– Ты бы спросил об этом у той, что приглашала тебя от моего имени в Намешу, – прошептал старик, не открывая глаз. – Или ее друзей. Впрочем, у нее нет друзей. Они все или служат ей, или думают, что удостоены дружбой. Они хотят убить меня. И сиун чувствует это. Готовится. Ждет. Всякий раз, когда они затевают это, им нужна моя смерть. Хотя еще ни разу она не помогла им.

– Смерть? – переспросил охотник. – Нужна твоя смерть? И кто это – они?

– Время пришло, – пробормотал старик. – Наверное, они считают, что время пришло. Опять время пришло. Когда же оно кончится, это проклятое время?

– Кто это – они? – повторил вопрос охотник.

Старик не ответил. Он сидел неподвижно, как деревянный истукан, вырубленный без глаз.

– Месяц назад сиун клана Кессар настиг Хуш, – заметил охотник, не дождавшись ответа. – Я был в Хурнае. Кинун, урай клана, устроил празднество, ярмарку по поводу ослабления Пагубы. Хуш как раз вернулась в свой дом. Пустота ее знает, где знаменитая хурнайская гадалка пропадала три года. Конечно, Хурнай не пострадал так, как Хилан, но и там погибли многие. Но с полгода назад там стало тише, чем в других краях. Да и клан Кессар один из самых многочисленных. У них и теперь большая дружина. Когда гадалка вернулась и над ее стеной снова поднялся чудесный фонтан, в городе объявили праздник. А на следующий день взметнувшаяся струя воды вознесла над стеной тело старухи. Вознесла и заледенела, перемалывая ей кости огромной рукой. В пыль. Я видел. Сам едва не заледенел от ужаса. В тот самый день какой-то мальчишка и сунул мне послание от тебя, Пата.

– Это не моя рука, – повторил Пата и хихикнул. – И ледяная рука тоже не принадлежит мне. Нет. Я не писал тебе.

– Да и Харава советовал прийти к тебе, – добавил охотник. – Я уже говорил о нем. Помнишь?

– Это не моя рука! – повысил голос старик.

– А кто управлял рукой, что убила Хуш? – спросил охотник. – Тоже «они»?

– Когда-то она была красавицей, – пробормотал Пата. – Разве только Эшар могла сравниться с нею. Но красота Эшар была подобна красоте клинка. А красота Кессар напоминала нежный цветок.

– Мне кажется, что я сумел разглядеть ее красоту даже сквозь маску старости, – сказал охотник.

– Нет. – Старик, все еще не открывая глаз, покачал головой. – Ты видел красоту Хуш. Ты видел красоту несчастной Хуш. Красоту упивающейся своим несчастьем Хуш. Оплакивающей свою настоящую красоту. Хотя я готов согласиться, что каждый из нас удостаивается той юдоли скорби, которая созвучна нашему существу. Поэтому Хуш просто не могла быть уродиной. Но Хуш – это не Кессар. Хуш только малая часть ее. Сердцевинка. Слеза великой Кессар. Пепел Кессар. Комочек пепла. Крупинка.

– А ты слеза великого Паттара? – спросил охотник. – Пепел великого Паттара?

Старик ответил не сразу. Несколько секунд он сидел неподвижно, затем скривил губы в горькой усмешке:

– Что ты можешь понимать в этом? В прошлый раз ты действительно сослался на то, что обратиться ко мне тебе посоветовал Хаштай или Харава. Я помню… Да, одно из этих имен носил Сакува. Может быть, даже оба эти имени принадлежали ему. У него было много имен. У каждого из нас было много имен, которые ничего не меняли. У тебя такие же глаза, как у Сакува. Но даже если ты его отпрыск, то ты не слезинка, ты мокрое место, оставшееся после ее падения.

– Моя мать Эшар, – твердо сказал охотник. – И если она тоже была слезинкой, то два мокрых места вполне могут сделать слезинкой и меня.

– Эшар? – удивился Пата и открыл глаза.

– Непохож? – напряженно ждал охотник.

– Наоборот, – удивленно засмеялся Пата. – Вот как. А ведь эта полоска пергамента написана ее рукой. Наконец-то все становится на свои места. Только теперь я понял, на кого ты показался мне похожим. Конечно, глаза у тебя Сакува, но все остальное – Эшар. Да, ты тоже напоминаешь клинок. Хотя вряд ли твоя мать, окрутив Сакува, была похожа на саму себя. Иначе твой отец и близко бы не подошел к ней. Когда-то они не ладили. Ох как не ладили. Да, я удивлен. Я очень удивлен. Я не был бы удивлен, если бы ты оказался сыном Киклы, вот уж кому было на роду написано соединиться с Сакува, но Эшар… Хотя если ты и прав, не обольщайся. Ты не сын Сакува и Эшар. Ты слепок двух крупинок пепла. Ты – ничто, парень. Твоя мать была всего лишь тенью самой себя.

– Я видел ее настоящий облик, – сказал охотник. – Перед ее уходом.

– Уходом куда? – поинтересовался Пата.

– Туда, – махнул рукой в сторону охотник. – Или туда, туда, туда. Не знаю. За границу Салпы.

– Так она улизнула? – прошептал Пата и вдруг расхохотался, затрясся, залился слезами. – Улизнула? Частью, слезинкой, но выкатилась прочь? Оставила записку, чтобы выманить тебя в Намешу, и улизнула? Так вот в чем дело. Вот почему Пагуба затянулась. Вот почему сиун Намеши не дает мне выйти из этого горелого сарая! Они хотят закончить Пагубу насильно! Все из-за Эшар! Равновесие нарушилось!

– Из-за Эшар? – нахмурился охотник.

– Ты не понимаешь, – оскалился в гримасе старик и вдруг почти закричал: – Ты не понимаешь! Должно быть двенадцать! Две-над-цать! Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и я! И улизнуть никто не может. Но даже если бы имелся способ, он, этот хитрец, был бы уничтожен, раздавлен при пересечении границы! Никто не может вывернуться наизнанку! Но если бы кто и мог… Если бы кто-то был готов, то все равно… Пустота не допустит! Мы все должны оставаться внутри! Навсегда! Навеки! Пока она может сосать соки из Салпы… Хотя… Стой. Стой! Если она тебя оставила вместо себя, тогда равновесие нарушилось не так сильно. Не зря же она легла под Сакува, которого не любила. Но нарушилось. А если они не понимают? Пока не понимают. Ага. Они верят, что можно убить половину из нас и закончить Пагубу? Такое бывало, как же. И будут убивать по одному всех. Сначала Кессар, потом меня. Хотя Асва старше. Много старше. Но он хорошо спрятался. Очень хорошо. Так кое-кто еще старше, и что? А если Асва с ними? Мерзавцы… Сакува, твой папочка, не просто так научился дурить собственного сиуна. Вот как раз для таких случаев. И Хара, дрянь, вечно как-то улаживает свои дела. Поэтому буду убит я. Опять я. Как всегда, я. Старый, больной, уже давно забывший, что такое полет… Но ведь можно все и упростить? Если будешь убит ты, тогда им не придется искать слабое звено? Все встанет на свои места. Ведь ты не сможешь занять место на престоле? Там не твое место. И все откроется. Тогда всех оставят в покое. Ты сгинешь в Пустоте, обратишься в то, из чего ты вышел, в тлен, а мы заживем так, как прежде. Заживем так, как прежде. В клетке, но в тепле и в уюте. И пусть они ищут беглянку. Ведь она ушла только слезинкой. Вся ее сила осталась здесь, на ее престоле. Поэтому надо просто убить тебя.

Старик ударил мгновенно. Только что он сидел, согнувшись, заострив плечи, и вдруг выпрямился, словно пружина самострела. Охотник перехватил его кисть с выставленным тонким ножом уже у груди. Смахнул ее в сторону, раздирая собственную рубаху, и второй рукой отбил удар руки старика. Та, сжатыми в клюв пальцами, метила гостю в висок. Старческое тело отлетело в сторону. Только после этого охотник встал, растирая больную ногу.

– Убьешь меня? – прохрипел Пата, ощупывая ободранное лицо.

– Я не охочусь на безумных стариков, – с горечью покачал головой охотник. – Если я убиваю кого-нибудь, то лишь защищаясь. Конечно, если ты не одна из этих мерзостей, пришедших из-за границ Салпы. И еще. Я не насылаю ни на кого сиунов. Да и не владею ни одним из них. И я уже не тот мальчишка, что приходил к тебе три года назад, Пата. Ведь ты не Паттар? Ты всего лишь слезинка великого Паттара? А я вообще неизвестно кто, потому что мальчишка, который приходил к тебе, три года назад перестал быть. В тот самый миг, когда разглядел подлинное лицо своей матери. Теперь я другой.

– Это да, – прошептал, подтягивая колени к груди, Пата. – Ты другой. Тот Кай не смог бы отбить мой удар. И никто не смог бы. Только кто-то из двенадцати. Да и то… Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?

– Я хочу все знать, – твердо сказал охотник. – Кто такие эти двенадцать? Почему их имена совпадают с именами кланов? О каком равновесии ты говоришь, если Хуш-Кессар уже нет? Кто такие – «они»? Почему твой собственный сиун грозит тебе гибелью? Правда ли, что сиуны – это надсмотрщики за вашей дюжиной от Пустоты? О каком престоле ты говоришь? Что такое здесь происходит, Пустота меня задери?!

– Задерет, – захихикал старик. – Дай ей волю, задерет. И не дашь воли, тоже задерет. Уходи. Уходи, парень. Уходи отсюда! Они уже близко, уходи!

Он начал хрипеть и биться головой о камень.

Охотник выпрямился, развернулся и пошел прочь. Выйдя на улицу, он прикрыл дверь, свистом подозвал коня и повел его к воротам. Когда до них оставалось три десятка шагов и стражники уже начали раздвигать створки, сзади послышался крик. Пата бежал за ним.

– Отправляйся в Кету, – кричал старик. – Найди Уппи. Это не может продолжаться бесконечно. Мне тут нечем дышать! Мне уже давно нечем дышать! Пусть она посмотрит в твое сердце. Ведь зачем-то Эшар затеяла все это? Пусть Уппи расплетет все! Она всегда хорошо расплетала! Пусть!

– Зачем? – не понял охотник.

– Чтобы ты все понял, – остановился Пата, и тут сиун его ударил.

Он рухнул с неба подобно падающему на добычу орлу. Охотник ждал, что сиун расплющит старика, но вместо этого мглистый пернатый распустил в стороны крылья и закутал жертву в сверкающую пелену.

– О мать моя, дочь Пустоты! – в ужасе вымолвил один из стражников.

Крылья обняли старика туже, еще туже, обратились белоснежным коконом и вдруг растаяли. Пата, замерший в той позе, в которой его настиг сиун, был мертв. Охотник, которому мгновение назад почудилось, что это его обнимает сиун, его кости трещат, его дыхание прерывается, с ужасом выдохнул, расправил плечи, невольно раскинул руки, словно и сам собирался взлететь, но тут же схватился за рану на боку. Подул легкий ветерок, и старик рассыпался в прах, понесся над Намешскими палатами пылевым смерчем.

– Точно как Хуш, – пробормотал охотник и обернулся на стук копыт. По пустынной улице, которая была видна через приоткрытые ворота, промчались пять всадников в черных плащах. Охотник закрыл глаза, потом выдохнул, погладил фыркающего коня и повел его мимо оторопевших стражников. Посередине улицы он остановился и опустился на одно колено. На камнях мостовой что-то лежало. Охотник наклонился еще ниже. Подобно вылепленному крохотным малышом из сырого песка отпечатку пряжки отцовского ремня на камне отпечаталась крохотная фигурка. В квадратике с закругленными краями шириной в два пальца различался необычно отчетливый отпечаток солнца. Рядом виднелись пятна крови.

Охотник распустил ворот рубахи, сверкнул старым ожогом с точно таким же рисунком и вытащил из-за пазухи висевшую на кожаном шнурке глинку, которая и была причиной ожога. Рисунок был на одной из ее сторон. Охотник поднес глинку к крохотному отпечатку, потом перевернул ее. На обратной стороне было изображено странное, неказистое, словно собранное из разномастных колонн здание, на плоской крыше которого выделялись двенадцать зубцов.

Вдоль мостовой пробежал порыв ветра, и странный отпечаток на камне развеялся пылью. Охотник убрал глинку, вытащил платок и тщательно собрал с камня капли крови.

– Что это были за всадники? – спросил он у выпучивших глаза стражников.

– Не знаю, – пролепетал самый бойкий из них, затем зевнул и начал тереть слипающиеся от недосыпа глаза. – Я думал, что это твои друзья, господин охотник. Один из них спросил, прошел ли к господину Пата господин Кай, я сказал, что прошел. После этого тот, который спрашивал, стал громко смеяться. Рыжий такой, и лицо конопатое. Веселый. Он сказал, что они подождут господина охотника у ворот. Я правда думал, что это твои друзья. А что стряслось с господином хранителем? Это к беде, господин охотник?

– Не знаю, – проговорил Кай и поднял голову, рассматривая наливающиеся чернотой тучи. – Но друзей у меня нет. Здесь – нет. И эти пятеро – не друзья мне.