши, отмеряющие каждые пять лиг пути, от неухода покосились, а кое-где и вовсе упали. Бронзовые зеркала, передающие повеления правителя, пропали. Лес стоял глухой стеной, но все же оставался обычным лесом, и если путник не вглядывался в темноту чащи справа и слева от дороги, то вполне мог представить себя в каком-нибудь сосновом бору под Зеной. Одно отличие все же имелось: в чащах, через которые правил коня Кай и через которые за ним ползли подводы, царила тишина. Не было слышно ни щебета птиц, ни лая заигравшейся лисицы, ни писка мыши, ни зова оленя. Лес затаился. Не так, как затаился однажды Дикий лес, в котором Кай, которого тогда еще звали Лук, наблюдал страшную охоту гончих Пустоты. Нет, теканские чащи никого не боялись. Они сами были страхом. Или же, в отличие от древнего леса некуманза, слились с источником ужаса в одно целое.

Кай двигался не спеша, отмерял за день по полсотни лиг, делая привал в полдень, думая больше не о собственном коне, который не успевал даже утомиться, а о следующих за ним повозках. Всякий раз привал случался либо возле узкой речушки, либо озерца, и во всякий раз никто из обозных и близко не подходил к Каю. В первый же день он обернулся, нашел взглядом Такшана, который держался у первой подводы с невольницами, и, кивнув ему, произнес только одно:

– Двадцать – двадцать пять лиг до полудня, привал на час-полтора, двадцать – двадцать пять лиг после полудня. Я остановился – все встали. Я тронулся – все тронулись. Оси всех телег должны быть смазаны, говорить вполголоса, а еще лучше не говорить, а слушать. На привалах половина народу отдыхает, вторая половина с оружием на изготовку смотрит в лес. Ночью то же самое. Горячее готовить вечером, с наступлением темноты костры гасить. Если что-то будет не так, пришпорю коня, и только вы меня и видели.

Такшан все понял без лишних объяснений. Не молчаливых воинов своих послал, сам отправился назад вдоль обоза, и сразу же прекратились выкрики, брань, да и тележные оси скрипеть стали меньше.

На второй вечер он прислал к Каю девчонку. Она была почти такого же роста, как и Весельчак, но юной, едва ли старше семнадцати лет. В руках у нее подрагивала миска с густой кашей. Кай, который только что обработал начинающие затягиваться раны и сменил тугие повязки, сидел, прислонившись к стволу двухсотлетней сосны, и собирался заснуть. Его черный конь обгладывал ветви дикой вишни неподалеку. Охотник окинул взглядом тонкую, даже худую незнакомку, не упустил ни войлочных бот, ни зачиненного льняного платья с закрытым горлом, рукавами до запястий и подолом до щиколоток, ни коротких, неровно остриженных черных волос. Шея у девчонки была длинной, отчего она казалась еще выше, но между шеей и волосами словно не было ничего – только два огромных глаза с синяками под ними от недоедания или от слез, да что-то изящное, настолько бледное, что казалось миражом, призраком. Чуть полноватые, покусанные губы, впалые щеки, тонкий нос, не слишком широкие скулы. Когда-то один крестьянин, которому пустотник раздробил плечо, умирая на руках у Кая, пожаловался тому, что все девчонки, с которыми он по молодости погуливал, были не слишком красивы, и жена у него была не слишком красива, и дочери, которых она ему нарожала за пятнадцать лет жизни, тоже не могли похвастать красотой, хотя любил он их такими, какими посылала их ему Пустота. И вот теперь, когда пришла пора умирать, когда уже давно были мертвы и жена, и все дочери, одного ему хотелось: чтобы хоть смерть явилась к нему не в виде какой-нибудь деревенской страшилы, а в виде если не красивой, то хотя бы смазливой девчонки. Рабыня, которую прислал Такшан, годилась на роль смерти без оговорок. Она даже была бы смертью-красавицей, но именно смертью. Тут уж без сомнений.

– Чего хочешь? – спросил Кай.

– Такшан сказал, чтоб я отнесла тебе еды, – прошелестела она негромко, но твердо. И тени забитости не было в этом неясном существе. А ведь шла так, словно успела испробовать плетей, старалась, чтоб платье не касалось спины.

– Это все? – нахмурился Кай.

– Все, – кивнула она и после некоторого раздумья добавила: – И еще он сказал, что если ты захочешь…

– Обычно рабынями не разбрасываются, – заметил Кай.

– Я порченая, – вымолвила она чуть слышно.

– Больная? – не понял Кай.

– Порченая, – повторила девчонка, отвела в сторону миску, потянула ворот платья и показала Каю несколько сочащихся сукровицей ран – одну длинную, тонкую отметину от ключиц до начала припухлости девичьей груди и с десяток поменьше, но глубже.

– Чем это? – нахмурился Кай.

– Рукоятью вертела, – гордо расправила плечи девчонка. – Вот эту я, а вот эти Такшан, когда порчу заметил. Осерчал.

– Зачем? – не понял Кай. – Сама себя-то зачем?

– Плохой товар – долгий покупатель, – зашептала она. – Больше времени, чтобы убежать.

– Разве от Такшана убежишь? – прищурился Кай.

– Убежала уже один раз, – гордо выпрямилась девчонка. – Два месяца в бегах была!

– И куда бегала? – спросил охотник.

– На море хотела посмотреть!

Заносчиво сказала, глаз прищурила, следующего вопроса ждала.

– И посмотрела? – спросил так, как хотела.

– Посмотрела! – расплылась в улыбке. – Даже полежала на хурнайском песке.

– А потом-то как тебя угораздило?

– Хотела в Гиену уйти на зиму, поискать родных, но под Намешей опять же на Такшана и наткнулась. Недавно. Он, как оказалось, уже успел раз со своим грузом обернуться. Не повезло. Он к тому же ярлык на меня не выбросил, так и попала опять в клетку…

– Высек? – спросил Кай.

– Высек, – вздохнула девчонка. – А я тогда вертелом себя прижгла. А уж после и он… И вообще…

В глазах ее заблестели слезы.

– А если останется шрам? – скрипнул зубами Кай.

– Точно останется. – Она гордо улыбнулась.

– Каша-то хоть не порченая? – поинтересовался Кай.

– Каша хорошая. – Она вздохнула.

– Охранники что едят?

– Мясо, – поморщилась девчонка. – Сушеное мясо без хлеба. Запивают водой. Ужас!

– Вас чем кормят? – спросил Кай.

– Такой же кашей. – Она сглотнула слюну. – По две горсти три раза в день. Мне по одной горсти. Я порченая. К тому же беглая.

– Ты падала в голодный обморок в Кривых Соснах? – понял Кай.

Она не ответила. Поджала губы, попробовала сузить взгляд, но глаза все равно оставались большими.

– Ешь, – сказал Кай.

Она не сказала «нет», но взглядом, дрожью, пронзившей тонкое тело, дала понять, что за ней могут смотреть.

– Ешь, – приказал Кай. – Такшану скажешь, что на шрамы мне плевать, я и сам в шрамах, да вот хоть на лбу, а девок люблю толстых.

Не испугалась, даже смешинка мелькнула в глазах, но есть стала, забрасывая в рот комки каши и быстро облизывая пальцы. И даже руками делала это аккуратно.

– Съела, – прошептала чуть слышно.

– Иди, – разрешил Кай.

Она уже шагнула в сторону обоза, остановилась, посмотрела назад через плечо, произнесла чуть слышно:

– В лесу очень тихо. Неспроста.

– Почему так думаешь? – спросил Кай.

– У меня бабка была ведьмой, ведуньей, – стала с присвистом шептать девчонка, словно кто мог услышать ее слова. – А я в нее. Чувствую.

– Что же, правильная у тебя была бабка, – кивнул Кай. – Иди уж.

Он был недоволен собой, потому что позволил себе посочувствовать девчонке, хотя прекрасно знал, что сочувствие – словно дыра в мешке. Кажется, через нее способно протиснуться лишь зернышко, но не успеешь оглянуться, как мешок становится пуст, и вот уже несет его ветром как драную тряпку.

На следующий день вдруг опять накатила жажда, которая не беспокоила Кая с Намеши, а вслед за нею стали попадаться следы рыжего и его четверых спутников. Нет, Кай и до этого различал отпечатки копыт, подкованных, что он заметил сразу, ламенскими кузнецами, но именно на третий день пути стали заметны проплешины, оставшиеся после пожаров. Странными показались Каю эти пожары. То обочина дороги, то сам тракт, то целые прогалки в лесу словно были выжжены огненным вихрем. Да выжжены так, что устланные пеплом пожарища соседствовали с нетронутыми зарослями, на которых даже листья не успели подсохнуть и свернуться – столь скоротечным был жар. В одном месте в молодом сосняке оказался выжжен целый грот. Земля почернела от огня, выгорела до песка, но молодые сосны, которые не только лишились части веток, но и стволов, сохранили зелеными верхушки. Так и зависли, сцепившись ветвями с подружками.

Именно там Кай спешился, удовлетворенно кивнул, отметив, что и обоз мгновенно остановился, наклонился, осторожно вошел в выгоревшую полость. В ее конце была лежка зверя. Или засада, в которой тот хоронился. Когда пламя ударило в его сторону, зверь подскочил, снес несколько сосен, вырывая их из земли, развернулся, сковырнув еще пару деревьев, и понесся прочь. Длиной он был не менее десятка шагов, высотою с лошадь, а уж какой породы пустотная пакость почтила здешние земли – оставалось только догадываться. След был странным, казалось, что зверь опирался о землю не лапами, а огромными плоскими клешнями. И там, где он ступал, образовывались ямы. В каждую из них можно была спрятать голову человека. Кай даже приложил одну к другой две ладони, представил, как должна была выглядеть лапа чудовища, и с тревогой посмотрел вверх. С такими лапами неизвестная тварь должна была бы лазить по деревьям. Конечно, если бы нашлись в округе прутики, которые не смогут обхватить и двое рукастых мужиков. Впрочем, подобных деревьев хватало.

Когда Кай выбрался обратно на дорогу, там стояли Такшан, Усити, Туззи и белоголовый паренек с луком, который сверлил глазами охотника с ненавистью. «Педан», – понял Кай. Охотник окинул зрителей взглядом и прошел дальше по тропе. В трех десятках шагов в бурьяне лежали кости, обломки подвод, лоскуты ткани. Лежали, наверное, уже с месяц. Кости, которые успели побелеть, были свалены чуть в стороне, кучей. Они были раздроблены и, пожалуй, переварены.

– Вот и караван прошлый нашелся, – поежился Усити.

– Однако подпалил рыжий зверя, подпалил, – заметил Туззи, подмигивая Каю. – Теперь зверь еще злее будет. Или бежать бросится? Из-за него ведь тихо в лесу, из-за него?

Кай молча прошел мимо, залез в седло, обернулся:

– Если бы до Кеты паслось таких зверьков штук пять, по одному на каждую сотню лиг, я бы радовался.

– Почему? – крикнул ему вслед Туззи.

– Ядовитое дерево можно обойти, а вот ядовитый луг не перепрыгнешь, – отозвался Кай. – Легче пришибить одного огромного пса, чем отбиться от сотни мелких.

– Как ты собираешься пришибить этого пса? – заорал Туззи. – Да он перекусит тебя вместе с лошадью! Или ты думаешь, что у этого каравана охраны не было?

– Если хочешь попробовать пришибить его сам, можешь обогнать меня, – бросил через плечо Кай и двинулся дальше.

Теперь он посматривал не только по сторонам, но и вверх: слишком напоминали отпечатки на земле следы древолазов, что ковыляли в туварсинских джунглях от дерева к дереву, прежде чем повиснуть на плодовых ветвях вниз головой. Конечно, для такого гиганта и деревьев подходящих пока не попадалось, но готовым следовало быть ко всему. Кай по-прежнему надеялся на собственного коня, который позволял ему спать ночами, но рассчитывал всегда только на себя, а значит, крепкий сон ближайшей ночью Каю не грозил. Вечером к нему опять пришла девчонка, и он снова заставил ее съесть миску каши.

– Как ты попала в эту передрягу? – спросил Кай.

– Все вольные в передряге, – ответила она ему. – Многие поселки сожжены. С гор спускаются кусатара, их тысячи. И не только они. Лами с Восточных Ребер и даже малла словно озверели. Или ты не слышал?

– Слышал, – пожал плечами Кай. – Тати хотят очистить левый берег Хапы от людей. Подобное бывало и раньше, но всегда люди брали вверх. Подожди, закончится Пагуба, Текан поднимется, ураи соберут Большую Тулию и изберут нового правителя. А уж ему ничего не будет нужно, кроме маленькой победоносной войны. А еще лучше – большой войны. Кусатара снова спрячутся в своих крепостях, малла в своих дуплах, лами в своих норах.

– И долго мне ждать? – Она наклонила голову к плечу. – И дождусь ли я? А если я скажу тебе, что теперь все иначе? Что все тати объединяются для другого? Что они хотят вовсе уничтожить Текан? Воспользоваться тем, что Пагуба затянулась и проредила число людей как никогда? Многие вольные теперь возвращаются на правый берег Хапы, но не найдут покоя и там. А кое-кто осмеливается строить дома на окраине Дикого леса. Мой отец тоже собирался, да вот не успел.

– И твой поселок тоже уничтожили тати? – спросил Кай.

– Да. – Она судорожно вдохнула, словно вынырнула с глубины. – Странные тати. Словно одурманенные. Некоторые как будто напоминали неведомых чудищ. Было страшно. Многих, кого я знала, разорвали на части и сожрали у меня на глазах.

– Но ведь ты осталась жива? – заметил Кай. – Почему ты осталась жива? Если твой поселок сожжен, если тати хотят уничтожить людей, почему ты жива?

– Сама удивляюсь. – Она покачнулась, оперлась рукой о ствол орешника. – Странно. Второй раз ем досыта, и второй раз меня клонит в сон. Опять просплю до утра. А раньше не могла заснуть. Странно, что я жива. Я ведь многих тогда убила. Но потом меня ударили по голове. У них были такие узкие кожаные мешки с песком. Как чулки.

– Ты многих убила? – не сдержал улыбки Кай. – Наверное, раздавала щелчки малла? А потом тебе сохранили жизнь как самой шустрой? Или самой глазастой?

– Не знаю. – Девчонка пожала плечами. – Если бы ты видел, охотник, скольких перебили в нашем поселке. Оставляли только девчонок да юнцов, что покрепче. Я слышала, что их отправили в Гиблые земли. В шахты. И на рудники кусатара. Говорили, что и там и там – верная смерть. Тати нужно оружие, значит, нужна руда, металл. А девчонок отправляют куда-то под Кету. Будут делать их то ли воинами, то ли женами. Наверное, где-то не хватает жен. Такшан хвастался спьяну.

– Что собираешься делать? – спросил Кай.

– Все равно опять сбегу! – прошептала она. – Чуть позже!

– Позже? – не понял Кай.

– Мне надо в Кету, – почти беззвучно прошелестела девчонка. – Сама собиралась пойти туда следующей весной, а тут такая оказия. Так не проще ли добраться до нее в веселой компании?

– Ты это называешь «веселой компанией»? – удивился Кай. – А что в Кете забыла?

– Ты тоже мне все свои секреты расскажешь? – усмехнулась она.

– Послушай, – он с подозрением прищурился, – не могу избавиться от мысли, что где-то тебя уже видел. Лицо твое мне точно незнакомо, но когда говоришь или двигаешься… Ничего в голову не приходит?

– Приходит, – кивнула девчонка. – Знакомиться не умеешь. Туговато у тебя с фантазией, охотник. Мог бы и поинтереснее что-нибудь придумать.

– Сказала Такшану, что я заставил тебя съесть кашу? – с усмешкой поинтересовался Кай.

– Нет. – Она сжала губы в линию. – Он ведь чего-то хочет от тебя. А вдруг поверит твоим словам, да и в самом деле пришлет кого потолще? А я что? Буду с голоду подыхать?

– Как тебя зовут? – спросил Кай.

– Каттими, – гордо расправила худые плечи девчонка. – Я дочь кузнеца!

– Плохая примета, – вздохнул Кай. – Для меня плохая. Однажды… Ладно. Скажи-ка мне, тебе не показалось, что у твоего Такшана руки длинноваты? И брови уж больно черны?

– Он полукровка, – выпятила девчонка губу. – То ли бабка, то ли дед у него из кусатара. Ну так и руки у него длинноваты, но не до колен же? Он ведь и сам этого не скрывает. А то стали бы с ним разговаривать тати? Он же за героя себя числит! Мол, выкупает у тати людей. А то, думаешь, как ему хиланские ярлыки достаются?

– Понятно-понятно, – задумался Кай.

– Что за плохая примета? – Она все еще стояла в десяти шагах от него, зевала, прикрывая рот ладонью. – У нас в поселке встреча с кузнецом считалась удачей.

– Да так, – ответил Кай. – Однажды я встретил дочь кузнеца, и после этого моя жизнь перевернулась.

– Влюбился? – загорелись у нее глаза.

– Нет, – махнул рукой Кай. – Просто все совпало. С ней все в порядке, думаю, она даже счастлива. Моя жизнь перевернулась. Не из-за нее. Из-за меня. Ты что-то еще хотела спросить?

– Ага. – Она взъерошила короткие волосы. – Почему тебя кличут Весельчаком? Я еще ни разу не видела, чтобы ты улыбался.

– А вот так? – Кай старательно растянул рот.

– Да ну тебя, – надула губы Каттими, – я лучше пойду.

– Ладно, – проворчал Кай и добавил, когда девчонка обернулась: – Как-то я встретил одного путника, у которого была кличка Лохматый. Так вот он был лыс, что твоя коленка. Понимаешь?

– Так ты Весельчак, потому что никогда не смеешься? – поняла Каттими. – А почему ты не смеешься?

– Невесело мне, – процедил сквозь зубы охотник.

Холод накатил под утро. Кай мгновенно открыл глаза и секундой позже услышал предупреждающий храп лошади. Его конь стоял опустив голову, прижав уши, словно он был не лошадью, а огромным псом, и смотрел вперед, в сторону распадка, заполненного утренним туманом, в который дорога ныряла, словно в молочную реку. А ведь только вечером он набирал воду в текущем там ручье.

– Тихо, тихо, – прошелестел Кай, снимая с лошади сразу и ружье, и копье. – Тихо, Молодец. Умник, коняшка, умник. Я тоже вижу. Густоват туман, густоват. Не все чисто с туманом. Только нам никак не нужно встречать его там. Там болотина, его нужно встретить здесь. Но он не пойдет сюда просто так. Ведь ты меня понимаешь?

Конь с сомнением фыркнул охотнику в щеку.

– Ну я же не всегда предлагаю тебе такой трюк? – усмехнулся Кай, с гримасой перетягивая повязку на груди. – Очень редко. И он пока что никогда нас не подводил. Ведь так? С меня лепешка, приятель.

Мягкие губы прихватили охотника за плечо.

– Только будь осторожен, – попросил коня Кай, вытащил из-за пояса нож, вновь надрезал многострадальную ладонь, промокнул в крови платок. – Очень осторожен, – повторил Кай и привязал платок к сбруе. – Он на кровь пойдет, точно тебе говорю.

Конь фыркнул и поскакал вниз по дороге. Не сводя с него взгляда, Кай перебежал на левую сторону тракта, остановился под раскидистой сосной, заставившей даже дорогу вилять у ее корней, сорвал с плеча моток веревки, перекинул ее через толстый сук высоко над головой, свободный конец закрепил на поясе. Между тем конь доскакал до молочного месива, окунул в него копыта, погрузился почти по брюхо и вдруг резко рванулся назад. Каю даже показалось, что он увидел взметнувшуюся над туманом лапу. Раза четыре ему приходилось отправлять верную лошадку выманивать из засады какую-нибудь мерзость, но никогда конь не рвался назад с такой скоростью. И вслед за ним из распадка не побежал зверь, а пополз сам туман. Он накатывал волной, так, будто сердобольная хозяйка подхватила в печи чугунок и выскочила с ним в зимнее морозное утро, и там чугунок покрылся паром, скрылся в пару. И вот уже хозяйки нет, но источник пара словно несется сам по себе и против ожидания окатывает не кипятком, а холодом.